ну и как тебе отвращение перед грязью?
не подташнивает, не болит по утрам печенка?
не смущает существование явной связи -
в изначальной несвязности этих твоих ночевок
с охромевшей нежностью – с дуростью беззаботных?
с одиночеством, вознесенным до абсолюта?
ночью мартовской лютой не хочется ли чего-то,
просто созданного для пухлости и уюта?
ухмыляешься… прячешь шею воротниками.
ты воняешь, почти как прачка или стряпуха.

-

будь ты проклят, когда коснешься меня руками.
ты язвителен, как нетраханная старуха.
будь ты проклят за то, что вышел живым из круга,
словно мужнины кошки, бегущие через пламя.
нам бы впору было перестрелять друг друга
и не знать, что за жизнь проходит в таком бедламе.
где же чудо, а? растерял по дороге что ли
шляпы, карты свои, разрисованный ты обманщик?
все построено на уловках твоих и фальши -
что ты знаешь о боли?

-

что я знаю о боли? боль затмевает разум.
на ладонях – смотри - проступают к утру стигматы.
я, наверное, и поныне люблю, заразу,
так, что хочется пить, курить и ругаться матом.
так люблю, что, наверно, взял бы и задушил бы,
вырвал сердце и продал душу любому бесу…
я учился вставать с колен и терпеть ушибы,
я пытался взывать хоть к чьему-нибудь интересу,
потому что негоже помнить тебя, негоже.

-

будь ты проклят, когда коснешься меня руками…
но я верно умру от счастья, когда, быть может,
ты последним
и первым
поднимешь и бросишь камень.