Будущее заснеженной электричкой
прогромыхало в поземках, потемках, привычках
ставить «вера-любовь-надежда» в кавычках,
путая самоиронию с самоедством,
путая всплески снизу и знаки свыше,
слезы кота, торжествующий хохот мыши -
и вот уже нам не нравится, что мы пишем.
Однако есть одно выверенное средство –

всякий петух да сыщет себе кукушку.
Сетевую, безликую, можно болтушку, врушку -
вымести из избы словесную стружку,
стачивая полено до карандаша,
только без грифеля. Снова не получилось.
Карло перетирает поленья в силос,
неслучившиеся буратины уходят в минус,
точно адепты ломаного гроша.

И когда и рубанок, и веник уже одряхнут,
и даже пепельница бесплодием пахнет,
«Вот тебе сор и стыд!» - вдруг сердце ахнет
в полшестого неряшливого утра.
Вот тебе ненюфар - сушеная роза.
Листок обгорелой тетрадки. Пролог невроза,
что время не лечит, а лишь поддает наркоза –
ноль три, ноль пять, ноль семь, эт цетера.

Так и маячишь в окне головогрудью,
точно похмельный витязь на перепутье.
Как самурай, обрусевший до словоблудья,
вымарывает нецензурный артикль из танка,
и на замену не может найти синоним.
И тишина. Лишь с лязгом потусторонним
будущее отбывает, сыграв «По коням!»,
от тебя, от промороженного полустанка.

А в электричке – тоже не рай с шартрезом.
Так же накурено. Громыхает железом.
И кто-то, выпив (здесь не протянешь трезвым),
ткнется бессонным лбом в ледяную раму.
Тамбур промозглый, стекла в алмазной пудре.
Холод сминает пальцы в скупые мудры.
И не прочесть ни в библии, ни в камасутре,
скоро ль докрутится вся эта мелодрама,

скоро ли остановка. И взгляд устало
проводит гало отплывающего вокзала.
Он тоже для будущего – смоленая шпала,
равно как тот, кто остался на полосе.
Мечтающий о поезде, как о бальзаме,
и тот, кто грезит уже, устав, тормозами -
встретившись одинаковыми глазами,
друг другу завидуя, будут неправы. Как все.