4. Сдержанное обещание.

В то время, как паланкин графини де Руссильон, покачиваясь, преодолевал первые лье на север по дороге в столицу, навстречу ему по той же парижской дороге, но на юг, скакали два закованных в латы рыцаря.

Один из них, повыше ростом и стройнее, в богатых доспехах с чернеными серебряными вставками и темно-синем плаще, ехал на прекрасном гнедом берберийском жеребце. Его спутник был невысок, очень широк в плечах и довольно грузен; его латы были не такие дорогие, а конь под ним был тоже массивный и коротконогий, немецкой породы.

Однако, встретиться рыцарям и носилкам было пока не суждено. В трех лье от Руссильонского замка от основной дороги шло ответвление влево. Тут-то двое всадников и остановили коней.

- По-моему, это здесь, Этьен, - сказал дворянин в синем плаще; а рыцарь явно был дворянином, и не простым, - так как его спутник ответил:

- Похоже, монсеньор.

- Этьен, у меня сжимается сердце! Когда я узнал, что она сделала… Как она могла? Зачем? Ведь я послал два письма графу Руссильону, сообщая, что я жив! Одно — из Тулузы, второе — из Парижа.

- Гонца могли убить. Время неспокойное.

- Нет; письма отвозил Франсуа и, по его словам, передавал лично в руки графу.

- Не доверяю я этому вашему Франсуа, вы уж простите за мою нормандскую грубую откровенность! У него такая физиономия…

- Я сужу о людях по делам, а не по лицам, барон де Парди! — довольно резко прервал его дворянин в синем плаще. — Франсуа мне верен; он спас мне жизнь.

- Я слышал об этом, - ответил барон. — Только что-то эта история кажется мне немного подозрительной… С чего бы у вас заклинило меч в ножнах? Разве ваши оруженосцы плохо смотрели за ним? Ну нет, и мой племянник Жерар, и Жан-Жак – упокой, Господи, их души! - были весьма старательны. А тут — самая сеча, а вы оказываетесь безоружны. И Франсуа дает вам свой клинок…

- Этьен! Давай не будем об этом. К чему эти нелепые подозрения? Я думаю вот о чем — не скрыл ли, по какой-то причине, сам граф эти письма от Мари-Флоранс?

- К чему ему это было нужно? Вы женаты на его дочери… он сам, как вы рассказывали мне, выбрал её вам в жены.

- Не понимаю! Что же произошло? Когда я лежал тяжело раненный в Тулузе и послал первое письмо - я так надеялся, что жена приедет ко мне! Мне стало бы легче, намного легче, Этьен; и я бы быстрее поправился. Если б даже она просто сидела рядом... Держала меня за руку... Какое это было бы счастье для меня!

- Вы, кажется, почти влюблены, - осторожно заметил де Парди.

- Влюблен? Да, ты прав, я был на пути к этому. Я редко, увы, вспоминал о ней... Но, когда это случалось, в затишье перед битвой, или на привале, - я сразу видел перед собою ее стройную фигурку, гордую осанку, темно-рыжие волосы, ее васильковые глаза. Таких синих глаз я никогда не встречал! — Он тяжело вздохнул и продолжал: - А потом пришло сообщение о болезни короля Людовика в Оверни, и я помчался туда, и застал его уже при смерти. Пока мы перевезли тело усопшего в Париж, потом – похороны в аббатстве Сен-Дени… Второе письмо в Руссильон я послал как раз во время подготовки к похоронам короля. Я был уверен — и граф, и Мари-Флоранс знают, что я жив, и она ждет меня; ведь я обещал ей вернуться! И вот, наконец, — мы едем с тобой в Руссильон, к моей жене; и встречаем в пути на парижской дороге барона де Моленкура. И он сообщает, что виделся с графом де Руссильон; и что его старшая дочь Мари-Флоранс ушла в картезианский монастырь... Правый Боже! Как это могло случиться?

- Монсеньор! Не терзайтесь так! Быть может, это неправда, или барон что-то перепутал. Ведь ему уже хорошо за шестьдесят, и память у него уже не та. Сейчас мы все узнаем…Ведь это дорога к монастырю, не так ли?

Навстречу рыцарям двигалась двухколесная повозка, запряженная осликом; крестьянин, идущий рядом, увидев господ, издалека скинул берет и низко поклонился.

- Эй, ты, - крикнул ему нормандец, - эта ли дорога ведет в монастырь?

Крестьянин покачал головой.

- Он тебя не понимает, - сказал рыцарь в синем плаще, и спросил о том же, но по-окситански. Виллан кивнул головой и что-то ответил.

- Что он говорит? — спросил де Парди.

- Что это та дорога; но что нам, наверное, нужен мужской монастырь, а здесь находится женский, - недобро усмехнулся его спутник. Они пришпорили коней, и вскоре на вершине холма увидели высокие стены обители.

Всадники подъехали к низкой окованной железом дверце в толстой стене. На уровне груди в дверце было зарешеченное окошечко, прикрытое изнутри ставнем. Слева от дверцы был приколочен ящик для подаяний; справа на медной цепочке висел медный же молоточек. Рыцари спешились, и тот, кого барон называл монсеньором, постучал в дверцу молоточком.

Прошло несколько минут; и рыцарь уже хотел постучать снова, но тут ставень открылся, и в зарешеченном окошечке появилось маленькое сморщенное личико в белом капюшоне. Выцветшие старческие глаза матери-привратницы равнодушно смотрели на двоих мужчин.

- Что вам угодно, дети мои? — прошелестела старуха.

- Матушка, мы бы хотели видеть Мари-Флоранс де Руссильон, - произнес дворянин в синем плаще.

- В нашей святой обители нет сестер с таким именем, - все тем же шепотом отвечала привратница.

- Мари-Флоранс, вероятно, приняла другое имя, когда постриглась в ваш монастырь.

- Мне об этом ничего не известно; только наша мать-аббатиса знает мирские имена послушниц и монахинь.

- В таком случае, матушка, попросите вашу настоятельницу прийти сюда, или пропустите нас к ней. Нам необходимо поговорить с нею!

- Поговорить? — старуха едва заметно усмехнулась, словно рыцарь сказал нечто необычайно смешное. — Мать-аббатиса не может с вами поговорить, дети мои. У неё сейчас «tempo silencio», время молчания.

- И сколько же оно продлится? — спросил рыцарь, и в его голосе послышалось еле сдерживаемое нетерпение.

- Кажется, месяц, дети мои. Приезжайте через тридцать дней и, возможно, мать-аббатиса и выйдет к вам сюда. Но вы к ней войти не сможете-наш строжайший устав запрещает мужчинам вход в обитель.

- Черт… извините, матушка… Но, даже если настоятельница не может говорить — слушать же она может? Сходите к ней, прошу вас, и передайте, что здесь находится муж Мари-Флоранс, и что он хочет видеть свою жену.

Лицо старухи исчезло из вида. Прошло не менее часа, и рыцарь уже изгрыз ручку своего хлыста, прежде чем в окошке опять появился тот же белый капюшон.

-Мать-аббатиса выслушала меня, дети мои. Она написала записку, хоть это и противоречит уставу, и показала мне жестом, что я должна прочитать её вам.

- Читайте же, Бога ради! — вскричал дворянин в синем плаще.

Старуха не спеша развернула листок и прочитала:

«Мари-Флоранс де Руссильон отныне — сестра божья Транкиллия. Она приняла обет вечного молчания и попросила замуровать себя, босую и в одной власянице, в келье, дабы наедине с собой, в тиши и темноте, найти вечное успокоение . Её столь строгое затворничество объясняется гибелью горячо любимого супруга, почившего шесть месяцев назад. Кто бы вы ни были, и с какими бы целями не явились в эту тишайшую из всех божьих обителей, - покиньте это место и не смейте насмехаться над горем злосчастной сестры Транкиллии».

- Насмехаться? — воскликнул рыцарь. — Матушка, это не насмешка! Я — супруг Мари-Флоранс, и я жив! Я могу это доказать! Разрешите мне только войти и поговорить с нею!

Привратница отрицательно покачала головой в белом капюшоне.

- Вы не смеете разлучать меня с моей женой! Это противоречит всем законам — и божеским, и человеческим! Она думала, что я умер… Но я жив! Умоляю, матушка, сжальтесь надо мной! Сходите к… сестре Транкиллии и передайте ей, что я, её муж, герцог Черная Роза, приехал за ней! Что я сдержал свое слово — и вернулся!

Когда привратница услышала имя говорившего с ней рыцаря, выцветшие глазки её вдруг сверкнули, и она пристально посмотрела на него.

- Герцог Черная Роза? — спросила она. — Что ж, если вы не лжете, — а я так не думаю, — то я помогу вам и поговорю с сестрой Транкиллией. Вы спасли много невинных душ, и это зачтется вам на небесах!

И она вновь исчезла из-за решетки. На этот раз рыцарям пришлось ждать гораздо меньше. Старуха вернулась и сказала:

- Я передала сестре ваши слова. Сначала я не услышала в ответ ничего. Но затем, мне показалось, что я слышу глухие рыдания… и…

Тот, кто назвал себя Черной Розой, приник к решетке:

- И… что?

- Она три раза стукнула мне в стену. Это один из принятых здесь условных знаков. Это значит, что сестра Транкиллия просит меня удалиться и не беспокоить её. Так что, дети мои, вам здесь делать больше нечего. Прощайте; и да хранит вас Господь.- Привратница уже протянула иссохшую руку к ставню, но рыцарь достал из-за пояса расшитый золотом кошель и протянул ей.

-Умоляю вас! — воскликнул он. — Здесь две тысячи золотых ливров! На эти деньги можно построить еще один монастырь! Дайте мне увидеться с моей женой!

- Опустите свой кошелек в ящик для подаяний, - прошелестела старуха, - мне от вас ничего не нужно; Бог видит, у меня есть все. - И белый капюшон исчез; ставень закрыл решетчатое окошко.

- Черт побери! — зарычал Черная Роза и изо всех сил начал колотить в дверцу руками и ногами. Но окованная железом дубовая дверь даже не шелохнулась. Тогда он выхватил свой меч и стал вонзать его в дерево; однако, дверь была очень толста, а дуб крепок, и клинок входил в него не более чем на два дюйма.

Наконец, Этьен, с грустью и даже тревогой следивший за действиями своего взбешенного друга и господина, не выдержал и чуть не силой оттащил его от двери монастыря.

- Монсеньор! — сказал нормандец, - полно! Успокойтесь. Это бесполезно. Эта дверь выдержит даже удар тарана!

- Этьен! — в отчаянии вскричал рыцарь, - ты же все слышал? Нет, я не могу уйти отсюда! Она здесь, возможно, в нескольких туазах от меня… и я не могу ни увидеть её, ни поговорить с нею? Как это может быть? Как Бог допустил такое ? Моя жена… босая… почти раздетая… она рыдает там, в замурованной келье! И ты предлагаешь мне успокоиться? Нет, я не уйду! Врасту в землю на этом месте, пока мне не дадут поговорить с нею!

Нормандец печально покачал головой:

- Ваша жена уже приняла постриг. И сама попросила замуровать её. Данный ею вам брачный обет она променяла на обет вечного молчания. Вы ничего здесь не добьетесь.

- Нет, я найду способ проникнуть к ней! Нет двери, которую нельзя бы было открыть; нет стены, через которую нельзя бы было перелезть!

- Проникнуть в картезианский монастырь?.. Монсеньор! Вы и так на подозрении у инквизиции; а Черная Роза чуть не был отлучен от церкви за помощь, оказанную им еретикам-катарам; и только его мнимая смерть спасла его от этого тягчайшего из наказаний! Ну, допустим, вы перелезете через стену и проникните внутрь. Но ведь надо же ещё найти келью вашей жены, а потом — каким-то образом разрушить кладку. Нет, тут нужно много человек. А найдется ли столько смельчаков, которые решатся на такой страшный грех, как войти в обитель картезианок? И — главное - захочет ли ваша супруга пойти с вами?

- Но что же делать?..

- Обратиться к Его Святейшеству. Пусть он или освободит Мари-Флоранс от её обета, или даст вам развод с нею!

- К Папе?.. — горько усмехнулся герцог. - Ты шутишь, Этьен! Ты сам только что сказал, что Черную Розу едва не отлучили от церкви. Папа ненавидит его… а, значит, он ненавидит меня!

- Но кто знает, что вы — Черная Роза? Кто может сообщить об этом Его Святейшеству?

- Таких людей мало; но они есть… ( И герцог подумал про себя: «И, прежде всего, это королева. А она уж шепнет пару слов отцам-инквизиторам, лишь бы я остался связан вечными узами с женой-монахиней! Бланш снова выигрывает!»)

Его ярость, однако, утихла. Этьен был прав — здесь больше нечего было делать, разве только биться головой о дверь обители и посылать проклятия к небесам, которые вновь так злобно подшутили над ним.

- Я слишком поздно сдержал свое обещание, де Парди, - сказал герцог, и рыцари вскочили на коней. — Мари-Флоранс потеряна для меня… потеряна навсегда!

5. Снежинка.

- Монсеньор, - промолвил барон, - а что, если нам отправиться в Руссильонский замок? Пусть граф нам объяснит, как произошло, что ваша супруга ушла в монастырь… а, может быть, он сумеет дать вам какой-нибудь совет? Возможно, ещё не все потеряно?

- Ты прав, Этьен. Едем в Руссильон!

Рыцари вновь выехали на дорогу, ведущую к Парижу, и повернули лошадей на юг. А паланкин Мари-Доминик час назад пронесли по той же дороге на север…

Они ехали шагом; герцог был погружен в свои мысли, и барон не решался прервать молчание первый. Через два лье навстречу им показалось трое всадников, один из которых, одетый довольно богато и едущий на сивом мерине, выглядел как купец; чуть позади же ехали двое его приказчиков на мулах. Это был, действительно, скотопродавец; накануне он пригнал в Руссильонский замок несколько коров на убой; теперь же возвращался в свое село с вырученными деньгами.

- Похоже, эти люди едут из замка, - сказал, увидев эту троицу, герцог. — Надо бы расспросить их.

- Эй, любезный, - обратился он по-французски к купцу, - вы едете не из Руссильона?

- Да, господа, - отвечал на плохом французском, кланяясь, тот; и, окинув быстрым взглядом богатый наряд и прекрасного коня Черной Розы, спросил в свою очередь: - А вы не на похороны ли едете, мессиры? Так вы опоздали.

- На похороны? Разве в замке кто-то умер?

- Да, к несчастью; старый граф де Руссильон скончался четыре дня назад. Такой добрый и щедрый сеньор! Его похоронили позавчера. Мир праху его! — и он набожно перекрестился.

Рыцари, сняв шлемы и склонив головы, последовали его примеру. Потом герцог спросил:

- В замке кто-нибудь остался из дочерей графа?

- Почитай, никого, господа. Старшая дочь, Марианна, с младшенькими сестрицами уехали в Монсегюр. А средняя только сегодня утром отправилась, в носилках, говорят, в саму столицу.

- Средняя… Мари-Доминик, не так ли?

- Она самая, мессиры. Я видел, как она садилась в паланкин. Такой раскрасавицы свет не видывал! Мои приказчики потом аж целый час с открытыми ртами ходили. Просто картинка!

- Похоже, мы и здесь опоздали, - тихо промолвил герцог барону.

- Да; нам опять не повезло.

- В замке нам делать больше нечего… Едем в Париж!

И они повернули лошадей обратно на север.

- Монсеньор, - вдруг сказал де Парди. - А как же послезавтрашний турнир в Аржантее? Разве вас не будет там?

- Ты думаешь, мне сейчас до турниров? — грустно усмехнулся Черная Роза. — Хотя, быть может, это отвлечет меня от мрачных дум; и мы как раз поспеем туда. Ты прав. Едем!

- Вы слышали, что сказал этот купчишка о Мари-Доминик? — через несколько минут, послав лошадь в галоп, спросил барон герцога. — Я помню, как вы рассказывали мне о ней. Как она ранила Жан-Жака, и топтала ваш штандарт, и плюнула в вас. И плащ ваш порвала. Вы сказали, что она рыжая, веснушчатая, смешная, с повадками мальчишки-хулигана... А купец просто слюной исходил, когда говорил о ней и её красоте.

- Чего ты хочешь, Этьен? — чуть улыбнувшись, спросил герцог. - Он же простой селянин, а тут — графская дочь! Конечно, она показалась ему Венерой, выходящей из морской пены! Нет… самая прекрасная из дочерей Руссильона — это Мари-Флоранс. Как, как мог Бог допустить такое — чтобы она, такая юная и прелестная, постриглась в монахини? Я уверен: мы бы были счастливы нею… у нас были бы дети, такие же красивые, как она. А теперь — как мне жить дальше, Этьен? Я мечтал о жене… о наследнике… И все эти мечты теперь рухнули. За что, Господи, ты послал мне это новое испытание?

- Монсеньор! Есть еще надежда — быть может, ваша жена не проживет долго; босая, в темноте, одетая только во власяницу. Вам надо посылать своего человека в монастырь… раз в полгода, например, чтобы узнавать о ее самочувствии, — осторожно предложил де Парди.

Герцог метнул на барона полный боли и ярости взгляд.

- Чтобы я ЖДАЛ ее смерти, Этьен? Чтобы я мечтал об этом? Чтобы молился о том, чтобы Мари-Флоранс умерла, и я стал вдовцом? О, неужели я когда-нибудь дойду до такой низости?..

Они ехали около часа по живописной, окруженной с двух сторон вековыми тенистыми деревьями дороге; в одном месте, над обрывом, она круто поворачивала вправо; внизу протекала мелкая речушка, весело журча по каменистому руслу.

Герцог опять был сумрачен и молчалив; он не замечал ничего вокруг себя; но его спутник, поворачивая коня, взглянул вниз — и увидел стоявшую прямо на середине речки и жадно пьющую воду белую кобылицу.

- Какая прекрасная лошадь ! И породистая. Взгляните, монсеньор, — не арабка ли?

Черная Роза посмотрел тоже вниз — и изменился в лице. Он сразу узнал эту кобылу.

- Это же Снежинка! — удивленно воскликнул он. — Мой подарок Мари-Флоранс на свадьбу! Что она здесь делает?

Мужчины соскочили с коней и подошли к самому краю обрыва.

- Похоже, она убежала от кого-то, - сказал де Парди. — Видите: длинный повод волочится прямо по воде? Смотрите, как она возбуждена, как прядает ушами и бьет хвостом, как у нее ходят бока! За ней, наверное, гнались.

- Снежинку трудно догнать; это чистокровный иноходец! Но её нельзя здесь оставить; надо поймать её, Этьен!

Герцог взглянул с крутого берега вниз.

- Я не вижу удобного спуска к реке. Пока мы будем искать его, она может снова ускакать, и мы вряд ли догоним её, даже я на своем гнедом. Придется спуститься прямо здесь.

- С обрыва? Монсеньор, не лучшая мысль! Вы можете упасть и разбиться!

- Это мой подарок, - упрямо сказал рыцарь. - Я должен поймать Снежинку! Но лезть с такой кручи в латах неудобно; и их лязг может испугать кобылу. Надо все с себя снять!

И Черная Роза, не раздумывая ни минуты, сбросил свой синий плащ и начал расстегивать доспехи. Он снял и шлем, и высокие сапоги с золотыми шпорами, в которых было бы неудобно слезать с обрыва; и вскоре, сложив всю одежду и пояс с мечом в траву у дороги, остался босой и только в белоснежной рубашке-камизе и узких облегающих штанах-шоссах.

Этьен с неодобрением и даже тревогой наблюдал за действиями герцога. Но он прекрасно знал, что переубедить Черную Розу, когда он что-то задумал, крайне нелегко.

- Не беспокойся за меня, Этьен, - сказал ему герцог. — С мечом я не полезу, но возьму с собой кинжал.

- Будьте осторожны, монсеньор, - только и ответил де Парди.

Черная Роза подошел к краю обрыва и начал спускаться, хватаясь за нависшие над краем кручи ветки ивы и втыкая в глинистую землю кинжал, используя его как дополнительное средство страховки.

Снежинка продолжала пить, изредка вскидывая голову и оглядываясь назад.

Герцог был уже на полпути вниз; но тут глинистый склон вдруг пополз под его босыми ногами, и смельчак кубарем покатился вниз, прямо к берегу речушки.

Барон испуганно вскрикнул; но Черная Роза тут же встал на ноги и махнул другу рукой, показывая, что он цел и невредим. Правда, кинжал остался воткнутым в склоне берега; но лезть за ним обратно герцог не стал. К тому же Черная Роза весь исцарапался и испачкался в глине с ног до головы; его белая рубашка и штаны стали темно-коричневыми; один рукав камизы разорвался.

К счастью, кобыла не испугалась; она перестала пить и стояла теперь неподвижно, разглядывая незнакомого человека. Герцог медленно и осторожно стал приближаться к Снежинке, нашептывая её имя и какие-то успокаивающие ласковые слова.

Когда он подошел уже почти вплотную, она всхрапнула и вскинула голову; но было поздно, — Черная Роза уже схватил её за длинный повод, волочащийся по воде. Он поймал её! Снежинка попятилась, мотая головой; но герцог натянул узду и легко вскочил на неё, хоть она и была неоседлана.

Кобыла фыркнула и взбрыкнула задними ногами, пытаясь сбросить дерзкого чужака; а, возможно, ей, аристократке, было неприятно, что на неё сел какой-то грязный незнакомец в рваной одежде. Но Черная Роза наклонился к её морде, погладил по холке и прошептал:

- Милая Снежинка, неужели ты не помнишь меня?

И арабка, словно действительно вспомнила, покорно замерла.

Герцог довольно улыбнулся. Он был, как ни странно, очень горд своей маленькой победой, и даже забыл на какое-то время о Мари-Флоранс. Он махнул ещё раз рукой барону наверху, показывая, что все хорошо, и что он скоро присоединится к другу.

Теперь надо было найти удобный подъем к дороге. Черная Роза повернул Снежинку туда, откуда она прискакала, и поехал на ней вдоль речки.

Речушка петляла меж крутых берегов; он проехал около пятидесяти туазов, и вдруг навстречу ему, из-за поворота, вылетел всадник на взмыленном коне. Он несся прямо по воде; радужные брызги так и летели вокруг него и его лошади.

Завидев Снежинку и какого-то грязного оборванца на ней, всадник — это был Пьер — закричал по-окситански:

- Эй, ты! Ну-ка, слезай с лошади!

- Это ты мне? — высокомерно произнес герцог, отвечая на том же языке.

- Тебе, тебе, кому же еще! Это не твоя лошадь, негодяй! Слезай и убирайся к черту!

И Пьер, подъехав к Снежинке, схватился за повод.

- Но и не твоя, - отвечал Черная Роза; он решил, что перед ним — вор, вздумавший украсть кобылу, и не собирался уступать. Точно так же подумал о герцоге и Пьер, — и вид этого нищего оборванца на лошади его госпожи привел его в ярость.

- Ах ты, скотина! — взревел юноша и выхватил свой меч. — Ты еще вздумал спорить со мной! Слезай сейчас же, а не то… - Естественно, он полагал, что вид обнаженного клинка заставит этого грязного виллана тут же втянуть голову в плечи и покорно слезть со Снежинки. Но не тут то было!

Герцог только улыбнулся на угрозу Пьера. Хоть он и был безоружен, он был уверен, что справится с дерзким юнцом.

Белозубая улыбка Черной Розы окончательно истощила терпение молочного брата Доминик. Он размахнулся и хотел ударить воришку мечом, правда, плашмя;

но герцог, ждавший этого, легко уклонился в сторону и, перехватив правую руку Пьера своей левой, так сжал её ниже локтя железными пальцами, что тот вскрикнул от боли и уронил клинок на землю. Но повод Снежинки юноша не выпустил. И тут из-за поворота выскочил еще один всадник.

- Филипп! — закричал ему Пьер, - этот негодяй вздумал украсть нашу кобылу!

Филипп обнажил меч и ринулся на герцога. То, что двое этих молокососов хотят справиться с ним, не разозлило, а только позабавило Черную Розу. «А это будет гораздо веселее, чем турнир в Аржантее», - подумал он про себя, вступая в схватку со вторым противником. Герцог с такой же легкостью ушел из-под удара Филиппа, на этот раз хотевшего разрубить ему голову; а затем, резко повернув Снежинку, схватил оказавшегося к нему спиной юношу за шиворот и, буквально выдернув его из стремян, отшвырнул, как котенка, на несколько туазов от себя. Филипп упал прямо в реку, потеряв свой меч.

Тут сзади на Черную Розу навалился, рыча, Пьер. Филипп через минуту присоединился к нему; поскольку герцог сидел на лошади без седла и стремян, молочному брату Дом вдвоем с товарищем удалось, хоть и не без труда, стащить Черную Розу с кобылы, и они все вместе упали на землю. Забыв о Снежинке, они катались по земле, нанося друг другу беспорядочные удары.

Какое-то время казалось, что юноши победили; но вскоре Черная Роза подмял их обоих под себя, впрочем, не причинив им особого вреда. Глядя на барахтавшихся под ним, подобно двум щенкам, Пьера и Филиппа, он подумал, что уже явно видел где-то эти физиономии. Но где и когда?

«Что же с ними делать? Оглушить парой ударов? Не убивать же этих глупых юнцов!»

Но снова послышался стук копыт, и появился третий всадник — на этот раз с луком в руках; герцог краем глаза увидел это и успел вовремя пригнуться, когда стрела, пущенная меткой рукой, пропела прямо над его головой. «О, черт! Третий, да еще с луком…» - подумал Черная Роза.

- Дом! Наконец-то… - прохрипел Пьер, придавленный к земле коленом герцога.

- А ну-ка, ты, вставай и отойди от моих пажей! Быстро, а не то я выстрелю тебе в спину! — услышал Черная Роза резкий и повелительный окрик. Всадник наложил следующую стрелу и натягивал тетиву, целясь в него с коня.

Деваться было некуда; герцог медленно поднялся и повернулся лицом к лучнику. Черная Роза поднял глаза на этого третьего своего противника — и остолбенел от изумления. Сначала, на какой-то короткий миг, ему показалось, что перед ним — Мари-Флоранс. Но девушка, сидящая по-мужски в седле, в разрезанном по бокам платье, была не его жена, хотя сходство, несомненно, было. Но эта девушка была красивее, гораздо красивее Флоранс!

У неё была белоснежная кожа и мелко вьющиеся темно-рыжие волосы, которые от бешеной скачки рассыпались по плечам, груди и спине, сверкая на солнце, как старое золото. И глаза у неё были похожи на глаза Мари-Флоранс; такого же синего цвета, в обрамлении длиннющих ресниц, огромные и прекрасные. Но сейчас они были прищурены, потемнев почти до черноты, и сверкали гневом и решимостью; и герцог поймал себя на мысли, довольно неуместной в данной весьма серьезной для него ситуации, - что Мари-Доминик гораздо красивее его жены именно потому, что в ней столько жизни, что она пышет яростью, что щеки её пылают и глаза метают стрелы, даже более опасные, чем те, что посылает её лук.

«Диана-охотница!» - вот кого она напомнила ему в этот миг.

А Дом, действительно, была в ярости. Остановившись на постоялом дворе выпить сидра и слегка перекусить, она вышла из носилок… и обнаружила, что Снежинка, привязанная сзади к паланкину, исчезла! Доминик набросилась на своих носильщиков, а затем «телохранителей», Пьера и Филиппа,—как они могли не углядеть за её кобылицей! Эти юнцы гарцевали, красовались перед ней, Адель и Элизой в своих новеньких нарядах, на горячих скакунах, с мечами на поясе и луками за плечами — и упустили Снежинку!

Бедные юноши, оставив луки Элизе, тотчас помчались на поиски. Но тут Дом пришло в голову, что, пожалуй, они могут испугать, когда найдут, нервную кобылу, и она ускачет ещё дальше. Недолго думая, дочь графа взяла одну из лошадей, на которых ехали сменные носильщики, схватила, на всякий случай, лук, колчан и стрелы и, разрезав маленьким кинжальчиком узкое платье по бокам, чтобы можно было сесть по-мужски, прыгнула в седло и поскакала за Пьером и Филиппом. Ей было глубоко безразлично в тот момент, что подумают о ней люди на постоялом дворе; гораздо важнее было найти любимую Снежинку — подарок Черной Розы!

Лошадь, на которой Дом пустилась вдогонку за своими пажами, оказалась не слишком резвая; как ни понукала её девушка, она еле плелась. К счастью, белая кобыла была слишком заметна, и вскоре Доминик напала на её след, — несколько крестьян рассказали, что Снежинку пытались поймать двое юношей, но она ускакала от них, и показали нужное направление.

…И вот она, наконец, догоняет Пьера и Филиппа - и что же видит? Что её верные пажи, такие сильные, ловкие и смелые, вооруженные мечами, лежат, обезоруженные и поверженные на землю каким-то грязным, босым, измазанным глиной оборванцем!

Когда герцог увидел Доминик, ему сразу стало все понятно. Он и юнцов сразу вспомнил, — оба четыре года назад присутствовали при его венчании с Мари-Флоранс в капелле Руссильонского замка. А кобылицу, конечно, подарила сестре его жена, перед тем, как уйти в монастырь… Значит, он ошибся, приняв юношей за воров! И, похоже, эта ошибка могла дорого ему сейчас обойтись. Ведь Доминик отнюдь не шутила, и её стрела по-прежнему была направлена прямо ему в грудь. Помня, как она владеет мечом, он не сомневался, что девушка и стреляет так же хорошо. Вот уж воистину ирония судьбы — быть убитым из-за собственного подарка своей жене, да еще сестрой этой жены!

Герцог мгновенно просчитал сложившуюся ситуацию. Конечно, он мог представиться Мари-Доминик, назвать свое имя — и даже сказать ей, что он — Черная Роза. Но поверят ли ему? Он стоит перед ней босой, полураздетый, в рваной рубашке, исцарапанный и вымазанный глиной и травой с головы до ног. И что же? Начинать кланяться, расшаркиваться… нет, не годится! Придется остаться простым вилланом, тем более что он говорил с Пьером только по-окситански.

«Даже интересно, как она поступит со мной. Забавно! Опять маскарад! Так… прежде всего — не смотреть ей прямо в лицо. Говорить тихо и почтительно...»

И герцог опустил глаза, склонил голову и постарался принять самый смиренный вид, подобающий простому забитому крестьянину.

Между тем, Пьер и Филипп поднялись с земли, отряхиваясь и кряхтя, потому что герцог наставил им немало синяков.

Дом с интересом рассматривала этого человека. Когда он встал и взглянул на неё, — она увидела, что лицо его все испачкано глиной, а из рассеченной брови течет вниз по лицу кровь. У него были светлые глаза и темные, слипшиеся от грязи волосы. Большинство местных вилланов были бородаты; но у этого человека был гладко выбритый подбородок. Он был высок, строен и широкоплеч; но, стоило ей начать всматриваться пристальней, как он опустил голову и ссутулился, являя своей позой полное смирение и покорность. Филипп и Пьер схватили его за руки; но он не стал сопротивляться.

- Ах, подлый вор! — торжествующе воскликнул молочный брат Доминик, - теперь ты попался!

- Мы тебе покажем, как воровать чужих лошадей! — вторил ему разгневанный Филипп. Оба юноши были немало смущены своим столь позорным поражением и стремились теперь всеми силами загладить перед госпожой свою вину.

Но Дом опустила лук и сказала:

- Подождите. Может, он и не так виноват. Надо разобраться.

- Чего тут разбираться, госпожа! Он сидел на Снежинке и хотел, наверняка, ускакать на ней! Грязный воришка!

«Если они осмелятся поднять на меня руку… я не выдержу!» — сказал себе, стискивая зубы, Черная Роза.

- Эй, ты, - что ты скажешь в свое оправдание? — спросила его Доминик.

- Госпожа, - тихо и почтительно начал герцог, стараясь подражать певучему говору местных вилланов, - я вовсе не хотел красть лошадь. Я хотел отвести её в замок графа де Руссильон, вашего отца…

- Ты меня знаешь? — Вслушиваясь в звуки низкого красивого голоса, девушка вдруг ощутила странное волнение. Как будто когда-то она уже слышала его! Но где?..

- Да, госпожа; вы — Мари-Доминик де Руссильон, дочь нашего покойного сеньора.

Он её знает… Но она его не узнает; хотя, конечно, лицо его в крови и глине, да и всех местных крестьян запомнить она не могла, тем более что последние четыре года провела в обители.

- Как тебя зовут?

- Мишель, госпожа, - сказал герцог. Это имя было распространенным в Лангедоке. —Умоляю вас, поверьте мне. Отпустите меня; у меня жена и трое детишек.

«Возможно, он и не лжет», - подумала Доминик. В конце концов, что мог он сделать с её Снежинкой? Белая чистокровная кобылица слишком приметна, чтобы можно было её безнаказанно украсть, а потом продать, - риск был слишком велик. Всё сказанное этим вилланом выглядело вполне правдоподобно. За исключением одного — того, что он без труда справился с двумя крепкими здоровыми юношами, неплохо обращавшимися с мечом.

Но тут уж она спросит не с него, а с них!

- Ты свободен, - сказала она вслух.

- Доминик! — воскликнули вместе явно разочарованные Пьер и Филипп. Видно было, что им очень хочется выместить свою обиду и злость на этом дерзком виллане.

- Отпустите его, - повторила она, уже по-французски, тоном, не признающим пререканий.

- Он чуть нас не убил! — тоже перешли на французский её пажи; но руки виллана они все же отпустили.

- Сами виноваты, - отрезала Дом. — Я взяла вас в Париж, чтобы вы защищали и охраняли меня; а, получается, что первый попавшийся крестьянин обезоруживает вас двоих и кладет на обе лопатки! Хороши, голубчики!

Виллан, низко кланяясь, подошел к ее лошади. Дом показалось, что, когда она отчитывала Пьера и Филиппа, он слегка улыбнулся. Впрочем, этого, конечно, не могло быть. Местные крестьяне не знают французского.

- Чего тебе еще? — спросила она. Он опять низко опустил голову и пробормотал:

- Благодарю вас, госпожа, за вашу великую доброту…

- Ну, хватит! Ты свободен. Ступай к своим детям и жене!

- Может, когда-нибудь и Мишель вам поможет, - продолжал он нараспев. — Вы так добры, благородны и прекрасны…

И, неожиданно для Доминик, он опустился на одно колено и, поднеся к губам край её разрезанного платья, поцеловал его. Но этот жест совсем не походил на жест неуклюжего лангедокского крестьянина; неожиданно он напомнил девушке ту минуту, когда в капелле, после венчания с Черной Розой, Анри де Брие так же поцеловал край её платья и назвал «мадам герцогиня»...

Когда крестьянин скрылся из виду, она вновь как следует отругала своих пажей. К счастью, Снежинка не убежала во время их драки с Мишелем; возможно, кобыла узнала лошадей Филиппа и Пьера, и осталась у реки, мирно пощипывая траву.

Молодые люди подняли свои мечи, отряхнулись как могли, вскочили на коней и поехали с Дом обратно, на постоялый двор, где их уже заждались Элиза и Адель.

В продолжении: ... Как странно! Что это все могло значить? Она теперь уже откровенно разглядывала рыцаря. Плащ на нем не богатый, как на бароне. И лошадь — совсем для него неподходящая! Не то что высокий гнедой жеребец, — вот на нем этот человек смотрелся бы совсем по-другому… А шпоры золотые! И латы...

Плащ… конь… латы… Если этих двоих мужчин поменять местами, — и она мысленно это проделала,—то все встанет на свои места. «Они поменялись лошадьми… и плащами. Но для чего? для чего весь этот маскарад? Неужели… для меня?»..

...- Ну, а вы что скажете, господин де Круа? Я, право, не понимаю, почему барон не может мне ответить. - Она не ожидала, что рыцарь заговорит о королеве. Но он произнес:

- Я долго был в Святой Земле, графиня. И давно не был при французском дворе. Но я хорошо знаю Бланш де Кастиль. Да, она прекрасна; но она еще жестока, коварна и безжалостна. И, если вы хотите доброго совета, — возвращайтесь в Руссильон и не принимайте этого приглашения...