"Автопортрет"

Город – лукав, и намести эти, и река
тайны таят кромешные. Слушай, человек,
слякоть, которой чавкают ныне каблуки,
прежде жила и некогда мне была лицом.

Губы, что не отведали ни речей, ни губ,
словом, ни поцелуя, ни слова, погляди,
этак на веки замерли, будто бы они
шепчут "спасибо", будто бы весть кому, за что.

Точным я был подобием автора, затем
профиль мой так же горбился, хищен. А глаза...
Много ли в их короткий век вышло повидать,
много ль дано поведать им, втоптанным в ничто?

Столько слез ими пролито, что утрачен цвет;
столько отражено ими худа да беды,
столько смертей, что совестно им принадлежать
было живому, мне, тогда, мертвою порой.

Лавра лоб не примерил мой, терна не сносил.
Хмурил ли часом я его? Пот ли утирал?
Разве однажды, в день, когда тот, кто был любим
больше себя мной, стер со лба Алеф, умертвив…
_________________________________________________

"Голем Идет"

Я видел Голема. Шел
чудак, не в меру тяжел,
брусчатку шагом кроша.

И, миг назад - хороша,
тускнела Прага за ним,
дыша с ним прахом одним.

А ночь болтала, рекла
заклятья Влтава-река,
Во тьме ворчали Градчане,
сны слагая вчерне,
и окликали его с облучка балагулы,
но замолкали, признавши дичка, балагуры.

Я видел Голема. Шел
он из Геены в Шеол,
рвалась из тела душа.

И, миг назад - хороша,
тускнела Прага вокруг,
был воздух туг и упруг.

А ветер лез под кашне
его за сердцем, в квашне
его груди жался плачем,
оставаясь ни с чем.
И окликали его с облучка балагулы,
но замолкали, признавши дичка, балагуры.

Шептались тени: "Гудет
земля - то Голем идет,
а значит, жди кутежа."

И, мигом раньше - свежа,
скисала Прага, черствел
любой, кто пах или цвел.

Я видел Голема. Вижу
и теперь, отражаясь
в зеркалах и витринах
моего городка,
где окликают меня с облучка балагулы,
но замолкают, узнавши дичка, балагуры.