бабушка красила губы
красным карандашом,
перешивала шинель
на дамское пальтецо.
ей было пятнадцать лет,
и было бы все хорошо:
она забыла, как жить
с матерью и отцом.

ей было пятнадцать лет,
работала за станком,
в граненый стакан лилось
общее счастье с винцом.
и всем было тяжело…
ей ли жилось легко? -
круглая сирота
со слишком взрослым лицом.

если голодный день –
да, и такой бывал -
брат приносил ей хлеб,
спрятанный в сапоге.
черствый сухой ломоть
надвое не ломал –
послевоенный хлеб
братской любви в руке.

девочки косы плели
перед последним звонком.
девочки прятали кукол
в дальние сундуки.
отметив пятнадцать лет,
она вкалывала за станком,
чтоб самой себе покупать
нейлоновые чулки.

красил по вечерам
трудного дня закат
звездочки на Кремле
в точно такой же цвет,
как и тот карандаш
в бабушкиных руках,
в грубых женских руках
послевоенных лет.

жизнь будет брать свое,
что ей, шальной, ни дашь,
памяти не убьешь -
сколько б лет ни прошло.
ей ли не помнить тот
красненький карандаш,
давший твердую веру:
все будет хорошо.