Разогретые невидимым солнцем ступени спускались к воде. К берегу набежавшей волной прибило человеческую кисть, почти не подпорченную долгим пребыванием в воде. Белесая вздувшаяся плоть вызвала у Веты приступ жестокой тошноты – ослабевшими руками женщина взяла шлепанец и столкнула страшную находку обратно в воду, отгоняя дальше по течению.

Где-то над головой Веты прошелестело, облака сгустились, и пошел дождь. В это время непрерывные муссоны проливают в священную реку столько воды, что начинает казаться, будто Ганга вспенивается и выходит из берегов, накрывая нижние стопы гхат и вынося на камень мыльные хлопья и грязь со дна.

Отец сидел один, когда Вета подошла и присела рядом. Глаза его, опущенные долу, подернулись поволокой. Руки, покрытые местным грязным загаром, усохли и упокоились на согнутых коленях.

- Пап, ты уверен? – голос Веты даже в эту секунду не дрогнул.

Отец поднял голову и взглянул на дочь опустевшими глазами. На пороге смерти они и вовсе потеряли цвет.

- Я так устал, что больше просто нет сил, - медленно проговорил он, будто припоминая забытые слова. – Рано или поздно нужно заканчивать с этим, дочь.

Взглянув на собственные руки, этот нестарый еще человек молча кивнул, отметив, как тропическая жара и растительная пища иссушили крепкие когда-то ладони. Он будто нарочно пытался оставить как можно меньше тела.

- Ты как будто приехал умирать, - ответила Вета и невольно закашлялась – горло пересохло, и сушь вызвала спазмы.

- В Варанаси люди сами приходят за смертью, - робко улыбнулся уголками губ отец. – Видела, сколько там, на ступенях паломников? Они идут из Калькутты, из Дели, из Бомбея – прикоснуться к надежде. К надежде, что вот сейчас закончится эта безумная карусель жизни, прекратится все, что повторялось и повторяется снова и снова. Такие люди приходят за спасением. Мне же просто страшно жить.

- Страх жизни того не стоит, - Вета потупила взгляд, не в состоянии поднять глаза на родного человека, который вот так просто пришел умирать – и которого она никогда толком не знала. – Здесь, в Варанаси у тебя нет ничего, за что можно было бы зацепиться, пап. Там мать осталась, она тоже боится и ждет.

- Когда ты вернешься домой, просто останься с ней, как можно ближе, - отцовский взгляд пробежался по лицу Веты, ища знаки понимания. – Она переживет все, только похорошеет, так всегда бывает. Будто груз с души снимет. Вдовы стойкие, они все переживут.

- Прекрати, - Вета стиснула зубы, где-то внутри заворочалась тупая боль. – Прекрати говорить эту дурь, я тебя прошу. Ты… ты не веришь в это. Это все религиозная блажь. Что стряслось, не пойму, но проблему нужно решать. Не вынуждай меня уйти.

- А я и не вынуждаю, Лиза-Лизавета, - нежно улыбнулся отец, тем не менее, оставаясь неподвижным. – И ты это примешь. Потом, когда поймешь, что что-то в этом мире, наконец, завершилось, к счастью.

- Почему? – Вета разозлилась. – Почему ты так говоришь? Кто тебя заставил так говорить? Ты же медик! К черту этот бред. Поехали домой, там мы найдем лекарства, больницу – да что угодно.

- Я просто хочу, чтобы все осталось на своих местах, - опустил глаза отец. – Имею же я право распоряжаться собой, так? Я не хотел звать тебя. Чтобы ты не сломалась. Киран – обманщик.

- Дурак! – выплюнула Вета, вскакивая. – Какой же дурак, господи!

На женщину покосилось несколько пар любопытных глаз.

- Если я сейчас уйду, ты же так и останешься здесь умирать. Если я улечу первым рейсом, как ты хочешь, все останется так же погано.

- Лиза, женщинам нельзя присутствовать на кремации, - нахмурился отец. – Я не хочу, чтобы ты издалека смотрела на все это и мучалась.

- Ты предлагаешь мне мучаться там, в Москве? Да, я никогда не хотела с тобой разговаривать, у меня были свои причины. Мне казалось, что ты все испортишь. Мне даже было невдомек, что у тебя есть свои… секреты. Но теперь мы можем поговорить? Сядем в самолет, и все закончится.

- Пусть все будет так, как будет.

- Я за тобой приехала, папа, - на глаза Веты навернулись злые слезы, она тут же их смахнула.

- Рак, он не лечится, доченька. Ом… бхур бхувах… сува-ха…

- Тат савитур…, - всхлипнула Вета, - варе-уньям…

Договориться с похоронной конторой оказалось непросто. Отца, неиндуса и неиндуиста, благодаря покровительству Кирана, все же разрешили похоронить на месте – переправка его обратно в Россию кончилась бы плохо: на жаре труп разлагается быстрее, чем можно подумать. Домой вернулись бы гниющие останки.

Профессор Киран помогал всеми силами. Добился хоть какой-то церемонии. По индуистским обычаям, покойника облачили в лучший его наряд и, погрузив на бамбуковые носилки, вынесли вон. Всю дорогу до погребальных ступеней Вета прошла в отдалении, по пятам следуя за одинокой процессией. Похоронное бюро не организовало пышные проводы. Место перед носилками, где положено быть родственникам-мужчинам, пустовало. Специальный человек шел рядом и нес горшочек с горящими углями, чтобы на месте разжечь от них костер.

Перед сожжением тело следует, по индуистской традиции, вымочить в водах Ганги. Река очистит его от земной скверны и подготовит к последнему ритуалу. Вета, стоя поодаль от погребального костра, молча наблюдала, как носилки вместе с содержимым опускают в воду, как поднимают снова, как белое тончайшее покрывало тщательно полощут и складывают в корзину – до следующих похорон. Седые волосы усопшего облепили пергаментный лоб, руки неподвижно сложены на груди. На колени ему тут же водрузили бревно.

Когда три ряда поленьев в костре занялись, до Веты донесся ненавязчивый запах дыма вперемежку с ароматами сандала. Запах этот, терпкий, мускусный, едва коснувшись ноздрей, тут же вызвал легкое головокружение. Вета, не отрываясь, смотрела на то, как благоговейно возносит молитвы брамин, как кругами вокруг костра ходят силуэты людей в размытой белизне дня. К горлу подкатила тошнота. Женщина нащупала непослушными руками каменную ступень под собой и села. В груди, в точке солнечного сплетения иглой прошлась боль, такая, что на глазах выступили слезы.

- Ом-м-м…, - стоном вырвался у нее низкий гортанный звук. – Ом-м-м… господи, как же так… бхур… бхувах… как же так… господи, папа! Папочка! Сува-ха… тат савитур…, - обхватив себя руками, вцепившись ногтями в предплечья, до боли, Вета уже не сдерживала слез. В горле клокотало.

Никак не закроешь глаза. Если б прислушалась, услыхала бы, как тихонько треснула черепушка, как блаженно выдохнула набежавшая помолиться на сожжении толпа. Какой-то турист щелкнул совсем рядом профессиональной фотокамерой. На него обратились уничтожающие, не человечьи уже, взгляды исподлобья. Лица – будто черепа в гирлянде Кали – безмолвные и неживые вовсе.

- Варе-уньям… бхарго-о… о-о-о…, - Вета перешла на шепот, впившись взглядом в жидкий пламень, льющийся из горлышка высокого кувшина – на горящее тело проливалось сверху драгоценное сандаловое масло, – девасья… дхимахи… господи, зачем так! Одежда уже оплавилась… господи, я чувствую! Дхийо-йо… нахф прачо-дайат… ом-м-м… бхур бхувах…, - слова вылетали и гортани, как из длинной гулкой трубы, оставаясь непонятыми и бессмысленными.

Прикоснувшись ледяными ладонями к лицу, Вета едва не обожглась – кожа пылала, будто и на нее плеснули кипящего масла.

Чужое, чуждое ей, тело горело быстро. Дождь, обильно ливший с самого утра, будто даже не коснулся его, белым дымом стелился по реке. Сажа грязными потеками оседала на лицах молчаливых свидетелей, в распахнутом в молитвенном песнопении рту брамина.

Когда все закончилось и пепел развеяли над бурлящей Гангой, Вета даже не шевельнулась. Сознание ее вырвалось из тела и понеслось куда-то вверх, в высшие слои, к сердцу Брахмана. Там и осталось.

Вета очнулась от прикосновения. Несколько раз растерянно моргнула и увидела перед собой стайку индийских мальчишек. Младшему на вид – лет пять, старшему – около двенадцати. Старший тыкал в нее прутиком. Когда увидел, что женщина подает признаки жизни, вместе с малышней отбежал подальше и оттуда еще какое-то время косился на нее недоверчивым взглядом.

«Как волчата», - подумала Вета.

Плакать уже не было сил, влага в слезных железах иссякла.

Киран тихонько покачал головой. Ливень выбивал по выбеленным деревянным ставням бодрую чечетку.

- Я не советую вам сейчас улетать. Лихорадка денге в среднем длится от трех до пятнадцати дней, но в вашем случае даже одной неделей не отделаешься. Чрезвычайно ослабленный организм.

Вета с сожалением оглядела себя: врач потребовал раздеться, и теперь были ясно видны красные пятнышки размером с просяное зерно по всему туловищу. Сегодня температура спала, но на следующий день она, несомненно, вернется.

- Перелет может плохо сказаться. Прибавьте к этому неизбежную акклиматизацию – вам будет совсем плохо. Не проще остаться здесь, может быть, даже в Дели, пока не пройдет инкубационный период?

- Я должна сейчас вернуться в Москву, - объяснилась по-английски Вета. – Мама там одна, ей нужна моя поддержка.

- Понимаю, - серьезно ответил врач. – Ваш отец очень мне помог, я действительно горд тем, что нам довелось работать вместе. Он очень многое сделал для индийского народа. Работал до последнего, пока болезнь не истощила его совсем. Это пример великого мужества.

- Ему хватило мужества сидеть и ждать смерти, - с нажимом сказала Вета. – Он совсем не думал о нас.

- Нет, - возразил, нахмурившись, врач.

- Он сидел на таблетках? На анестетиках? Даже тогда, в Москве? Почему он не сказал? Почему никто ничего не сказал? Вы тоже соврали про эпидемию? Дали ему возможность сбежать?

- Насчет эпидемии – нет. Это было его решение, - Киран печально покачал головой. – И, знаете, я поддержал бы его в этом. Знаете ли вы, что такое больной в доме? Неизлечимо больной? Ваша жизнь, и жизнь вашей матери были бы отравлены. Он помог мне, а я – ему. И все.

- Что теперь говорить, - горько ответила Вета.

Медленно одевшись, женщина в последний раз посмотрела на пожилого врача.

- Я все же полечу домой. Здесь мне не прийти в себя. Слишком многое я увидела, слишком много нужно забыть. Боюсь, кошмары будут преследовать меня и дома.

- Да, возможно, мы внушаем ужас людям Запада, - доктор задумчиво мыл руки. – Но это же не наша вина. Вы видите одно – мы подразумеваем другое. Разница мыслей. И, я боюсь, вы уже не вернетесь к нам.

- Это было бы слишком тяжело.

- Понимаю. Ну что ж, счастливого пути, дочь своего отца.

- Прощайте, доктор.

Обернувшись к двери, Вета услышала за спиной:

- Ваш отец любил и вас, и жену. Он просто не умел не любить. Это было видно по тому, как он относился к пациентам. Внешняя холодность может скрывать испепеляющий свет души. Теперь эта душа вырвалась наружу. Я буду возносить хвалы, вы молитесь, как христианка. Это счастливый час.

- Прощайте же.

Москва

Мать не пила, даже теперь. Она сидела, утопая в кресле, и казалась маленькой черной птичкой в траурном черном платье. Рукава длиной в три четверти открывали худые жилистые кисти. У Веты дрожала рука, когда она подносила рюмку ко рту и залпом опрокидывала внутрь. Закуска кончилась, рядом в бутылочке пузырились остатки минералки. Ночь, ближе к рассвету.

- Мам, еще плесни, - руки совсем ослабли и не давали открутить жестяную крышку.

Мать терпеливо откупорила «Журавлей» и налила прозрачную холодную водку, отчего стекло тут же запотело. Выпилось, как вода, ей богу.

По прилету Вета, не заезжая в свою квартиру, тут же бросилась к матери. Вместе они и поплакали, и помянули.

- Мам, я никуда больше не поеду, - выдавила Вета, когда смогла, наконец, нормально заговорить. – Завтра же перевезу к тебе вещи. Когда ты решишь сесть и умереть, я буду рядом. Чтобы вставить тебе мозги, когда это будет нужно. Потому что, если и ты вот так захочешь уйти, в одиночестве, я теперь этого не выдержу.

- Боюсь, - робко улыбнулась женщина, - что-то от нас не зависит.

- Значит, ты с самого начала знала?

- Знала, - глаза матери влажно заблестели. – А что я могла сделать?

- Почему ты не сказала мне?

- Он просил. Лизонька, все же к лучшему, милая. Я должна была знать. Все-таки сколько лет мы уже прожили вместе… После его смерти я не смогу жить, как все люди, я уже тогда, когда он умирал, не жила, как человек. Он не говорил тебе о сати?

- О сати?

- Давний запрещенный обычай. О том, что порядочная верная жена всегда должна следовать за мужем – даже после его смерти. Потому вдова просто ложится подле тела мужа, и их сжигают вместе. Теперь, когда его нет со мной, все окажется чужим и пустым. А ты должна жить, как все нормальные молодые женщины. Незачем хоронить себя раньше времени.

Вета долго смотрела на мать, а после тихонько заплакала.

Лето в Москве выдалось волшебно ясным и жарким. Против мокрого и вонючего Варанаси – божественное благословление.

Страшные – нет, странные – события как-то постепенно начали тускнеть в памяти.

Перелет Вета запомнила с трудом – снова поднялся жар, и ломота в костях мешала сосредоточиться на чем-либо. К ее крайнему удивлению, лихорадка прекратила мучить женщину, как только она ступила на русскую землю.

Однажды солнечным августовским утром Вета все же решилась и пошла к зданию международного телеграфа. В холле так же толпился разнообразный люд. Уединившись в переговорной будке, Вета подняла трубку и набрала калькуттский номер профессора Кирана. После двух долгих гудков тот снял трубку.

- Халло, - на хинглише сказал Киран, и на том конце трубки раздалось его доброе застенчивое сопение.

- Профессор Киран, - Вета искала слова, - я… я хотела бы поговорить с вами. Об отце.

- Разумеется, - спокойно отозвался Киран. – Я ждал вашего звонка.

Сквозь стеклянную броню будки, меж развернутых лопастей жалюзи все так же сочился ласковый утренний свет, ополосативший человеческие фигуры и саму Вету. Она сощурилась, обернувшись к солнечному лучу.

- Мне нужно знать, - проговорила Вета. – Сильно он мучался в те месяцы?

- Как вам сказать, - разочарованно протянул Киран, - я полагаю, что сильно. Он сидел на мощных обезболивающих.

- Тогда пил какие-то таблетки и говорил, что голова.

- Он не признался бы вам, - Вете показалось, что на другом конце профессор Киран слегка улыбнулся. – В ваших глазах это должно было выглядеть, как действительные головные боли на почве повышенного давления.

- Вы тоже знали обо всем, да? – выдавила из себя Вета.

- Глупо было бы, если б по-другому. Когда он прилетел, я долго уговаривал его одуматься, просил вам написать, позвонить, но что-то невообразимое творится с этой связью. Иногда он почти сдавался, наверное, когда слишком сильно прихватывало, иногда я мучался соблазном связаться с вами самому. Это был месяц большого терпения, Вета.

Вета стиснула зубы и выпустила меж них свистящий воздух.

- Вы можете говорить со мной начистоту, - тихо сказал Киран.

- Просто…, - Вета попыталась подобрать слова, - просто это произошло слишком быстро. Я даже не успела среагировать. Можно было бы что-то придумать. Но он просто не оставил мне выбора. Он всю жизнь пытался ограничить мой выбор, - в голосе Веты звякнули детские обиженные нотки.

- Для него это было очень долгое умирание, - возразил Киран. – В вашем случае такая быстрота только помогла. Если бы вы умирали вместе с ним, теперь бы я вам ничем не мог помочь. Он дал вам целый месяц – целый месяц нормальной человеческой жизни. И теперь, вместо того, чтобы благодарить его за это, вы пытаетесь его оклеветать. Как глупа эта молодость. Белое, черное…

- Как можно было так меня обманывать? – не унималась Вета.

- Я задам вам перекрестный вопрос, - перебил Киран. – Вот представьте: вы попали в вагон метро, где сидит террористка-смертница. Никто ничего не подозревает, все замечательно. Она дергает петлю и взрывное устройство детонирует. Вот вам два варианта развития событий: в первом случае вы умираете долго. Например, при отсутствии ранений, чреватых моментальной смертью. Вы лежите под завалами и медленно чувствуете – через сильнейшую боль – как постепенно из вас выходит жизнь. Везде дым и обломки состава. Или давайте рассмотрим другой вариант…, - на том конце провода чиркнула автоматическая зажигалка. – Вы попадаете в эпицентр и погибаете моментально. То, что происходит там, уже вас не волнует. Вы готовитесь к возврату в сансару. Вы готовитесь к перерождению в новом, свежем, непорочном теле.

- Профессор, вы и вправду врач, - вздохнула Вета. – Таких цинизмов никогда не слышала.

- Что вы выберете, какую из смертей?

- А можно не умирать? – Вета толком подустала.

- Вполне, - рассмеялся с трубку Киран. – Но это доступно только богам. Наша смерть – также следствие нашей кармы.

- Профессор, – Вета проговорила слова, которые отец читал каждые утро, день и вечер, – Почему именно эти?

- Ну, - замялся профессор. – Это универсальная мантра. Ее можно читать на все случаи жизни. Как православную «Отче наш».

- Как она переводится? Что означает?

- Хм, для вас может быть непонятно, - смутился Киран. – Это просьба о просветлении, чтобы суметь принять предназначенное. О спасении.

- Отец хотел спастись?

- И спасти. Потому, я уверен, он попросил вас выучить ее и читать. Она также называется «защитой индивидуальных душ». Он искренне верил, что чтение этих сакральных слов может уберечь вас от душевной слепоты.

- А тело?

- Тело будет там, где ему быть положено по закону дхармы.

Вета закрыла глаза и какое-то время стояла, не шевельнувшись, крепко прижав к уху телефонную трубку. На той стороне профессор Киран терпеливо ждал, пока женщина подумает.

- Мне надо идти, профессор.

- Понимаю. Мы и так совсем заговорились. В конце концов, у нас обоих есть неотложные дела. До свидания, Вета.

- Прощайте, Киран. Мы мало помним друг друга с давних времен, а теперь уже, наверное, поздно. Нужно было встретиться раньше.

- Пусть все будет так, как будет, - ответил Киран и повесил трубку.

- Вы… вы не видели нигде эту женщину? – в воскресном метро к Вете подошел удрученный мужчина и показал фото. На нем оказалась седоволосая старушка.

- Ммм, нет, - поглядев на карточку, Вета покачала головой.

- Жаль, - понурился незнакомец. – Никак не можем найти. Уже все отделения обошли, все больницы, все морги.

- Это ваша родственница?

- Мама ушла куда-то и пропала, - нервно оглянулся мужчина. – У нее расстройства памяти, ну, возраст уже. Жена, дети уже с ног сбились.

- Я запомню, если что. И как, никаких результатов? – Вета еще раз взглянула на фото.

- Как видите, - вздохнул страдалец. – Ну, все равно спасибо. Дай Бог вам здоровья.

Вета вздрогнула:

- За что?

- За участие, - мужчина наскоро распрощался и пошел дальше.

Вета вошла в вагон. И двери за ней захлопнулись.