Мне стало страшно, и я заплакала.

- А вот это ты, душа моя, зря, - раздался очень глубокий бас за моей спиной. - Переживать изволь на здоровье, в переживаниях ничего плохого нет, а рыдать, детка, незачем. От сырости мебель портится.
- Я не мебель, - отозвалась я, хлюпая носом и боясь обернуться.
Обернуться-то боялась, но отозваться - отозвалась. Потому что я действительно не мебель.
- А кто же ты? - удивился бас. - На овощ ни капельки не похожа, на фрукт - тем более, у них строение другое. А у тебя - ножки, ручки, спинка. Кто же ты при этом, если не мебель?
- Я - человек, - ответила я, всё так же стоя спиной и без особой убежденности.
- Человек, понятно, - согласился бас, - но ведь любой человек, моя радость, это только подвид мебели. Есть столы, есть стулья, есть кровати, есть человеки. Разницы никакой. Спинки, ручки, ножки. Но ты, например - весьма хороший человек.

На этой фразе я обернулась и обнаружило, что собеседником с глубоким басом было моё любимое старое кресло-качалка. В этом кресле я вечно играла, когда была маленькой, потом качалась на нём в своих романтических мечтах, потом курила, волнуясь. Это кресло было для меня больше домом, нежели весь остальной дом.

- Хлюп, - сказала я, почему-то твёрдо зная, что кресло меня поймёт.
- Разумеется, - немедленно поняло кресло,- конечно, садись.

В кресле было тепло и уютно, как всегда. В нём лежала старая мохнатая шкура, которой с лихвой хватало на то, чтобы ею же и накрыться. Я уместилась в кресле чуть ли не с головой и поджала ноги. Кресло мягко откачнулось назад и принялось покачивать меня, нежно нашептывая что-то глубоким басом.

- Девочка моя, - шептало кресло, покачиваясь - бедная моя, хорошая моя, добрая моя девочка. Попала девочка в страшный сон, расстроили девочке нервы, не хотят давать девочке покоя. Нечего девочке кушать, нечего маленькой носить. Непонятно, что происходит и что происходить будет. Напугали девочку злые вещи. Да?
- Да, - хлюпнула я, уже абсолютно не стесняясь кресла и сладко рыдая в нём, как рыдают только в детстве на коленях у любимой бабушки, - как теперь жить?
- Нормально жить, - гудело кресло низко, как шмель, - хорошо жить, девочка моя, милая моя, маленькая моя, любимая моя девочка, хрупкая моя, радость моя, нормально жить. Ты ведь у нас еще мебель глупая, ты пока мало что в жизни понимаешь, ты не знаешь, что такое "злые вещи". Они не злые, маленькая моя, они хорошие. С ними можно подружиться, вот увидишь. С ними можно жить.
- А ты? - спросила я, вытирая глаза краем укрывавшей меня шкуры, - разве ты - не они?
- Я - они, - кивало кресло, покачиваясь - но я - не только они. Я еще - ты, маленькая моя, я же тебя вырастило.
- Вырастило, - засмеялась я сквозь слёзы: уж очень смешно звучал в речи кресла средний род, - вырастилло, былло делло. Фамилия у тебя такая: Вырастилло. Итальянская.
- Я не имею чести знать, что такое "фамилия", - церемонно ответило кресло, - но не сомневаюсь, что неизвестный мне господин Вырастилло был весьма достойной мебелью.
- Весьма, весьма, - соглашалась я, качаясь сильней и сильней, - господин Вырастилло - что надо мебель. Лучше всех.

После этих слов я чмокнула кресло в мягкую шкуру, завернулась в неё же целиком и крепко заснуло. Тьфу, то есть заснула, конечно, чего это я о себе в среднем роде.
(с) не знаю, кто; в сети нашла.