Тогда я поднялась и тапочки приклеились к безмятежному потолку, ютясь у дремлющих лампочек сестричек. Поползла я по стене, липкие странствия. Внизу распростерся желто-серый перламутр небесных заоулков. А фольговые кукольники все беспредельствуют в марше хрустящем невыносимо. Лесорубы отчаянно перекапывают пеньки в чащах заледенелых роз в поисках заветных муз. Тела усопших пилигримов покоятся у подножия дымных рек эльдорадо. Напрасно украшаю память чьей-то кровью, напрасно пишу, что хочется крыльев. Мне бы до земли дотянуться…

Ничего не вижу. Дальше все, дальше. Стекловатная прорубь. Тут ничего, и за ней тоже глухо. Куда это мы топаем, мало, чтоли, снега с кирпичами в перемешку с крыш валится. В тягость картинки разглядывать, поступков последствия на вечность вперед предугадывать. А может, не стоит и вовсе браться? Как ни верь, а замки всё же сожжены, принцессы вздернуты, а их взбалмошные бриллиантовые псы кремированы заживо. Или все приснилось? И ничего-то нет и не было. А все, что знаю – аисты унесли в свежих качанах капусты. Подгружаюсь мартом, какие диковинные заморочки, белые ступни и томительный оскал. Гордость по карманам, за шиворот четыре горсти пепла. Всегда не «хочется», а «надо». Приятно, вот и «надо». В небе заклинило, оно застряло, застыло секундно. Мимо пробегала, заметила. И все образы глиной растекаются по крышам мудрых. Там и засыхают. Звезды побили, как огуречные банки. Посыпались с ночи, больно звякая о тротуары. Дети теперь носятся, верещат и давят ногами разбитое небо – осколочный рай. Давят по басу гитаристы в автобусе «Метро – Небеса». Стихи они сочиняют, гоняют куриц банными вениками. Едет автобус и сбивает фарами тусклые хвостики задремавшего фонарного света. А за окошком лунные ежики скатываются по гололеду весенней простуды.

Кто будет следующим, кто станет покушаться на небесные воронки в рай, где наша нежность уже выпускает ведовские шипы?..