- Посмотри, как он парит. Крылья! Видишь? Ты видишь?

- Да, конечно. Я вижу. Он такой красивый… Я никогда раньше не видела крылатых людей.

- Нравится?

- Да. Очень.

- Это мой сын.

Себиар и Юджи лежали в высокой траве на пригорке и смотрели в небо. В яркую пронзительную синеву без единой помарки облаков. А там бело-золотой точкой в глубине парил серафим. Единственный во Вселенной. Неповторимый. И шесть его громадных крыл горели яркой солнечной белизной – крохотной галочкой в бесконечных небесах на устрашающей, почти смертельной высоте.

- Его зовут Михаил.

- Но ведь у тебя нет жены. Нет женщины, которая... Кто же…

- Кто мать? – бог Плодородия хитро прищурился и не ответил.

- Неужели… Творец доверил тебе Божью Искру… - Юджи привстала. Она казалась пораженной в самое сердце. – А ты… Ты не врешь?

- Ты что!! – Себиар обиженно выпятил нижнюю губу и коснулся ладонью своей груди, - Она здесь. Во мне.

- Докажи.

- Не буду ничего доказывать. Поверь на слово. Она есть.

Юджи мягко улыбнулась. Ее взгляд был влажно-темным и таким ласковым. Как всегда, когда она смотрела на него. Юджи протянула руку и осторожно коснулась кончиками пальцев его груди.

- Здесь?

- Да. Чувствуешь, как горячо? – Он накрыл ее пальцы своей ладонью и вздохнул. Под тонкой узорчатой тканью его одежд часто и сильно билось в груди настоящее божье сердце. А сквозь тепло его легкого волнения, сквозь волны гордости и сияющей радости умения жить одним единственным моментом, сквозь все неисчислимые рои бесконечных мыслей, создающих, созидающих и творящих… она чувствовала ослепляющий животворный Свет. Ей не нужно было доказательств. Тот, кто однажды хранил в душе Божью Искру, не спутает ее ни с чем другим. И Юджи не спутала. Творец доверил этому молодому синеглазому богу искру своей истинной Силы. Доверил способность творить по мысли своей и собственному разумению. Творить, оживляя своих детей, вселяя в них душу, разум и вписывая их в судьбу мира.

Юджи склонилась над лежащим на теплой земле богом. Длинные густые пряди волос черными змеями вились в траве, и было уже никак не разобрать, где чьи. Себиар вдруг перестал улыбаться. В этот миг он казался растерянным смущенным мальчишкой. И этому глупому щеночку – Божью Искру? Юджи внимательно вглядывалась в лицо Себиара. Где же? Где эти признаки, эти критерии, по которым судит Творец? О чем думает Единый, что чувствует, чем руководствуется, когда вершит по воле Своей?

О чем Ты думаешь, Великий?

- Юджи… - тихо позвал Себиар.

- Что, мой хороший?

- Я люблю тебя.

Юджи не ответила. Ей почти не нужно было наклоняться, чтобы осторожно коснуться губами его теплых губ. Он был настойчив. И она не сопротивлялась. Пусть будет занят ее телом. Лишь бы не смотрел в душу. В последнее время ей все тяжелее было выносить его взгляд – прямой, бесхитростный и такой влюбленный. Он любит, не зная. Не оглядываясь. Не спрашивая. И любовь его так горяча и так чиста. Ведь он…

Юджи не знала, что она сама теперь чувствует. Всего два месяца назад она пришла в этот мир с таким простым и топорным планом. Не планом даже, а шалостью. Попыткой позлить местных божков и улучшить себе настроение. И первым, кто ей встретился, был Себиар. Он играл в лапту. С самыми обыкновенными деревенскими парнями. Праздник Урожая тут любили и бога Плодородия почитали как никого другого. Оно и понятно – землепашцы и скотоводы больше жизни чтят добрую землю и богатый приплод. Ярмарка была крупной и яркой. Съезжались сюда, по всему видать, со всех окрестных деревень. И затеряться в толпе оказалось не так уж сложно. И ему, и ей.

Праздник хороводом окружал их. Яркими красками лент на столбах, переливами и многоголосьем славящих песен. И дурманящий запах свежих пирогов с зайчатиной, капустой и вязигой. Соленая капуста с клюквой, золотистые оладьи, жареные перепела, копченые свиные бока и засахаренная вишня. Пиво лилось рекой, товары меняли хозяев под азартное хлопанье ладоней о колени и швыряние шапок оземь. И над всем этим летел оглашенный стрекот кузнечиков и близкий плеск неспокойных речных волн.

Но все же «парнем из соседней деревни» он был только для смертных, которые никогда не видят дальше своего носа, а бога не узнают, даже если он запульнет кому-то из них мячом для лапты по уху. Но Юджи видела, что за сила исходит от него, что за свет таится в его глазах. Видела и слышала его счастливую улыбку, его вопли и козлиные прыжки после победы. И как-то само собой вышло, что никто не заметил, как она юркнула за мостик к мельнице, и как крепко он притиснул ее к бревенчатой стене сарая, какими горячими и лихорадочно жаркими были поцелуи. Она вырвалась от него, оставив на земле широкую алую ленту, выскользнувшую из черных кос. Вырвалась, зная правила игры и его подчиняя им же. Хотя внутри, в животе под сердцем, рождалось такое жутковато-тянущее и восхитительное чувство свободного падения в тот миг, когда она ощущала его прикосновения и его горячее дыхание у себя на шее за ухом. И так хотелось остаться, вцепиться в него руками, зубами и стонами. Пить его, как пьют лекарство от тяжелой болезни – горько, но знаешь, что поможет. Он был такой чистый. И он мог развеять ее черную болезненную скуку.

Но она не позволила себе. А через два дня он нашел ее сам.

Юджи сидела на пригорке над рекой и смотрела в небо. Он подошел сзади, тихо шурша босыми ногами в высокой траве. Ни слова не сказал, только опустился рядом на землю и протянул ей алую ленту. Река внизу была так спокойна и умиротворяюще тиха, что казалось кощунством нарушать этот удивительный покой. Поэтому они сидели молча. Юджи тихонько положила голову ему на плечо, а он спокойно и словно бы по-хозяйски обнял ее.

В тот день у реки Юджи солгала Себиару в первый и последний раз. Он не спрашивал ее, кто она, откуда и что здесь делает. Но Юджи, словно опережая расспросы, обронила «невзначай», что она – одинокий странствующий дух, не знающий покоя. Бездомный и бесприютный. Она лгала, и ее спокойная серая аура ничем не выдавала ее истинной природы. Себиар тогда просто кивнул и легонько сжал ее пальцы. Больше они об этом не заговаривали.

Они встречались почти каждый день. Река под холмом все так же несла свои воды на запад, ветер гладил и качал верхушки высоких трав, а кузнечики все так же неустанно и оглушительно стрекотали, не обращая внимания на тихие беседы мужчины и женщины, не видя настойчивых и требовательных поцелуев, не слыша тихих вздохов и шороха приминаемой страстью травы. Себиар делился с Юджи всем, что было у него. Своими мыслями, своими планами, своим миром. А она слушала его внимательно и без улыбки, кивала и всерьез критиковала самые безумные пункты его бесконечных проектов. Он сопел, хмурился, бродил туда-сюда по холму и через минуту выдавал новое решение. Через пару недель Юджи вдруг поймала себя на мысли о том, что серьезно обдумывает треклятый план Себы об озеленении восточной части Соленой Пустыни.

И тогда она ушла. Просто высвободилась из его мягких объятий, поднялась на ноги и шагнула в небытие. Полыхнула слепящая алая вспышка, смрадный запах серы и гари поплыл над холмом у реки, отравляя воздух густым зловонием Иномирья. И Юджи исчезла. Не оглянулась. Не попрощалась. Она всерьез думала, что так будет легче. Что так это будет хотя бы возможно.

Но она ошиблась. Через две недели она снова вернулась на холм к реке. Трава здесь пожухла и ссохлась. Потрескавшаяся земля, насколько хватало глаз, была безжизненной и мертвой. Река, некогда широкая и полноводная оскудела и истончилась, превратившись в жалкий ручей, на иссыхающем илистом дне которого гнили остовы рыб и растерзанные останки речных выдр.

Себиар сидел на холме. Он упрямо приходил сюда каждое утро и в ожидании Юджи проводил здесь все дни до вечера, глядя на умирающую реку и иссыхающую равнину. Рядом с ним, тонко змеясь в пожухлой траве, лежала яркая алая лента.

Когда тихие шаги Юджи разорвали оглушительную тишину помертвевшего холма, Себиар едва заметно вздрогнул и медленно обернулся. У нее перехватило дыхание. Он страшно побледнел и словно бы повзрослел за эти две недели. На щеке запеклась кровь, вчерашняя или позавчерашняя. На скуле расплывался свежий кровоподтек, все еще красный, но уже начавший наливаться глубоким фиолетовым. Ворот рубахи был разодран до самой груди, а кулаки ссажены и разбиты так, что жалко было взглянуть.

- Себа… - голос ее сорвался, и она осеклась, когда на его бледном лице с залегшими тенями расцвела вдруг та самая прежняя счастливая мальчишеская улыбка. И отчаянно синее небо, отразившееся в его глазах, брызнуло тяжелыми каплями, проливаясь на землю тугими струями животворного ливня. Благодать снисходила на землю, прибивая сухую пыль, стирая запах падали и напитывая уставшую изголодавшуюся пашню. Себиар с трудом поднялся на ноги, сделал шаг вперед и вдруг жалобно скривился, шипя от боли и судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Колено его тоже серьезно пострадало во вчерашней стычке с Тальбой. Бог Войны приходил образумить младшего брата, но вместо этого ушел с разбитым носом, унося на правой латной перчатке кровь бога Плодородия.

- Юджи. Ты пришла, - он снова шагнул вперед, не обращая внимания на боль и жалобы тела. Душа его рвалась вперед, таща за собой свой бесполезный израненный сосуд.

Юджи торопливо шагнула навстречу, поддерживая его, давая ему опереться на свое плечо. Бессознательно. Инстинктивно. И он дотянулся, наконец, обнял ее так крепко, что казалось, тела их под абсолютно непроницаемой стеной дождя навсегда останутся слитыми воедино.

- Я так ждал тебя, Юджи. Я так боялся, что ты не придешь.

- Глупый. Глупый Себа. Разве ты ничего не понял? – она плачет под дождем. И капли воды с неба смывают ее слезы быстрее, чем они успевают скатиться по щекам. Это удивительно хорошо. Можно спокойно оплакивать свою глупую судьбу, проклятую душу и несчастное сердце. Можно плакать под дождем, и этого никто никогда не узнает. Только плечи ее дрожат, и сердце колотится как сумасшедшее.

- Не плачь, Юджи. Все будет хорошо.

- Не будет, Себа. Ты не знаешь. Ты ничего не знаешь. Я обманула тебя. Если можешь… Если можешь, прости меня. Я же не то… Я не та, которая…

- Не плачь. Ты та самая, одна на всем свете, - он целует ее в лицо, в закрытые глаза, в трепет шепчущих губ, но она отрывается от него, качает головой, пронзительно и остро смотрит во влюбленную синь его глаз.

- Что же ты за дурак такой. Разве можно так? Меня нельзя любить, слышишь или нет? Нельзя, Себа. Таких, как я не любят. Мы ведь враги с тобой, хороший мой, любимый мой. Вечные. Ты ведь понял теперь? Да? Враги… Ты бог, Себа. А я…

- Я знаю. Знал… с самого начала. Пожалуйста. Не уходи больше. Не оставляй меня одного. Я люблю тебя, Юджи. Я так тебя люблю.

О чем Ты думаешь, Великий?