Третье путешествие в Зазеркалье началось от самого синего в мире. Командиру БЧ атомного крейсера «Севастополь» капитану второго ранга Гладышеву А. В. был дан внеочередной краткосрочный отпуск с выездом на родину. Основание – телеграмма, в которой некто Чернова Л. сообщала, что Валентина Ивановна Гладышева внезапно умерла от сердечной недостаточности, и похороны состоятся в среду. В среду…. В какую? Сколько их прошло с рокового дня? Судя по дате на телеграмме….

- Билли, голова совсем не работает – сообрази.

- Отстал безнадёжно. Валентину Ивановну схоронили, когда «Севастополь» был в походе. Успеть бы теперь к Сороковинам.

- Может, самолётом?

- Так уже едем.

Действительно, спальный вагон покачивался, будто на лёгкой зыби. Колёса, выбивая морзянку, постукивали квадратами кругов своих по стальным рельсам. Тепловоз, напрягая лошадиные силы, тащил состав вглубь континента. В Башкирию. В далёкую страну моих предков.

Когда-то, во времена покорения Сибири и освоения Урала, отстал от ватаги донцов лихой казак Ефим Гладыш. Выбыл из строя по причине ранения. Выходили его в башкирской землянке местные жители. Зиму только с ним пронянькались, а стали родней братвы. Круглолицая дочка хозяина подарила пришлому любовь. И осел донской казак в лесах Уральского предгорья. Срубил дом на фундаменте, скотину завёл, межу вспахал, огород засадил, улья поставил. Научил родственников плуг в руках держать и пищаль. От этих стародавних времён берёт начало история села Гладышево.

Мой дед, Константин Захарович, погиб в сорок пятом у стен рейхстага. Родителей не помню. Воспитанием занималась бабушка Валентина Ивановна, заслуженная учительница республики. Мы ладили, пока не подрос и понял, что бабуля строит мою жизнь под себя – хочет выучить в сельского педагога и вернуть в село для продолжения династии. А меня манили дальние страны и большие города, скрип парусов и плач чаек, шум прибоя. Однажды решился и удрал из дома. Без всякого конфликта – не предупредив, не пригрозив. Просто собрал котомку с продуктами, запрыгнул на проходящий товарняк и был таков. Пересёк полстраны – где пешком, где на попутках. И вот оно, Чёрное море!

Потом нахимовское училище и первое письмо бабуле – прости, родимая. Она простила. Даже приехала в ВВМУ, когда вручали мне лейтенантские погоны и кортик. Она приехала, а я не удосужился за эти годы навестить её в нашем родовом поместье Гладышево. Как удрал тайком в тринадцать лет…. И вот, спустя четверть века, блудный внук возвращается к остывшему очагу. Прости, бабуля.

- Билли, зачем я в этом мире?

- Время покажет.

- Бабушку не воскресить. Какие неразрешимые проблемы могут быть у кавторанга Гладышева?

- А вот первая - на исходе четвёртого десятка морской волк не женат и не был. Тебя это не настораживает?

- Кто такая Л. Чернова? Уж не моя ли Любочка Александровна?

- Может и Любовь Александровна, но точно не твоя.

- Упырь виртуальный – ни себе, ни людям. Где твой долбанный инструктор перемещений? По следам крадётся?

- Пчела ужалила?

- Накипело.

- Накипь надо снимать осторожно, ложкой.

- Иду в ресторан.

Потом был пригородный автобус. Пыхтел, тужился, прыгая на кочках, и пылил во все щели. Чёрный мундир стал серым. Рановато облачился – надо было по приезду.

«ПАЗик» выкатил на околицу, распахнул двери. Здравствуй, маленькая родина! Челом бьёт Ефима Гладышева прямой наследник.

Воды немало утекло – не узнаю села. Разбитый, но асфальт на дороге. Дома обшарпанные, но кирпичные, двухквартирные - модные теперь, и не только в деревнях. Это центральная улица. Сворачиваю в проулок. Цел ли наш дом? Узнаю ли? Да как же не узнать? Память двойника подсказывает финал пути – вот он терем, рубленный дедом. Изменился, изменился старина. Ну, здравствуй, бродяга! По теории относительности, если меня взять за точку отсчёта, то это ты блукал где-то в пространстве и вместе с ним. А теперь, здравствуй!

Приподнял щеколду, толкнул калитку. Чистый уютный дворик. Рукомойник на тополе – летний вариант. А как вымахал – могуч, могуч. Это, понятно, про тополь, от пыльцы которого позеленела дощатая крыша дома.

Пусто во дворе. Пусто на веранде.

- Есть кто дома?

Должны быть – ведь открыто.

- Кто там? – хриплый басок.

Прохожу горницу, вижу в спальне на кровати дородного мужика.

- Здрасьте.

- Ты кто? А, должно быть, внук Валентины Ивановны. Ну, проходи, присаживайся. С приездом.

Протянул лапищу:

- Меня Вовкой зовут. Извиняй, встать не могу, чаем напоить с дороги, или чем покрепче. Щас Любка придёт, обожди.

Я присел на табурет. Он покряхтел, поворачиваясь на бок.

- Вот лежу, как богатырь былинный, жду, когда старцы придут, из ковша воды напиться. А напоил бы, как тебя зовут?

- Лёшкой, - потыкался в кухне по углам, нашёл ковш, воду и принёс Вовке Муромцу.

Тот опорожнил посудину, утёр губы:

- Лёшкой это хорошо.

Хлопнул себя по коленке:

- Не ходят костыли проклятые, а то бы я о-го-го…. И в лавку сбегал.

Из глубин памяти всплыл эпизод, где мы пересекались – ну, точно, ухажёр из сибирского села Лебяжье. Мы подрались там из-за Любочки.

- Билли.

- А я его видел?

- Ах да, ты ж тогда ещё во флешке обитался.

На веранде лёгкие шаги.

- Любка, - Муромец откинулся на подушку и придал лицу строгое выражение.

Я вскочил с табурета, одёрнул китель. Здравствуй, Любушка, жена моя законная, презеденша и хранительница, нимфа звёздная.

- Алексей Владимирович? – Л. Чернова подала мне руку. – Здравствуйте. С приездом.

Всматриваюсь в любимые глаза – нет радости от встречи. Тоска в них неземная и усталость. Господи, ты ли это, любовь моя, не узнаю.

- Ты сухой? – это Люба Вовке Муромцу.

Тот запунцевел.

Она ко мне.

- Ваши вещи? – кивнула на чемоданчик. – Давайте в горнице устрою.

- Нет-нет, - кивнул за окно. – Если можно, в малухе. Летом всегда спал там, чтоб не тревожить бабушку поздними приходами с улицы.

- Умерла Валентина Ивановна, - горестно сказала Люба. – Схоронили.

- Давно?

- Если на недельку задержитесь, накроем стол на сорок дней.

- Быть по сему.

Малуха – летний домик. В нём кровать, печь, стол и лавка углом, к стене прибитая. В рамках на стенах фотографии родственников. Только родителей нет. Вон дед в галифе и гимнастёрке стоит, опёршись о тумбочку. Дневалит? Остальных не знаю.

Люба принесла мне ужин. Присела к краюшку стола, облокотившись и подперев щёку ладонью. Пришлось поработать столовыми инструментами.

- Красивая у вас форма. Запылилась немного – давайте почищу.

- На кладбище пойдём?

- Конечно.

Люба собрала посуду, унесла в дом, вернулась без передника, но в косынке.

Извлёк из чемоданчика парадный ремень, пристегнул кортик, фуражку взял в руку.

- Готов.

Шли селом, встречный народ останавливался, здоровался. Кто-то признавал или догадывался:

- Гладышев? Алексей? Смотри какой! А был капельный….

Люба подсказывала, с кем имею честь. Называла сельские прозвища. Никого не помню, никого. Морская форма привлекала глаз, но внимание - это от бабушкиного авторитета. Чувствовалось. Уважали её здесь. И могилка вон как ухожена.

Я положил цветы и взял под козырёк. Вот для этой минуты молчания привезён сюда офицерский кортик.

Прости, родная!

Дома, перед закатом, Люба:

- Попьёте с нами чайку?

- Простите, устал.

- Да-да, с дороги. Ложитесь, бельё чистое.

Лёг и честно пытался уснуть. Но когда луна вскарабкалась на крышу, сон пропал совсем. Поднялся, натянул шорты и тельник, достал из чемоданчика заветную шкатулку. Это подарок друзей. В ней курительная трубка из железного дерева, вырезанная в виде ананаса, и в мешочке зелёного атласа измельченный лист настоящего кубинского табака. Дарители утверждали, что это бывшее имущество знаменитого карибского пирата. Ну, разве что табак современной засыпки.

Вообще-то не курю, но всюду таскаю за собой эту шкатулку. И в исключительных случаях…. Кажется, такому время.

Выбрался на свет лунный, присел на лавчонку под окошком.

- Покурим, Билли, поскорбим?

Набил пахучим зельем чрево ананаса, чиркнул зажигалкой в виде миниатюрного пистоля. Затянулся ароматным клубом. Не каждому под силу взять в лёгкие дым кубинского табака. Но верный Билли берёг организм, и я не испытал неудобств - только приятное головокружение.

- Не спите? – накинув кофту на плечи, в сатиновой ночной сорочке, ступая босыми ногами по неостывшей от дневного зноя земле, с крыльца спустилась Любаша.

- Сидите, сидите, - остановила мою попытку встать и присела рядом. – Курите?

- Это ритуально.

- Понимаю.

Что ты понимаешь? Что ты можешь понимать, сельская учительница? Твой двойник и моя жена была президентом страны, а потом Хранителем Всемирного Разума. Вот.

- Дом продавать будете?

- А вам есть, где жить?

- Разве что у Володи, но там хозяйка сварливая.

- Расскажите мне о бабушке.

- Хорошая она была, приветливая.

- Как вы познакомились?

- Да уж…. Приехала по направлению, закончив сельхозакадемию. Но как раз началась шоковая терапия, и совхоз почил в бозе. Развалился, словом. Никому не нужен стал молодой специалист. Валентина Ивановна директором школы была, уговорила ботанику с биологией преподавать ребятишкам. К себе жить взяла. Вот так из агронома переквалифицировалась в учителя.

- А Вовка откуда?

- Жених. Ездил ко мне на мотоцикле из соседнего села. Год, другой…. Валентина Ивановна…. Вы уж простите за откровенность. Всё за вас сватала.

- Она писала.

- А потом говорит, не едет – так что ж тебе в девках вековать? – выходи за Володьку. Ну и, сказала ему, засылай сватов. Он на радостях так гнал мотоцикл, что сверзился с моста и сломал позвоночник. Не состоялось сватовство. А потом слухи дошли. Поехали мы с Валентиной Ивановной, а там…. Мамы-святы! Лежит Вовка в дерьме, лицо и руки сыпью пошли, а на спине пролежни. Некому ухаживать – мамашка пьющая, а братья и сёстры мал мала меньше, не повернуть им такого бугая. Вовку мы сюда забрали, обиходили, врача вызвали. Тот осмотрел, процедуры прописал целительные. Да только медленно оно идёт, исцеление, а может и совсем….

- Тяжко вам.

- Привыкла.

- Замуж вам надо.

- Берите.

- Если согласны, считайте предложение сделано.

- Вы серьёзно? Вот так, без охов, ахов, поцелуев при луне? Или нам чувства не нужны – сразу начнём детей строгать?

- Зачем вы так? Во-первых, исполним бабушкин наказ – она же сватала нас. Во-вторых, мы с вами в таком возрасте, что способны здраво рассуждать и обустроить совместную жизнь, чтобы любовь явилась её следствием, а не причиной.

- Разумно, но хотелось чего-нибудь пылкого, ведь я ещё девица.

По закону жанра следовало обнять возлюбленную, приласкать…. И она – как это у классика? – сама под ласками скинет цвет фаты. Но…. Наверное, Билли вбил в сознание своим нытьём, что тело не моё, что дама не моя, что…. Словом, временно я здесь, в командировке, разрулить какие-то проблемы зазеркального Алексея Гладышева, холостяка, тридцати восьми годов от роду.

После продолжительной паузы Люба сама склонила голову на моё плечо. Но и после этого не потянулся её обнять.

- Дым не мешает? – спросил.

- Володю жалко. Что с ним будет, если уеду?

- Я его излечу.

- Вы маг?

- Нет, но кое-что умею. Вернее имею. Снабжают нас на атомном флоте секретными средствами. Сами понимаете, обслуживать реакторы дело нешуточное. Вот и….

Соврал, но мог ли открыться? И зачем?

- Владимир встанет на ноги, захотите ли вы со мной уехать?

Вместо ответа Люба пленила ладонями моё лицо и одарила страстным поцелуем. И даже после этого не обнял её изумительно тонкий стан или плечи. Ты гордишься мною, Билли?

Утром, когда Люба ушла в свою школу, присел на табурет у Вовкиной кровати.

Тронул колено:

- Болит?

- Да я их не чувствую, ноженьки свои.

- А говоришь, позвоночник сломан.

- Всё нутро у меня переломано, на хрен.

- Хочу поговорить. На ноги встать желаешь? Если поставлю, что отдашь?

- Да что у меня есть? – горько-горько сказал парализованный Вовка.

- Невеста, - мне претила и нравилась роль Мефистофеля. – Ты выздоровеешь, а Любовь Александровна уедет со мной.

Весь Вовкин напряжённый вид выражал страстное отрицание, вот-вот должно сорваться с губ роковое «нет», но застряло где-то на полпути. Мой визави морщил лоб и напрягал мышцы шеи. Да ты, брат, ещё и заика.

- Ей с тобой не житьё, Хазбулат удалой. Разве самому не противно, что любимая женщина выносит из-под тебя засранки? Ну, говори….

- Согласен, - выдавил Муромец, одолев речевую немощь.

- Дай слово мужика, что не встанешь у меня на пути, и не будешь её преследовать.

- Даю.

Защёлкнув на Вовкином запястье оптимизатор, похлопал его по тыльной стороне ладони:

- Выздоравливай, дорогой.

По вечерам, выпив кружку парного молока, шёл спать, но едва нарастающая луна касалась конька дома, просыпался и выходил курить. Любочка, наверное, и не ложилась – спешила ко мне, не босая в ночнушке, а очень даже принаряженной. Поцелуями не обменивались, но перешли на ты.

- Почему женщин беспокоит полная луна?

- Не знаю. Но согласись, какая-то колдовская сила в свете присутствует, а нас испокон веков с нечистым в связях обвиняли.

Нырнула мне под мышку.

- Хочешь, околдую?

- Нет.

- А что хочешь?

- Гитару.

Пришла с инструментом на следующее рандеву. Не настроенным. Но….

Я пел ей: «Ой вы ночи, матросские ночи – только небо и море вокруг….»

Она: «На побывку едет молодой моряк – грудь его в медалях, ленты в якорях….», под мой аккомпанемент.

Были светлые тёплые ночи, и отношения наши были чистыми, чистыми….

…. Вовка вышел из своей светёлки в день бабушкиных поминок. За столом сидели гости. Негромкая текла беседа, инструмент позвякивал столовый. Вдруг разом тишина, будто поминаемая явилась.

Он вырос в дверном проёме, прислонился к косяку:

- Не ждали?

Взгляд скорее недобрый, чем ликующий.

- Ой, Володя! – Люба бросилась к нему на грудь. Но он отстранил её, не грубо, но решительно. Сел на освободившееся место.

- Пьёте?

- За упокой души.

Вовка замахнул стаканчик водки, сунул два пальца в тарелку квашеной капусты, захрумкал крепкими челюстями. Старухи истово крестились – отошёл столбняк.

- Блином, блином помяни.

Муромец поднял на меня тяжёлый взгляд:

- Пойдем, выйдем.

Вышли. Старушечьи лица прилепились к окнам.

Вовка отвесил мне земной поклон с касанием земли рукой.

- Спасибо, братка, - протянул оптимизатор. – Всё исполню, как обещал. Прощай.

И прочь со двора. Следом Люба. Вернулась подавленная.

- К своим пошёл. Пешком за восемь вёрст.

- Пусть промнётся – належался.

- Сказал, чтоб замуж за тебя шла.

- Правильно сказал. Идём к гостям. Завтра в дорогу.

Помянули, вымыли посуду, навели порядок в доме, сходили на кладбище попрощаться. Люба начала собирать вещи, а я улизнул в малуху и попросил Билли усыпить крепким-крепким сном. Не знаю, ночевала ли Люба со мной или в доме, выходила ли на свидание. Всё проспал, ничего не знаю. Ничего.

Потом было всё в обратном порядке – пыльный автобус, вокзал и зыбь под спальным вагоном. Вопросительный Любин взгляд преследовал всюду. Казалось, просверлит спину или затылок. И наконец, был задан вопрос. Мы сидели в вагоне-ресторане.

- Ты служишь на атомоходе?

- Да.

- Очень близко от радиации?

- Совсем рядом.

Показалось, услышал скрип Любиной кожи, когда напряжённую растерянность лица она перекраивала в жалкую улыбку.

- Есть последствия облучения?

- Не замечал.

- Тогда почему меня сторонишься? Зачем я тебе?

- Для совместной счастливой жизни. Обещаю её, когда приедем. Или желаешь, чтоб отымел сейчас, раком в гальюне?

И прикусил язык. Как он повернулся такое ляпнуть? И в мыслях не было оскорбить любимую. Нервы, нервы сдают капитан….

Люба швырнула на стол нож и вилку, встала и удалилась – независимая, гордая, оскорблённая. Будто моя прежняя жёнушка….

Вопреки логике, не бросился догонять с извинениями. Сидел и сок прихлёбывал, не обращая внимания на любопытные взгляды из-за соседних столиков. Им невдомек, с кем вёл диалог, смакуя апельсиновый аромат.

- Билли, хватит, возвращай на Землю.

- Потерпи, Создатель, чувствую, эксперимент не завершён.

- Что ещё?

- Что-то будет, что-то должно произойти – ещё понадобится твоя помощь здешнему Алексею.

- Тогда не противься нашей близости.

- Потерпи, Создатель.

- Я терпелив, но каково Александровне? В импотенты меня записала. От одного инвалида избавилась, к другому попала - сплошные горести! А где же счастье?

- А ты бы за речью следил – разве можно такое любимой сказать?

- Сам не понял, как получилось.

- Чтобы впредь не случилось – отнесись к ней, как к сестре.

- Ты насоветуешь: ведь именно это её и напрягает – отсутствие страсти.

- Ну, повздыхай чуток.

- С тобой о чувствах говорить – в ступе воздух толочь.

- Терпение, Создатель, терпение – ничего более не могу прописать.

- Обиделась Любаша крепко на мою глупость - может с поезда сойти.

- Остановок вроде не было.

- Возьмёт и спрыгнет.

- Так что ж сидишь? Удивляюсь твоей чёрствости.

- Да брось – с таким учителем….

Люба не спрыгнула с поезда, она спала на своём ложе. Присел, взял руку, погладил, поцеловал, опять погладил. Если б сейчас потянулась ко мне – клянусь! – плюнул на затаившихся в купе соседей и притиснулся, а там будь, что будет. Но Люба спала или делала вид, что….

В Севастополе у меня была названная мама – Анна Филипповна – жена начальника штаба Черноморского флота. Это она выхлопотала мне, холостяку, жильё под боком – в двухквартирном коттедже на побережье. Надо ли рассказывать, как обрадовалась приезду невестки. Завладела её рукой и вниманием, протащила по усадьбе, начав со своей квартиры. Побывали в моей – теперь нашей с Любашей. Вышли в сад, которым Анна Филипповна гордилась и называла «каторгой». Дамы нашли общий интерес среди кустов и деревьев. Мы с вице-адмиралом нажигали угли в мангале и смаковали домашнее вино в полумраке увитой виноградником беседки.

- Одобряю, - кивнул на гостью начштаба.

- Бабушкин выбор.

- Ну и, правильно. Так и надо относиться к браку – старшим доверять. У молодых-то ни ума, ни опыта – не успели свадьбу отыграть, а уж бегут разводиться.

Вечером состоялась помолвка. Филипповна из свекрови быстренько перерядилась в тёщу и потребовала соблюдения традиций. Пришлось просить у неё руки возлюбленной. А потом и у самой, преклонив колено. После согласия, нас объявили женихом и невестой, разрешили троекратно расцеловаться. Что мы с удовольствием исполнили. Театральность представления раззадорила Любашу – она раскраснелась, разговорилась, сияя белозубой улыбкой. Бросала через стол лукавые взгляды.

Стемнело. С моря потянул прохладный бриз. Я вооружился гитарой. И потекли по-над берегом прекрасные украинские песни, до которых Анна Филипповна большая мастерица. Пели русские песни. Захмелевший вице-адмирал пролил слезу.

- Как я вам завидую. Мать, ты помнишь нашу свадьбу?

- И-и-и-и! – Филипповна пустилась в пляс на пятачке перед беседкой.

По её знаку Люба выскользнула из-за стола. Закружилась – платье колоколом.

Адмирал рискнул вприсядку.

Я аккомпанировал.

Угомонились за полночь.

Люба за посуду.

- Утром уберём, - махнула Филипповна. – Идите уж. Сыночка и дочку за одну ночку.

Шёл за Любой по садовой дорожке и любовался изгибом её спины.

- Билли, не пора?

- Нет.

- Тогда грешим.

- Нет.

- Что придумаешь?

И он придумал. Едва вошли, зазвонил домашний телефон. Беру трубку.

- Товарищ капитан второго ранга, говорит помощник дежурного по кораблю мичман Лобода. Вам три восьмёрки.

Три восьмёрки – условный код, означающий срочное прибытие на борт.

- Машина будет?

- Нет.

- Понял. Буду.

Вызвал такси. Облачился в форму. Поцеловал невесту:

- Прости, дорогая.

- Не так, - Люба повисла на шее и припала губами.

Сквозь все блокады оптимизатора почувствовал позывы страсти. Будь ты проклят, интриган виртуальный!

Дел на крейсере всего лишь было открыть сейф и передать курьеру Генштаба некий пакет, суть которого не имеет отношения к этой истории. Можно было возвращаться, но завалился спать в каюте. От греха подальше.

Люба подозревала во мне холодность, отсутствие чувств и ломала голову о причинах, побудивших улестить её из села и даже просватать. Утро встретила в слезах. Вышла в сад, где Филипповна разбиралась с посудой.

- Что случилось, донюшка? Дома не ночевал? А где ж его бис носит? Вызвали? Ну, я ему сейчас….

Свекротёща набрала номер моего мобильного телефона.

Как оправдаться? Перешёл в контрнаступление.

- Сейчас заканчиваю занятия с личным составом и сразу в город. Прошу привезти Любашу в магазин для новобрачных и оказать помощь в выборе платья.

- И тебе костюма.

- Я буду регистрироваться в форме.

- Я тебе покажу форму. А заявление когда?

- Сразу и подадим.

Заявление мы подали. Казалось бы…. Но Билли или рок хранили мою невинность. Он ли придумал, так ли в мире сложилась обстановка, но она потребовала присутствия российских военных кораблей в восточном Средиземноморье. Тем же днём нас взметнули по тревоге, и через сутки боевое соединение Черноморского флота покинуло Стрелецкую бухту, взяв курс на Дарданеллы.

Легли в дрейф в виду ливанского побережья. Мористее - американский флот во главе с тупорылым авианосцем. Демонстрация присутствия беспокойным арабам. А мы кому что демонстрируем? Наверное, всем свою глупость - торчим между враждующими силами, как сосиска в хот-доге.

С Любушкой переговаривались по командирской связи. По барабану рогатки секретных служб для жены начштаба Анны Филипповны. С моей невестой под руку она опрокидывала все барьеры в здании, оброгаченном антеннами.

- Очень скучаю и безумно люблю, - признался в микрофон, сжимая тангенту.

И Люба:

- Думала, никогда не услышу этих слов. Действительно, у моряков особая душа – их чувства рождаются вдали от берега.

- Не смейся, вернусь из похода, выброшу всю твою обувь – на руках буду носить.

- Теперь уж точно рассмеюсь – как представлю….

Прошёл месяц, на исходе второй….

Люба сообщила, что к свадьбе у неё всё готово. И мой костюм висит на плечиках. Она устроилась на работу в русскую школу, первого сентября начнёт занятия с ребятишками. Ждёт меня, не дождётся….

Мы дрейфовали. От скуки поднимали боевую готовность – учебные тревоги по две-три за сутки. Янки наблюдали за нами, кичась своим превосходством в стволах и крыльях. Оно, конечно…. Но если до бузы дойдёт…. Словом, бабка надвое сказала. А что сказала – там видно будет.

Однажды встрепенулись американцы. Двойки фантомов одна за другой покидали палубу авианосца и над нашими головами уносились к берегу. На линкорах заработала артиллерия главного калибра, и снаряды со свистом и шипением, рассекая воздух над нами, утюжили береговые укрепления. Там слышались разрывы и вздымались в небо облака чёрного дыма. Началось!

Началось, и мы поняли, в какое дурацкое попали положение. Наша демонстрация ничего не дала – ни предупредила, ни застращала, ни предотвратила. Ударить по янкам мы, понятно, не могли. Как помочь истекающим кровью ливанцам? Закрыть грудью? Да мы и так почти что…. Да нет, чёрт возьми, это мы америкосов грудью прикрыли.

Оправившись от внезапности авиа и артудара, заговорила береговая артиллерия ливанцев. Один из первых снарядов пробил нам борт ниже ватерлинии. Начался пожар, вода хлынула в отсеки и, как следствие, дифферент на борт.

Командир соединения принял решение увести корабли из-под огня.

- На «Севастополе», доложите обстановку.

- Пожар на верхней палубе и в жилых отсеках ликвидирован, пробоина заделана, ведётся откачка воды.

- Потери?

- Два матроса пострадали от ожогов, мичман отравлен угарным газом. Все живы.

- Ход имеете?

- Имеем повреждение одного из реакторов.

- Что предпринимаете?

- Командир БЧ со специалистами определяет степень вероятности неконтролируемой реакции.

- Возможен взрыв?

- Ждём результатов осмотра.

В тот момент, когда с двумя контрактниками в защитных костюмах спускался в реакторный отсек, калитку моего дома толкнул Вовка Муромец.

- Володька! – Люба бросилась к нему на грудь. – Какими судьбами?

- Погоди обниматься, - гость вертел головой. – Где твой?

- В походе.

- Поженились?

- Заявление подали.

- Ну, это не страшно. Вообщем, не могу без тебя. Сглупил тогда, но теперь понял, что ни здоровье, ни сама жизнь не милы. Обманул твой моряк.

- О чём ты?

- Сбирайся, со мной поедешь, в Гладышево.

- Зачем?

- Жить. Ну, посмотри – всё здесь чужое для тебя. И капитан твой плавает. А я любить стану. Что смотришь?

- Вовка ты Вовка, обвенчана я….

- Скажешь, долго плавал – успела разлюбить.

- А я ведь ещё и не влюбилась.

- Вот видишь….

- Не могу так, Володя. Давай дождёмся Алёшу, сядем втроём и всё обсудим.

- Кто это? – появилась Анна Филипповна.

- Володя, школьный друг.

- Врёшь, - насупился Муромец. – Жених я твой, за ноги продавший своё счастье сатане.

- Сатана – это Лёшка? – тёща растворилась в свекрови. – Вот как!

- Потребовал от любви отступиться, если вылечит. И я слабину дал. А потом думаю, на черта мне ходули, коли, счастья в жизни нет без любимой.

- А ты, девонька?

- Не знаю, - Люба закрыла лицо ладонями. – Я ведь слова от него ласкового не слышала – как будто через силу на мне женится, по приказу.

- А по радио? – голос Филипповны потерял остатки дружелюбности.

- А я вот по радио и скажу ему, что уезжаю с Володей.

- Не наша ты, не морячка, - резюмировала адмиральша и показала спину.

Позвонила мужу:

- Наша краля фыркнула….

…. Опустевшими коридорами, вертикальными и полувертикальными трапами мы подбирались к реакторному отсеку.

- Следим, ребятки, за показаниями прибора.

- Стоп, командир, зашкаливает – дальше вся защита по фигу.

Связался с командиром крейсера.

- Достигли границы допустимой радиации, дальше – пекло.

- Твоё мнение?

- Прошу добро на спуск в реакторный отсек, чтобы визуально определить масштабы повреждений и перспективу ремонтных работ.

- Это верная смерть, Алексей Владимирович.

- Неизвестно, что с реактором, какова динамика цепной реакции. Может полыхнуть такой грибок – не только нам, пентосам мало не покажется.

- Спускайтесь, только постоянно быть на связи. Ваше молчание послужит сигналом к эвакуации личного состава и затоплению крейсера.

- Понял. Ну-ка, ребятки, сыпьте наверх. Ваше время придёт когда-нибудь, но не сейчас.

- Командир….

- Никто не отнимет у меня славы. Брысь….

Тяжёлые ботинки затопали по стальным балясинам.

- Что, Билли, капец подкрался незаметно?

- Не дрейфь, Создатель, нас так просто не прокусишь.

- Сдюжим радиацию?

- А то. И пекло пересилим.

- Слушай, надоела эта фольга. Можно скинуть?

- Разоблачайся – если оптимизатор не поможет, то и это не защита.

Скинул скафандр, остался в брюках и тельнике. Командир теребит:

- Гладышев, не молчи.

- Спускаюсь в реакторный отсек. Уровень радиации….

…. Взявшись за руки, моя невеста с Вовкой Муромцем шли по улицам с видом школьников удравших с ненавистного урока – радостно возбуждённые. Наговориться не могли. Люба приняла решение и удивилась, как это просто - быть счастливой, любить понятного человека и быть любимой. А Вовку она любит, наверное….

- Гладышев, не молчи.

- Вижу повреждения на корпусе реактора.

- Цепная реакция?

- По всей вероятности.

- Что значит вероятность, Гладышев? У тебя прибор на руках….

- Выбросил – зашкалил. Здесь пекло….

Наш диалог с крейсера транслировался на флагман к командиру соединения, оттуда – в Севастополь. В центре спутниковой связи БРС Черноморского флота собрались первые его лица.

- Кто-нибудь объяснит, что там происходит? – выругался командующий.

- Командир БЧ пытается удалить из повреждённого реактора активные элементы.

- Вручную?

- Так точно.

- Вы с ума посходили или Гладышева рентгены не берут?

- Что-то происходит….

Вошёл дежурный корпуса, склонился к уху начштаба.

- Что? Невеста Гладышева? Какого чёрта…! Стойте, каплей, ведите её сюда. Конечно одну.

Любаша растерялась от количества и блеска золотых погон, сосредоточенности лиц разом уставившихся на неё, вошедшую. Но голос, голос, будто с потолка лившийся, напомнил ей цель визита.

- Это и есть финал эксперимента? Твой инструктор на крейсере или мне будет дана возможность вернуться домой, обнять Любу?

Командующий ЧФ:

- О чём это он? С кем?

- Бредит, товарищ адмирал.

Начальник штаба Любаше:

- Ты хотела что-то сказать Гладышеву? Что уезжаешь с другим…. Самое время.

- Что происходит?

- Твой жених заживо сгорает в реакторном отсеке.

- Алексей!!!

- Дайте ей микрофон.

- Нет!

- Вы на связи. Говорите.

- Лёша, милый, где ты, что с тобой?

- Люба? Ушам не верю. Как ты?

- Говори,… ты…. Ты вернёшься?

- Куда я денусь? Правда, тут девчоночки на пляже загорелые.… Но командир на берег не пускает.

- Какие девчонки, Лёша?

Командующий флотом:

- Бредит.

Начштаба:

- Шутит.

Я:

- Командир, активные элементы повреждённого реактора в капсулах. Отсек следует залить углекислотной пеной. Я поднимаюсь.

Командир крейсера:

- Стой, Гладышев! Ты больше часа провёл в интенсивном радиационном потоке - ты сейчас сам активный элемент.

- Хочешь в расход списать, командир?

- Ты знал, на что идёшь.

- Но я жив.

- Прости, Алексей, наверное, тебе это только кажется. После реакторного ада никто не может выжить. Прощай и пойми: я не могу рисковать людьми и крейсером.

- Понял, командир, два слова в эфир. Люба, Любочка, ты слышишь меня? Если любишь, если будешь ждать, уезжай в Гладышево и верь – однажды я вернусь….

Люба рыдала, кусая кулак. Адмиралы хмурились и прятали взгляды. Командующий пожал плечами:

- Считаю действия командира «Севастополя» оправданными. Гладышева представим к Герою.

…. В отсек стала поступать пена.

- Ну что, Билли, кердык?

- Кердык твоей флотской карьере - придётся начинать новую жизнь. А сейчас подумаем, как отсюда выбраться.