Семь гранатовых зёрен мучают Прозерпину:
ты попробуй их разгрызи, полюби, останься.
Раз в полгода жизнь проходит в каком-то трансе,
невиновной пришла сюда я, кричит, невинной!

Не нужна любовь мне Аидова в подземелье,
дайте солнце увидеть утреннее на воле!
Только воля её ждала на заросшем поле,
только птицы весенние песен своих не пели -

мать Церера ушла к другому, отрезав косы,
распластавши над новым мужем большие руки.
Люди добрые распустили слух по округе,
что, наверное, Прозерпина ребёнка носит,

раз осталась в Аиде, чертовка, молчит и терпит.
В темноте Прозерпина зёрна грызёт граната:
разгрызу, размелю, полюблю, за всё виновата!
Но моя ли вина, что гранат оказался терпким?

Но моя ли вина, что осталась ни с чем в итоге?
И Аид к ней подходит, её обнимает плечи,
говорит: "Как я счастлив, что вышла ко мне навстречу,
как я счастлив, что повстречалась мне на дороге.

В темноте моих бесконечных подземных сводов
птичьей ненависти от тебя мне вовек не надо.
Путь усеян кровавыми зёрнышками граната,
так не тронь, любимая, их, лети на свободу!"

Семь гранатовых зёрен лежат на её ладони.
Хоть весна по земле растекается половодьем,
но Аид Прозерпину с собой в темноту уводит,
и она уже не чурается быть ведомой.

И весенняя песня под сводами Летой вьётся,
и гранатовый цвет ей - свадебным покрывалом,
оттого, что во тьме любимому солнца мало,
оттого, что ей в одиночку не надо солнца.