Окно в кофейне было слишком большим, чересчур – занимая всю выделенную ей четверть станы, оно бесстыдно раскинулось от пола до потолка, одновременно обеспечивая полный эффект присутствия проезжающих мимо машин и резко уменьшая высоту слишком завешанного разнокалиберными светильниками потолка, так, что смотреть на него было жутковато, он топорщился шерстистыми абажурами и щекотал задатки клаустрофобии, нежно лелеемой, благо затянувшийся переходный возраст позволял.

Но это – слова…

А за стеклом…

За стеклом было окно. Три окна, на втором этаже (потому что третьего у дома просто не было), удивительно светлые, прозрачные, с лёгким налётом красной тюли в самом верху, что не мешало обзору комнаты с бело-зелёными стенами, болезненной бледности и еле заметного холода, и людьми, беспокойно ходящими, чтобы пропасть на миг и снова возродиться, уже в другом стекле.

Горел белый свет…

Люди не слышали этой слежки, не думали – поглощённые утренним ритуалом, они ходили по прямоугольным обрывкам конференц-зала, попеременно исчезая за розоватой стеной дома в параллельных мирах и неизменно возрождаясь заново.

Всё это – символы, литературные приёмы, звукопись, цветопись – зелёно-бледные стены – символ, розовая краска с равномерным слоем копоти – символ, стекло – тоже лишь шифровка философских взглядов… И люди – бездушный образ, косвенным образом необходимый для высказывания мысли – нам, неудачникам и поэтам, русского языка в его чистой определённости недостаточно…

И абажуры – символ, тайнопись…

Блондинка с тонкой сигаретой, в агонии отдающей последние граммы наркотика, заслоняет шестую часть окна, эффект присутствия нарушается, и стекло грязное, если на него смотреть…

И блондинка – символ, и сигарета – символ, лишь бесплотный символ, слово в зашифрованном послании, имеющее строго определённый смысл; и движение её руки, и её подруга, и оранжевая чашка, и стекло…

Мимо по улице ходит человек, кругами – он, прошагав, пробредя, быстро пройдя мимо розоватого двухэтажного дома, поворачивал, невидимый уже мне, за угол и бегом возвращался по параллельной улице, чтобы ещё раз пройти мимо розоватого дома – то в образе женщины, то девушки со стройными каблуками, намертво вросшими в кожу, то пожилого интеллектуала, то школьника, то пуганой собаки… Он просто пытается выжить – за пределами прямоугольника окна, нарушенного горизонтальной рамой и профилем блондинки, уже ничто не имело права на существование, теряя роль символа, бездушного намёка; свет на втором этаже померк, и стены почернели. Я придумала этот мир, я пишу его событиями, его образами, он подчинён мне полностью и ограничивается полем моего зрения, за ним мира нет, я моргнула – мир переродился… я закрыла глаза, и по инерции, может, от скуки, разум продолжает диалоги, все звуки, и ветер, и ощущение пледа на коленях, но мира – не существует, все его обитатели убиты, они уже не дееспособны как символы, их место займут другие, создастся новый мир, развивая мои фантазии, мои продолжения ощущений, и у него будет новый бог.

И чашка – символ.

И я – символ…