Девочки послушно прошмыгнули в дом. Внутри у меня появилось знакомое ощущение – будто бы жжение или зуд, как тогда, когда я в первый раз сидела перед Максом, слушала его объяснения и не могла ничего спросить, потому что вопросов было слишком много. Сила иногда остается такой – разделенной, человек живет с ней лет до семнадцати, а потом начинается процесс «расшатывания» - внешнее влияние разбалтывает и растягивает «силовые нити», дергает их в разные стороны. У человека может проявиться шизофрения, раздвоение личности. Ирина Валерьевна была абсолютно нормальной. Нити, пронизывающие её, были тонкие, аккуратные, яркие, ничуть не поврежденные.

Путаясь в собственных мыслях и чувствах, я села за стол. Ирина Валерьевна оказалась напротив, что не способствовало успокоению моих нервов. Я чувствовала себя рассеянной первокурсницей, теряла нить разговора, тупо смотрела на скатерть и изо всех сил старалась не показаться полной идиоткой. К счастью, девочки рассказывали про прошедший день, Мария Игоревна внимательно их слушала, и я, поблагодарив за ужин и гостеприимство и сославшись на жуткую усталость уползла к себе в комнату.

Незаменимая вещь – мобильный телефон. К счастью, на то, чтобы набрать номер, сил хватило. Я понажимала кнопки и остановилась. Можно позвонить Максу и в красках описать неожиданно появившуюся Ирину Валерьевну, попенять, что о ней ничего не рассказали, с деловым видом сообщить, что есть идеи, как исследовать это явление и положить трубку с чувством собственного достоинства. Но сущность первокурсницы проявилась во всей красе. Как же, рассказать умному учителю, что сама до чего-то докопалась? Нет уж, сначала полезть в самое пекло, а потом уже и рассказать. С трудом посмотрев на себя со стороны, я обругала себя за подростковое поведение, красочно обрисовала себе дальнейшее развитие событий (в том числе и речь Макса, который редко стесняется в выражениях) и выключила телефон. Спать мне оставалось от силы часа четыре.

Какая прелестная наивность – считать самым жутким временем полночь. В полночь вершатся заговоры, проводятся ритуалы, рассказываются ужастики и показывают страшные фильмы по телевизору. Все это буйство вульгарных темных развлечений продолжается два-три часа, а затем сходит на нет, затихает, чтобы к трем-четырем часам утра ничто не могло нарушить тишину.

Часы показывали два часа сорок семь минут. Я зевнула, уткнулась носом в подушку и пролежала так секунд двадцать. В доме была тишина – не обычная ночная тишина, когда где-то нет-нет, а скрипнет половица, залает собака на другом конце улицы, зашумят листья на тыкающейся в окне ветке дерева. Тишина была абсолютная, и мне было даже жалко её нарушать. Впрочем, у меня ещё было минут десять, чтобы послушать тишину.

Мягкие тапочки, напяливаемые героями детективов, являются самым дурацким способом «смягчить» свои шаги – они шаркают по полу, и вы совершенно не можете их контролировать. Я шла по коридору босиком вдоль стены – рядом со стеной половицы не так расшатаны и скрипят меньше.

Первой комнатой на моем пути была комната Юли, но я прошла мимо и остановилась у двери в комнату Полины и Сони.

Дверь не скрипнула, пол не подвел, и я зашла в комнату аки бледный призрак. Что поделать, при всей моей нелюбви к пафосу, легче всего работать в таком виде – на мне была длинная прямая рубашка из выкрашенного белым льна, а на голову пришлось нацепить серебряный тонкий обруч, поэтому я напоминала сама себе героиню славянской мифологии.

Девочки спали. В который раз у меня промелькнула мысль, как по-разному спят люди. Соня лежала на спине, раскинув руки. На лице у неё читалось не просто добродушное спокойствие, а какое-то наслаждение от сна. Она словно выпивала его до дна, стараясь не пропустить ни капли. Полина свернулась под одеялом и улыбалась – даже не зная, что ей снится, можно было понять, что сон детский и сказочный, так верила в волшебство спящая девочка. Верила, что даже если она проснется, волшебство останется с ней и защитит.

Внутренняя вера – очень сильная штука.

Я обернулась к Соне.

Нервная дрожь, как и всегда перед началом какого-то действия, пробежала по спине. Никак не могу избавиться от посторонних ощущений, не могу превратить странные поступки в обычную работу.

От кончиков пальцев к ключице девочки тянулись белые нити, вокруг пояса сияла красная, по ногам и груди вились зеленые, а голову на манер моего обруча охватывала тонкая фиолетовая нить, сплетающаяся с белой. Были и оранжевые, и желтые нити, скользящие рядом с ушами, под подбородком. Тонкие и хрупкие – за такую не потянешь, порвется.

Самое сложное – одновременно сосредоточиться на своих ощущениях и не потерять из виду чужые Силы. Чувствуя холод, идущий от пола, я прикрыла глаза.

Радость – детское счастье, умение видеть светлое в мире, любить мир – Сила Любви. В районе живота и груди возникла пульсация, но я не могла связать свою Силу с Сониной, слишком разная это была любовь. Голубые нити, красные, надежды, страхи…

Девочка пошевелила рукой и снова затихла. Я открыла глаза и сосредоточилась на холоде в кончиках пальцев. И потянулась к голубым нитям.

Сначала осторожно, затем смелее я вытягивала голубые нити, наматывая их на свои руки. Соня нахмурилась и помотала головой во сне, отчего волосы упали на лицо. Извини, девочка, держись. Говорят, люди без всего выжить могут.

Девочка поворочалась и затихла, вернувшись в свой сон.

Минуты две я ждала, пока холод в пальцах не пропал. Затем обернулась к Полине.

На этот раз было легче – я почти сразу увидела Нити, опутывающие ей. Ярче всех сияла белая нить, тянущаяся от виска к виску, проходящая по носу и заканчивающаяся ярким пульсирующим шариком в районе груди.

То, чего мне всегда немного не хватало.

Эту нить я тянула медленно, вдыхая вместе с воздухом.

Полина нахмурилась и словно стала старше.

Втянув белую нить в себя до конца, я опустила руки и еле удержалась, чтобы не сесть на пол. Осторожно вышла, закрыла за собой дверь и прошмыгнула к своей комнате – больше у меня сегодня ни на что сил не хватит. Уже опуская голову на подушку, я чувствовала, что надеюсь на удачный итог этой дурной операции. Надеюсь и верю в него. И, хотя я знала, откуда эти ощущения, настроение это знание не портило.

***

Утро встретило меня радостными птичьими криками, бьющим в глаза солнцем и дикой болью в запястьях. Ну, да, так и должно быть – проще тянуть железную цепь с гирей на конце, чем чужую силу.

Растерев запястья и смирившись с болью, которая будет донимать меня ближайшие несколько часов, я вышла в коридор и отправилась умываться. Холодная вода сделала свое дело, глаза открылись и уже не пытались закрыться, а голова перестала кружиться. На кухне, куда я отправилась после умывания, уже сидели девочки, Мария Игоревна и Ирина Валерьевна.

- Доброе утро, - дружно поприветствовали меня девочки, Мария Игоревна немедленно налила чай и подсунула под нос тарелку с блинами. Ирина Валерьевна снова сидела с другой стороны стола.

- Доброе утро, Ирина, - улыбнулась я.

- Доброе утро, - кивнула девушка и отвела глаза. Не люблю, когда люди отводят глаза – так, чтобы в глазах нельзя было что-то прочитать. Правда, люди, всегда смотрящие прямо в глаза тоже не внушают доверия. Редко когда им нечего скрывать. Чаще они просто слишком хорошо это скрывают.

- А у нас что-то девочки куксятся, - Мария Игоревна кивнула на Соню и Полину. – Боюсь, как бы они не заболели. Но, надеюсь, это просто усталость. Пройдет.

Соня пожала плечами и посмотрела на Марию Игоревну как-то странно, словно обиделась на неё за эту глупую надежду.

После завтрака мы сидели на толстом пледе под деревьями и болтали о ерунде – о вещах, цветах, книжках и бисере.

- А я всегда хотела научиться рисовать, - вдруг призналась Полина, возя обломанной веточкой по земле. – Как Юля рисует. Только так у меня не получится.

- Получится, - подмигнула я. – Обязательно получится. Вот возьмем книжки по рисованию, краски, карандаши, бумагу и будем рисовать. И ты ещё такое нарисуешь, что все ахнут! Веришь?

Я старалась не замечать, как осунулась Полина. У неё побледнела кожа, а под глазами появились темные полукружья, но не в этом была проблема. В детских глазах больше не было чего-то. Чего-то не хватало.

- Веришь? – настойчиво повторила я, чувствую, как по спине скользит холодок.

Полина пожала плечами и равнодушно посмотрела на меня.

- Нет.

***

Тихий час был в разгаре. Мария Игоревна сидела на кухне, Ирина Валерьевна куда-то пропала. Наверное, лежала в гамаке и читала книжку. Я выглянула в коридор. Что-то было не так. Ничего непредвиденного или катастрофического – результат был проверенным и ожидаемым. Тонкие голубые нити Надежды и белые нити Веры теперь принадлежали мне, а девочки их лишились. Навсегда – вложить Силу обратно я не смогу даже при всем желании.

Сон – лучший момент для операций с Силой. Тогда не мешает внешний мир, чужие силы.

Я потерла ноющие запястья и, тихо прокравшись по коридору, открыла дверь в комнату Вики и Наташи.

Днем сосредоточиться сложнее. Сложнее и увидеть чужую Силу – мне мешал солнечный свет. К тому же, как ни глупо это звучит, сарафан и заколка в волосах мешали не меньше, а организм требовал вернуть серебряный обруч и льняную рубашку. Слушать внутренний голос я не стала – мне нужно успеть до конца тихого часа, а затем я собиралась поговорить с Ириной Валерьевной.

Наконец-то Вика вздрогнула, и я увидела её иначе.

Яркая зеленая нить обвивала почти все тело девочки. Ну что ж, с этим будет не так уж сложно. Я потянулась к Вике и зацепила кончик нити. Девочка любила весь мир. Каждого человека, каждую вещь, снег, дождь, кошек, собак, овсяную кашу и уроки математики. Прости, девочка.

Вика закашлялась и отвернулась к стенке, натянула на себя одеяло и подтянула колени к подбородку. Я обернулась к Наташе. Тезка спала, положив руки поверх одеяла. На её лице не отражалось ничего. Прикрыв глаза, я увидела желтые нити, одетые на девочку как ожерелье. Это не страшно, Наташа. Люди живут без творчества, без искусства. Очень многие так живут и даже не подозревают о том, что что-то теряют.

Что-то пошло не так.

И через пару секунд я поняла, что. За моей спиной стояла Алиса.

На ней была длинная хлопковая белая рубашка, а на шее висела серебряная цепочка. А так удивившие меня оранжевые глаза медленно зеленели.

- Алиса, - хриплым шепотом выдохнула я.

Девочка держала в длинных и тонких пальцах кончик оранжевой нити, тянущейся к Наташе.

- Отпусти её.

- Отдать вам? – спросила Алиса.

- Нет, просто отпусти. И уйдем отсюда. Поговорим.

- Я не могу, - просто сказала Алиса. В голосе мелькнуло какое-то смущение и сожаление. – Если я сейчас попробую отпустить, я все испорчу – она порвется и не достанется никому.

- Алиса, послушай меня. Ты давно это видишь?

- Я думала, никто кроме меня не видит. Наташа всегда рассказывала свои сказки про деревья, говорила, что все они с ней разговаривают, пыталась объяснить нам, как с ними поговорить. А я попробовала не на деревьях, а на ней, когда Наташка спала.

- Алиса, я заберу тебя с собой, это важно. Мы поговорим, я тебе все расскажу, все будет хорошо.

- Нет, - Алиса мотнула головой.

Я потянулась к девочке и почти не глядя нащупала красные нити страха. Потянула.

- Не трогайте меня! – громко сказала Алиса. Наташа заворочалась, Вика засопела.

Заскрипела дверь. Странно, когда входила я, когда вошла Алиса, дверь не скрипела.

- Алиса, Наташа…вы?

Ирина Валерьевна вошла в комнату и закрыла за собой дверь.