Босиком по тополиному пуху, по тополиному босиком в июне, до жары ещё - и ушли. От них ни слуху ни духу, ни о ком, ни слуху, ни духу, ни вымыслов, а мы живые ещё.
И нам смотреть в эту бездну, не моргнуть ни разу, не мигая смотреть, не отворачиваться. А из бездны ввысь идёт сплошным потоком такая зараза, подхватит - и ввысь - зашибись!
И не за что зацепиться.
Пух от ног отлетает, смеясь - не зола, не прах, не грязь - пух. Тополиный. А ты не ушёл, не упал, где-то в выси летишь, а все глядят с замиранием, не дыша и ждут: "хрясь!"
И не дождутся.

Спасибо, милая J!
Знаешь, когда Солнце заваливается за синюю нитку горизонта там, в стране моего детства, мама говорит мне: «Нюня, старик хочет спать. Смотри, его глаз-солнце опускается в Финский залив. Пора и тебе ложиться». У старика кустистая седая бровь-облако. Он, как все старики, добрый и мудрый.
В той стране я кормлю чаек. Полиэтиленовый пакетик с хлебными крошками в руках у моей бабушки Нины Дмитриевны.
«Нюнечка, чайки – это дети одноглазого старика. Покорми их, дай им крошек… Старику будет приятно», - говорит мне бабушка.
Я кормлю чаек, а бабушка что-то рассказывает старику. Бровь-облако взлетает вверх. Старик смеется.
Бабушка красивая. Одноглазый в нее влюблен. Чайки это знают. И я это знаю.
Бабушка долго и тяжело болела. Рак. Последние полгода не вставала. Просила старика: «Ты уж прости меня… Некрасивая я стала». А старик смотрел на нее через стекло окна и говорил: «Ну что ты, Нина… Ну что ты…»
Бабушка умерла ночью, когда одноглазый спал. Утром все плакали. И старик плакал. Бровь-облако закрыла ему глаз-солнце. Шел дождь. Мы с братом сидели на кухне. Всем было не до нас. Бабушкины дети – мама, Витька, Тамара, Вадик, Юрка, Толя занимались организацией похорон. Вечером плакали и вспоминали бабушку. Дети старика – чайки – были рядом. Сидели на подоконниках и на захламленном балконе. Сам старик, видимо, слег. Чайки меняли друг дружку. Одни были с нами, другие летели к старику.
Болел старик долго. И на девять, и на сорок дней ждали-ждали его – не пришел. И вот как-то вечером мама мне говорит: «Нюня, смотри – старик!» Небо над Финским Заливом очистилось от туч, только одна бровь-облако над красным усталым стариковым глазом…
Прошло много лет. Я выхожу на берег Финского Залива неподалеку от Зеленогорска. В моей руке полиэтиленовый пакет с хлебными крошками.
И чуть совсем не забыл! Не помню уже, приснилось мне или нет трехэтажное здание из серого кирпича, позади которого огромная поляна с маленькими грустными холмиками. Мне что-то шептали в ухо, но оно не слышало, мне куда-то указывали пальцем, но поди разбери в тумане… Старик-то этот! Вот одноглазый! Дети старика, чайки, знаете? Не знаете! Уже и дядя Толя – чайка… И Юрка… И Лена, дочка Тамары… Много чаек…
А мы – Живые. У нас хлебные крошки.
Мне часто кажется, что я был бы самым лучшим отцом на свете! Ну честно!
Тут порылся у себя и нашел корягу про отцов поэтов. Она дурацкая, писанная и недописанная. Может быть дойдут руки до ее правки. а может и нет... Ну и пусть. Покажу ее с занозами!
Отцы поэтов.
Антициклоун Яков Маршак
в парке осеннем
пинал листву.
«Если жена родит малыша,
Самуилом назову».
Антициклоун Лев Барто
в том же парке,
без пальто,
без парика и грима:
- О, Боже! Лева!
- Фима!
- Я Яша, Лева! Яша!
- Яша Маршак?!
- Яша Маршак.
- Говорят, что вот-вот
ты родишь малыша?!
- Да не я,
жена!
- Вот те на!
А у меня дочка – Агния.
Нет и двух лет,
а пишет стихи!
Уши мои – лопухи,
а носик и губки
как у жены –
нежны.
Глазки черные,
как угольки.
Поцелуешь – разгораются.
«Пап, а плавда, что мальки
детками лыб называются?»
А как ты назовешь малыша?
- Самуил Маршак.
- В честь Самуэля Л.Джексона?
- У тебя что,
поехала крыша?
В честь моего бати,
Самуила,
который из пасти
крокодила
извлек Жемчужину Нила.
Потому и Самуил.
- Главное, чтоб не пил…
- Ага! Твоя – поэтесса,
а мой, значит, пьет!
Да ебаны в рот!
И Леву
по уху
с размаху
бьет.
Дерутся антициклоуны.
Мимо проходят слоны,
с ними товарищ Слонов.
Разнял антициклоунов.
«Барто! Маршак!
Ну что вы, ей Богу,
так!
Ваши дети станут поэтами!
А ну, возьмите хором
«ми»!
- Ми!
- Гордитесь своими детьми!
Гордитесь своими детьми!
Гордитесь
своими
детьми.

Ой! Кажется одноглазый старик хочет спать! Его глаз-солнце опускается в Финский Залив. Пора и мне ложиться.

Михаил Шея, очень-очень-очень понравилось! Пронимает, прошибает, нет слов.

Михаил Шея,
Хорошая сказка. Теперь не усну. Ветер в парке щекочет сосну: "Весна!" - шепчет ей ветер - "Весна! Просыпайся, моя сосна! Ты стройна, зелена, а станешь ещё зеленее - я солнцем тебя согрею!" Врёт ветер и себе верит. И я выхожу, не скрипнув дверью, и тихо на цыпочках иду по лесу. Луна с облака руки свесила, гладит мне волосы. Ветер целует и дарит мне сосны - букеты сосен зелёных, пересыпанных звёздами. Шепчет: "О, как ты поздно! О, как я ждал тебя, милая! Душа без тебя остыла, земля без тебя тесна! Счастье моё, весна!"

Спасибо,Михаил..особенно про старика и отцов поэтов понравилось.
А еще..за,никто Её так не называл здесь..я запомню..мне почему-то важно.

J Sunrin,спасибо за часть себя,которая не для всех.

пусть,

Я открыта до боли... до дрожи...
страшно холодно жить без кожи.
Страшно...
ветер сквозит
до костей.
Боль от ласки...
боль в пустоте.
Я открыта:
пожару и стуже:
сокровенное всё —
снаружи!
Я — границ никаких не вижу...
Я пою,
чтобы выжить.

А ты, —
скажи,
когда ты поёшь, —
ты способен на ложь?

Цепляет. Цепляет до боли, до слез... Приятно почитать. И немного страшно...