Каждый день он ходил в церковь, на минуту преклонял колени и неистово нёс свои горести в уши бога. Местные старушки-побирушки уже знали его и приветливо кивали головой. Бросая им горсть медяков, он был счастлив: ещё одно богоугодное дело. На эти медяки, правда, не купить даже хлеба. Но что с того? Порыв души будет оценен Самим – вот оно – самое главное.

Свечки при иконах мелко дрожали, по капле оплывая на позолоту. Он кожей ощущал жар огонька, когда близко наклонялся к лику бога. И тогда мысли размякали и становились тягучими, подобными воску. Роскошные оклады, мелькание риз неторопливо снующих служителей вызывали у него состояние экстаза. Сердце сильно толкалось в грудную клетку, готовое взмыть под потолок голубем.

– Видишь, это я пришёл к тебе. Я тебя люблю, Отец мой. Не скупись на дары свои жаждущему чаду, – тихо шептал он в перерывах между «аминь» и в воображении рисовал яркими красками заветное материальное благо. С чувством крестился и выбегал на свежий воздух, выбрасывая из головы всё духовное до следующего утра. Только одно твёрдо помнил: бог его не забудет.

В офисе душно и влажно. Анфиса-уборщица только что помыла полы и в воздухе ещё стоит аромат затхлой тряпки и лимонной эссенции. Кондиционер зло шипит под потолком, ерошит волосы проходящим сотрудникам, требует вызвать мастера. Но хорошо для всех не бывает. Мастеру нужно платить, и кондиционер напрасно ярится. Деньги вложат в другое.

– Анатолий Семёныч! Анато-олий Семёныч! – закричала секретарша из-за стола. – Зайдите ко мне, премию получите.

Он всмотрелся в её приторно-притворяющееся лицо, мысленно улыбнулся:

– Машину куплю. Давно присмотрел спортивную «конфетку». Да давно ли у Отца намолил? – пересчитывал купюры и небрежно совал в бумажник, – Легко пришло, так и уйдёт.

Работать не хотелось. Из окна вызывающе пахло чебуреками. Он потянул носом и решительно спустился в местный кафетерий. Разламывая руками горячую мякоть теста, лакомился начинкой, упивался сытным мясным соком.

К столу подошла собака, постучала хвостом о дерево скамьи, протянула жалобно «Уууу!».

– Поздно пришла, милая, – ответил ей Анатолий, поспешно глотая последний кусок. – Может быть завтра угощу. Ты забегай завтра, псина, слышишь?

Та вздохнула и отошла. Прихрамывая, она направилась к соседнему столику.

– Прямо как человек обиделась, – сокрушался Анатолий. – Дармоедка! Ничего, не умрёт! Бока вон нажратые, патластые.

Дорога домой была долгой. Он любил прогуливаться по петляющей аллейке. Свежая листва, очищенная коротким дождём от пыли, шелестела под рваным ветром. Тяжёлые пятна облаков крутились на самых верхушках тополей. И солнцу приходилось упорно трудиться, прокладывая дорогу в мокром чреве туч. Яркое пятно света, словно небесный знак, упало на крышу киоска.

– О, – обрадовался Анатолий и сунул голову в окошко. – Дай-ка, бабка, мне билетик на счастье.

Старушка протянула ему лотерейный билет и бережно приняла деньги. Он неторопливо соскреб ногтем медную краску с игрового поля, радостно хлопнул в ладоши.

– Пусть все сдохнут от зависти. Он мой – этот великолепный родстер!

Он предвкушающе закусил губу, глаза блестели. Поездка на новом двухместном авто, пахнущем дорогой кожей, произведёт фурор. Эту машинку не сможет позволить себе даже шеф. Как быстро сбываются мечты, как сладостно… Баловень божий! Баловень…

Поздно ночью он распахнул окно, вдохнул резкие запахи ещё не остывшего асфальта и бензиновых паров. Плеснул в бокал мартини. Развалясь на мягких подушках дивана, наслаждался вкусом жизни.

Лето. Реденькая, высохшая трава на газонах и ярко-белая россыпь цветов. Ветер ли занёс семена и они прижились на скудной почве? Или заботливая рука тщательно выхаживала тонкие стебли? Но видно было, что цветы на жаре долго не протянут. Свернут сожженные солнцем лепестки и поникнут.

Анатолий шёл из церкви в приподнятом настроении. Дразнил воробьев свистом, бросал камешками в голубей, терпеливо отыскивающих хлебные крошки в изломах мостовой. Взгляд его споткнулся о краешек развивающейся на ветру ткани. Да так и прикипел.

– Чудо, как хороша! – сказал он себе. Догнал весело развевающееся, словно стяг, голубое платье. – Позволите проводить? Или убьёте отказом?

Она смутилась, рассмеялась и легко чмокнула его в щеку.

Так они стали встречаться.

Мать сидела в кресле, теребя пушистый клубок шерсти, разглядывала подслеповато узоры вязания.

– Пропустила петлю, – тыкала спицей в шерсть. – Отец! – окрикнула мужа. – Анатолька опять не ночевал дома.

– Что с того? – ворчливо отозвались с кухни. Грузно шлепая домашними тапочками, в комнату вошёл Отец. – Вырос малец, давно ли вот такусеньким, - узловатые пальцы скрючились, показывая сантиметры. – был. А, Мать? Детишки пойдут в него. Тёмненькие.

Мать махнула рукавом, приложила ладонь к щеке.

– Накладно всех прокормить, – вздохнула. – Анатольку одного баловать, – я согласна – как родной нам. К сердцу прилип. Но его детки, хоть хорошенькие выйдут, да хлопотно.

– А помнишь, ты выбирала ему домик? – Отец ласково толкнул в бок Мать. – Как он радовался, такой малости…

– Теперь лишь о крале вздыхает. Отец, может, его того… – она многозначительно прищурилась. – Будет игривым, ласковым.

– Что же, - вздохнул Отец из недра дивана. – Звони Яме – это самый лучший хирург для зверюшек, я слышивал. Кастратом наш поуспокоится малость…

Мать подняла ржавую трубку аппарата.