{в тексте встречается мат}

Part 1. Hands

Глава 1. The spark from the sky

Квартира Марочкиных на севере Москвы, комната Филиппа Марочкина.

На книжной полке: Дуги Бримсон, Дмитрий Лекух, Энтони Бёрджесс, разные Мураками, Пушкин, Гоголь, Достоевский, etc; DVD-диски.

Текстовые файлы на жёстком диске компьютера: Агата Кристи, Гилберт Честертон.

На письменном столе: множество журналов по бодибилдингу и компьютерным играм.

На тумбочке у кровати: «Это я — Эдичка» Лимонова, под ним порно-журнал.

— Не жми на кнопки! — воскликнул длинноволосый шестнадцатилетний хозяин квартиры, начинающий качок Филя. На самом деле, он подразумевал просьбу не давить так сильно на кнопки джойстика, но из-за чрезмерного волнения сформулировал мысль иначе, чем вызвал приступ смеха у своих друзей — Вити Моисеева (молодого человека шестнадцати лет, в майке с названием альбома группы «Коррозия Металла» «1.966», с короткой «спортивной» стрижкой и слегка грустным выражением лица), Вали Валжанова (шестнадцати лет, среднего роста; с контактными линзами на глазах, делавшими заметными красные прожилки; в майке с группой «Guns n’ Roses» и со стрижкой «полубокс») и Семёна Прыгалкина (крепкого пятнадцатилетнего подростка, выглядящего заметно старше своих лет).

Четверо друзей собрались в новой Филиной квартире на «Речном вокзале» (куда он переехал с Лихачёвки — района, где до того жили все они) и, ни о чём не заморачиваясь, так как было воскресенье, играли в компьютерный эмулятор «дендевской» «Battletoads» «по этапу и по жизни» (тюремно-лагерные аллюзии неуместны), как они это называли. Осуществлялось это так: как только кто-нибудь «тратил жизнь» или двое (играли по двое одновременно) проходили этап, их сменяли ожидающие своей очереди. Таким макаром они уже добрались до «Лабиринта», когда у Вити внезапно разболелась голова, и он покинул друзей, решив немного прогуляться по округе.

Виновата была не столько возникшая головная боль, сколько одна личностная особенность Витька, которая заключалась в том, что у него иногда совершенно неожиданно возникала потребность в одиночестве. В данный момент в его поисках он направлялся к близлежащему парку. К обычному небольшому московскому парку из тех, что расположены по окраинам города.

«Забавно устроен разум человека. В играх на «Денди», которые используют английский для общения с геймерами, всё ясно более или менее. А вот игрухи на китайском, сюжет которых частенько никому не понятен, привлекают чуть ли не сильнее, так как стимулируют фантазию».

Дело было в начале осени. Погода в эти дни предпочитала поражать москвичей своим профеминистическим непостоянством: преимущественно пасмурная, она вдруг дарила тепло своей улыбки тем, кто не был, вернувшись из отпуска, с головой погружён в суетную беготню и толкотню мегаполиса и, следовательно, мог ещё оценить её красоту.

День был замечательный, и особенно радовал тот факт, что людей, кроме самого Витьки, вокруг видно не было. Как-то мгновенно и сама собой прошла головная боль.

Он любил городские парки, и этот не был исключением. Кучи палой листвы под ногами образовывали ковёр в Храме Природы, с естественным блеском ослепляющей красоты которого не смогли бы конкурировать никакие узоры работы восточных мастеров в мечетях. И самым прекрасным в Естественном Храме было то, что в нём не было ни священников, ни паствы, ни жрецов… да вообще никого, кто мог бы возвыситься над другими в рамках культа Природы. «Это вам не храм Христа Спасателя!» — мелькнула мысль, хоть сам Виктор в храме на «Кропоткинской» не был ни разу. — «Как вообще можно не любить или не стремиться беречь природу? Красота и чудо Творения открыты напрямую нашему взору почти исключительно в ней!»

Такие, несколько странные для пятнадцатилетнего юноши мысли бродили в ясной, ещё не затуманенной алкоголем, никотином и Борьбой За Самый Жирный Кусок Жизни Витиной голове.

Снимая на цифровую камеру окружающее его великолепие, Витя вспомнил, как во время зимних каникул в прошлом году их класс ездил на автобусную экскурсию по Москве. В ходе экскурсии они посетили места культа распространённых религий: православную и католическую церкви, синагогу и мечеть. Причём очень «политкорректный» экскурсовод, лишь только он оказывался с учениками наедине, указывал им на превосходство православия над всеми другими конфессиями. Витька уже тогда решил для себя, что религия как организованная извне вера — это то, с чем он будет бороться, когда вырастет, отстаивая в спорах свою точку зрения. Религия как флаг борьбы с коммунистической идеологией, полагал Моисеев, была очень удобна, но сейчас она не столь необходима — по крайней мере, быть добрым и хорошим можно и без неё. Не говоря о том, что, чтобы добиться много, нужно делать очень много, а религий, направленных прежде всего на активное взаимодействие не с миром духа, а с миром материи, не так уж много. Все организованные религии смешны ещё и потому, что Бог не может обладать случайностью существования, которое подразумевается во всякой персонификации. Когда мулла в мечети, собравшийся прочитать им лекцию об исламе, велел всем встать на колени (пригрозив ничего не рассказывать в случае невыполнения ребятами этого условия), Витя был единственным, севшим по-турецки. Мулла тогда не заметил этого, или сделал вид, что не заметил.

Размышляя о религии, Витя задал самому себе вопрос, который показался ему интересным: «Какой смысл люди вкладывают в выражение «Бог един» или «Бог один»? Бог что — что-то вроде помидора, чтобы его по штукам считать? Будто весь вопрос в том, штучный ли нам товар предлагается, или сразу целый гарнитур… Бог, скорее всего, что-то такое, о чём нельзя говорить верно, ибо он находится где-то вне рамок осознания реальности…» Эту мысль он записал в свой дневник, который у него всегда был с собой.

На одном из стоящих вдоль парковых дорожек столбов ещё зоркий несмотря на большое количество уделяемого компьютерным играм и книгам времени Витин глаз заметил объявление, озаглавленное так: «АНТИКАПИТАЛИЗМ-200». Последняя цифра осталась на куске листа, который был оторван, поэтому судить о датировке мероприятия было сложно: оставалось не ясным, дело ли это прошлого или будущего. Под красными буквами напечатан портрет Че Гевары. «Что ж, в капитализме русской модели, как показало время, хорошего, откровенно говоря, не так уж много… А почему бы не проводить митинги и акции другой направленности, например, «АНТИРЕЛИГИЯ-200»? — думал Витька, ступая по всё тому же природо-храмовому ковру, который, помимо прочего, обладал таким достоинством по сравнению с шёлковыми и прочими: по нему не жалко было ходить. Тем не менее, Виктор записал в свой дневник координаты места проведения митинга. Капитализмы, катаклизмы, глобализмы и прочие «измы» были тем, что он не любил, в частности, говоря про глобализацию так: «Я против глобализма, я люблю пельмени!» И тут ещё одна мысль посетила нашего героя. Он также не поленился записать её в своём дневнике: «Если человек боится потерять что-либо, боится не абстрактно, и трясётся за вещь или что-либо другое, когда этому лицу, предмету или явлению ничего не угрожает, то это не настоящая вещь, она не стоит того, чтобы её любить. И любовь подобная — не настоящая, это лишь иллюзия, основанная на привычке, похоти или праздности. Что-либо настоящее любят, но не боятся потерять глупым образом: Родину, родных, друзей, природу, Землю, огонь, воду, небо, звёзды… Бога. А машина? картина на стенке? мобильный? Что ж, хочешь — трясись над ними, но лично я буду стараться, чтобы тепло моей души не растрачивалось на такие преходящие вещи». Тут же он вспомнил, как недавно разбил случайно медиа-плеер. Тогда он совершенно не переживал, а лишь радовался, что освободил свою душу, разбив её оковы, поскольку начинал уже ощущать над собой власть вещи. Помимо этого он получил лишний довод в пользу того, что этот мир — иллюзия: когда он смотрел на микросхемы внутри разобранного устройства, не мог поверить, что такие маленькие детали могут вмещать столько аудиовизуальной информации.

В раздумьях вертя свою авторучку тремя пальцами, Виктор устремил взор вверх, на небо. Если бы из его зрачка провели луч и продолжили его в Бесконечность, то ещё в пределах нашей планетарной системы он упёрся бы в один объект, роль которого в дальнейшем повествовании сложно переоценить.

Пессимист думает так: «На Марсе жизни нет. Чего там может быть хорошего?» Иначе рассуждает оптимист: «Раз на Марсе нет жизни, то нет и смерти. А разве открытие того, что на Марсе нет смерти, не наполняет надеждой сердца и души страждущих?..» Реалист добавляет: «Ребята, посмотрите правде в глаза. Не Марсом единым жив чуждый организм. Пусть на Марсе жизни и нет, но есть ведь ещё планеты!»

Глава 2. Million miles away from home

В Солнечной системе планет не так уж и много. По одной концепции — больше, по другой — чуть меньше. А таких, на которых существует разумная жизнь, и того меньше. Вообще — одна, по любой концепции и по любым понятиям (вообще — по-любому). К таким выводам пришёл Большой Анализатор Пространства космического корабля AXЗ-35 с планеты Крабантар (колонии планеты Планета, У Которой Нет Названия (подробное описание контакта землян с представителями планеты ПУКНН можно прочитать в произведении «К.И.Т.» — А. М.)), шедшего курсом Типипизига (по-муляолиньски — Пипиписига) — Попитриссайййа-2.

С точки зрения землян, экипаж корабля более всего напоминал глаза, соединённые тонкими ниточками с подобиями полок, содержащими мозговое вещество и служащими искусственными черепными коробками. У каждой пары «глаз» имелись искусственные манипуляторы, изготовляемые по договору планетой Бурьти (которую ПУКНН впоследствии завоевал, воспользовавшись именно теми самыми манипуляторами). Тела инопланетян были поставлены на искусственные шасси, на которых они и перемещались по внутренним помещениям корабля.

Грузом корабля являлся — ни много ни мало — эликсир бессмертия. Корабль не сопровождался мощнейшими линкорами по той причине, что о его существовании не должен был знать никто, кроме нескольких максимально приближенных к Ляомидию (главе Пукннской империи) лиц (глаз?).

В данный момент анализатор биопсихологический А.Б.-Х.З. переводил для собравшихся в кают-компании капитана Белитбелода, корабельного врача Раша (известного в той галактике специалиста, единственного в экипаже некоренного жителя ПУКННа — он тщательно скрывал от экипажа, что основная его профессия — космоветеринар) и ещё нескольких инопланетян, в том числе Эйманнда, Шумберда и Эхалохха, сообщение, которое было ими поймано, когда корабль пролетал неподалёку от третьей планеты от солнца. Короче, они поймали фантастический фильм, транслировавшийся спутником Земли: «Внимание! Это пираты! Сдавайтесь, на вас нацелены все стволы наших нейтринных, витринных и пучинных пушек!!!» Что ещё оставалось делать беззащитным учёным, кроме как сдаться?

— Сегодня всё же не десятое мырабобря, День Розыгрышей и Тупых Приколов! — воскликнул недоумённо капитан Белитбелод.

Корабельный врач Раш, которого капитан не хотел брать, но чью кандидатуру поддержал старик Сапигол, запаниковал и начал кричать:

— Чёртовы пираты! Конец нам!

— Не паникуй! — попытался охладить его Белитбелод.

— Конец нам, говорю! Всем конец! — присутствовавшие с ужасом наблюдали, как доктор Раш, подпрыгнув на пружинистых конечностях, схватил из ниши под самым потолком припрятанный от ограниченных в движении пукннцев — о, ужас! — прибор для самоуничтожения корабля (вместе с половиной галактики) — чёрный шарик с кроваво-алой кнопкой. Раш, потерявший от паники рассудок, проорал, зажав аппарат в клешне:

— Не волнуйтесь! Если эти твари сунутся сюда, им ни за что не получить эликсира!

— Раш, мать твою за заднюю клешню и в левое верхнее брюшко (Раш был коренным крабантарцем, поэтому проделать данную операцию с его матерью, в принципе, было бы возможно)! Отставить панику! Доктор Раш, не буянь, или я тебя быстро успокою!! — с этими словами Шумберд ударил его по морде. Раш рефлекторно нажал кнопку. Этим действием он почти активировал процесс самоуничтожения. Чтобы теперь активировать его совсем, надо было всего лишь немного ослабить хватку, чуть разжав клешню.

Глаза переглянулись и со скорбью посмотрели в глаза друг другу. У Белитбелода, и у Эйманнда, и у Эхалохха, и у Шумберда и даже у Раша выступили слёзы.

Все понимали, что стоит клешне дрогнуть, соскользнуть — и кнопка уничтожит полгалактики, да что там «полгалактики»! — их корабль!

— Раш, твою мать за обе задние клешни и в правую нижнюю челюсть! Ну ты и прадраибайзерр!!!! ВАЛИМ ИЗ ЭТОЙ ГАЛАКТИКИ!!!!

После бурной полемики с использованием особо изощрённых ругательств космоязыка, град которых усилился с открытием того факта, что им угрожали не пираты, а обычное видео, Шумберд предложил:

— Значит, так: телепортируемся на планету и отдаём кому-нибудь кнопку. Объясняем, что это за кнопка. Пусть он её держит, пока что-нибудь не придумает, а мы тем временем смотаемся куда подальше.

Все согласились с этой идей. Отвесив мысленного хорошего пинка Рашу (пока только мысленного — не дай Бог, отпустит!), капитан приказал экипажу приготовиться к посадке.

По общему мнению, нужно было пересадить клешню Раша какому-нибудь туземцу, объяснив тому вкратце ситуацию и посулив, например, бессмертие.

Капитан Белитбелод подошёл с угрожающим видом к доктору, которого крепко держали другие члены команды. Капитан выудил из кармана мелеорезку, от одного вида которой Раш начал истошно вопить.

Удар мелеорезки отрубил клешню Раша. Белитбелод ловко перехватил её, не позволяя разжаться.

Глава 3. The aliens’ clenched fist

Некому кроме Вити было оценить летевшую в небе посудину, появившуюся из вспышки света как обетованная фотографом птичка. Руки Моисеева, вдохновлённые его же аналогией, потянулись к карману и нащупали цифровую камеру. Показавшийся в облаках минуту назад летательный аппарат, совершив несколько кругов, начал стремительно спускаться и увеличиваться в размерах. Застыв в изумлении с отвисшей челюстью, но даже не думая о своём имидже, Витя ждал, когда его посетит осознание того, что он уже стал полноправным сумасшедшим, и можно вызывать «скорую». В то же время он автоматически начал съёмку. Инопланетный корабль опустился совсем рядом с Витей. «И как назло — никого рядом, чтобы меня хорошенько стукнуть», — мелькнула в голове подростка нерадостная мысль. Виктор был в шоке. Рушились все его представления о мире. Факт того, что ему выпал шанс стать человеком, общавшимся с представителями инопланетной цивилизации, вызвал у него недоверие к неумелой шутке автора сценария его пока столь краткой жизни. Но факт в лице уродливых существ в кибернетических прибамбасах как в самых извращенских анимэ был вещью поразительной упрямости! Витя так растерялся, что напрочь позабыл хотя бы из вежливой приветливости слегка приподнять отвисшую почти что до самой земли челюсть.

Белитбелод с зажатой манипулятором отпиленной рашевой клешнёй подъехал к представителю местной фауны, идентифицированному как разумное существо, нажал клавишу активизации программы-переводчика и произнёс:

— Цемаляниныя! Буга кукака каиркаипраминака броб панамакака и бубра пракапала бэ и папракапа пара ПУКНН рар пажаапада двероко папроко! — затем послушал, какие смешные звуки прозвучали из колонок ПП:

— Землянин! Тебе несказанно повезло! Властью, которой я наделён пославшей меня планетой ПУКНН, я заявляю, что мы даруем тебе эликсир бессмертия! Сожми кулак!

Правой рукой удерживая камеру, Витя машинально протянул левый кулак. Ступор — он и в Африке ступор.

Белитбелод тут же начал отдавать команды роботу-телепортатору: «герметизация!», «обмен конечностей!». Адская боль — только она одна оказалась способна вернуть чувство реальности. Витя сильно изменился в лице, но не выпустил камеру. «Мимикрия имплантированной органики!», «косметическая обработка, пластическая хирургия!», «парализующий состав!»

Парализующий состав, введённый в тело Виктора, был рассчитан на достаточно короткое время, по истечении которого пальцы молодого человека снова обрели бы гибкость. Но теперь большой и указательный пальцы не слушались хозяина, и ослабить хватку Виктор не смог бы, даже если бы сильно захотел.

— Друг, как хочешь, так и выпутывайся из этой истории! Но не отпускай чёртову кнопку, иначе — всё, конец твоей Цем… Земле! Ты сможешь писать талантливо художественную литературу, так что свои плюсы в этой ситуации тоже есть! Придёшь домой — убедишься! Не отпускай кнопку — и художественный талант не пропадёт. Я тебе шприц оставлю — пользуйся им, когда парализатор будет отпускать.

Замолчав, вложив в правый передний карман джинс Моисеева полный шприц и дружески похлопав недвижимого парня по плечу, капитан Белитбелод и все остальные поспешно отошли под прикрытие корабля. Инопланетяне забрались на борт, Раш захлопнул крышку люка, и чудо внеземной технологии навсегда оторвалось от поверхности чуждой планеты.

Заняв свои места на мостике, члены группы расслабились. Раш с уважением посмотрел на капитана Белитбелода и промолвил в благоговении:

— Как вы прекрасно придумали про «писать литературу»! Теперь он не будет возражать!

Белитбелод обронил, не глядя на собеседника:

— Я и правда облучил его временным усилителем творческих способностей и художественной памяти.

На Земле тем временем Виктор тупо простоял некоторое время, глядя на свою руку, сжимающую то, что лучше бы ей сейчас не сжимать… Только тут он сообразил, что можно выключить цифровую камеру.

Спад активности сменился пиком, и Витя рванул по направлению к дому Фили.

Введя пальцами одной руки код подъезда, Виктор помчался к лифту. Через минуту Витя уже звонил в Филину дверь, а через три — объяснял ситуацию, иллюстрируя повествование записью инопланетных физиономий и, конечно, показав шприц.

Филипп к тому времени был уже один. Явно не смонтированное видео и вид взволнованного как никогда прежде друга убедили его в искренности последнего, и он, достав бинты, помог замаскировать на какое-то время страшную кнопку. Пока Филя накрепко забинтовывал Витину кисть, чтобы та, не дай Бог, не разжалась, Моисеев немного успокоился и всё шутил: «Вот тебе и “не жми на кнопки!”»…

Филя, впрочем, не видел во всём этом ничего смешного, однако его заинтересовали слова инопланетян о тех литературных способностях, которые должен был теперь проявить Виктор. Ему не терпелось испытать друга на деле.

Спустя какое-то время друзья больше всего поражались именно тому, с какой лёгкостью было воспринято прибытие инопланетных существ на Землю. Витя, будучи более начитанным в фантастике, видел в этом влияние телевидения и видеофильмов, интернета и видеоигр, неосознанно проводящих подготовку разума жителей Земли к контакту с удивительными явлениями. Поэтому видео с «чужими» оказалось тем ultima ratio, что убедило в правдивости Вити всю компанию.

Итак, потрепавшись ещё немного с Филей, посмотрев клип «Пантеры» и решив никому кроме ближайших друзей не говорить правды, маскируя её переломом пальцев, Витя вскоре покинул его и поспешил к дому — проверить, какой из него после случившегося стал Лукьяненко.

Квартира Моисеевых, комната Виктора.

На книжных полках: Жюль Верн, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин; прочие авторы, среди которых преобладают писатели-фантасты и русские классики.

На жёстком диске: автобиография Мэрилина Мэнсона, Константин Паустовский, Анна Ахматова.

На столе: Михаил Булгаков, Венедикт Ерофеев, Брюс Томас, Сергей Лукьяненко, курс физики для подготовительных отделений вузов (не по программе — просто из интереса).

К счастью, родители не раздули трагедии из пары «сломанных» пальцев. Впрочем, мнение отца менее всего интересовало Виктора. Они практически не общались, чему была масса причин, о которых будет сказано в своё время. Для матери же такое состояние Вити не было чем-то из ряда вон выходящим, он частенько оказывался участником всевозможных уличных потасовок. В Витином распоряжении оставались правая рука и три пальца на левой. Печатать так было очень непривычно, но постепенно Виктор приспосабливался. Он открыл вордовский файл и вывел заголовок, как только определённый сюжет родился в голове:

1. «Иудейский ответ»

Стукнув по «т», он откинулся на спинку стула, прищурился, перевёл дух и позволил своим пальцам дать жизнь следующему тексту:

«“Жиды города Киева!” — так начинались в 1942-ом году в оккупированном Киеве обращения немецко–фашистского руководства к местным евреям; в этих обращениях первые требовали от вторых, собрав все драгоценности, идти на смерть.

— Нет, не зря ты стал евреем, а затем ты стал евреем, чтобы смыться в Израиль! (А.Галич «В привокзальном шалмане»)

…Жизнь — это место, где жить нельзя:

Ев-рейский квартал…

Так не достойнее ль во сто крат

Стать Вечным Жидом?

Ибо для каждого, кто не гад,

Ев-рейский погром —

Жизнь…

(М.Цветаева)

Мёртвый, стою я в толпе

Таких же евреев Освенцима.

Туман ядовитый в трубе

Забрал мою жизнь... но не сердце.

До смерти затравлен. В толпе.

Не нужно вам плакать и лгать!

Клянусь я и вам и себе

Отныне стихов не слагать.

(П.Телегин «Жертвам фашистского режима»)»

На его взгляд, эпиграфы наиболее удачно соответствовали заявленной тематике.

«Почему — жиды? Почему еврейская национальность избрана «козлом отпущения и опускания»?.. Не знаю. Но всю жизнь пытаюсь в этом разобраться.

Меня не интересует в данном случае официальная версия, потому что она может успокоить разум, но не совесть. Чтобы совесть была спокойна, нужен Справедливый Суд.

Итак, дамы и господа, сегодня на нашем Справедливом Суде слушается дело жидов.

Русский бритоголовый фашист-маргинал играет роль Обвинителя. Русский волосатый интеллигент-интеллектуал — роль Защитника. Жиды в роли Обвиняемых.

В роли Свидетеля выступает Спрашивающий, Как Пройти (впервые на экране).

Слово предоставляется Свидетелю.

Спр., Как Пр.:

— Я шёл по Химкам и искал дом тридцать по Ленинградской улице. Мне встретился один господин с ошалелым взглядом и красным лицом. За неимением других прохожих поблизости я обратился к нему. И тот мне ответил…

(Свидетель нервно просматривает какие-то бумаги, бормоча «да где же?!», наконец с торжествующим видом поднимает исписанный блокнотный лист):»

Дальше Витя решил вставить практически не меняя один случай, недавно действительно имевший место — подслушанное на улице словоизлияние.

«— «Это всё жиды виноваты! В Думе одни жиды! Мочить всех их надо!! Они же как цыгане почти! Я читал в истории Древнего Мира, что у них не было своего государства. Вот они и хотят всех завоевать. Ленин со Сталиным тоже были евреями…» В этом месте я прервал его излияния, сказав: «Ленин со Сталиным плохие не потому, что они якобы были евреями, а потому, что они плохие сами по себе. В чём-то вас понять, пожалуй, можно, но, чёрт возьми, сколько было и есть талантливых и гениальных евреев-учёных, евреев-режиссёров, евреев-поэтов и писателей?! Неужели вы будете говорить, что все евреи — плохие?.. Не все евреи — сионисты!» Тот молвил в ответ: «Не зря царь их поубивать хотел, жидов поганых!» «Гитлер тоже хотел…» — закончив так беседу, я развернулся и пошёл прочь от очередного недовольного жизнью антисемита.

Спр. Суд:

— Вы все слышали это. А что скажет Обвинитель?

Фаш.-Мар.:

— Ребята! Жиды жадные! Они помогают своим и только своим! Их религия говорит им о богоизбранности ихнего народа. Мы для них — никто. Как можно это терпеть молча?!

— Спасибо, фашист. Теперь пусть Защита выскажет свою точку зрения».

Начав писать, Виктор вскоре ощутил, как выросли потенциальная степень отстранённой погружённости в собственный текст и способность к сопереживанию героям; в душе зарождалось предчувствие того, что он сможет прожить так ещё ни одну параллельную жизнь.

«Инт.-Инт.:

— Ты, бля, фильтруй базар, фашистская гнида! А не то, блядь, быстро устроим Берлин в апреле сорок пятого — дубль два!.. О чём это я?.. Ах, да. Чёртов еврейский вопрос. Этот вопрос актуален для тех, кто не может и не хочет признавать вину за свою неустроенную или плохо устроенную жизнь. Перекладывать груз ответственности на чужие спины и плечи — удел слабых и глупых натур с древнейших времён.

Спр. Суд:

— Суд удаляется на совещание.

Выйдя из зала, Суд обсудил сложившуюся ситуацию.

Снова возвращаясь в Зал, Судья обронил в никуда фразу:

— Таким образом, можно сделать предварительный выводы и так ответить на вопрос «Why Jews?!»: «историческая традиция»…»

«На сегодня хватит!» — подумал Виктор.

Глава 4. No recess

На следующий день, в понедельник, в школе Витя показал друзьям плоды своих творческих усилий, распечатанные предварительно в трёх экземплярах. На перемене Филя и Валя подошли к Виктору, чтобы поделиться своими впечатлениями от только что прочитанного.

Филя оценил творение так:

— Отрывок очень маленький. Только я настроился узнать побольше не только о еврейском вопросе, но и об идиотизме, свойственном как фашистам, так и ярым антифашистам–либералам, как тут же всё закончилось. Тебе, кстати говоря, удалось точно описать манеру их споров, «аргументацию» сторон.

— Ну, скажем, несмотря на «Коррозию», в душе я и сам антифашист, ты же знаешь...

Валёк присоединился к беседе:

— Мне это представляется столкновением двух культур, двух мировоззрений: иудейского и эллинского. Европа находится под влиянием эллинской культуры: культ тела и прочее. Тут несоответствие ясно. Гораздо сложение понять столкновение мусульманского мира и иудейского — культуры очень близки. Это всё равно, как если бы украинцы воевали с русскими.

— Мне трудно судить, так как не очень хорошо разбираюсь в этих тонкостях, но вроде бы и иудаизм и мусульманство претендуют на обладание абсолютной истиной, что позволяет им в некотором роде возвышаться над другими конфессиями и их представителями. Если в христианстве, которому претензии на обладание истиной тоже не чужды, не столь явно выражена готовность воевать за веру — я говорю только про Евангелие, не про реальную деятельность его адептов — то в том же Коране можно увидеть одобрение насилия. Мусульманство и иудаизм очень агрессивны — это, видимо, лежит в основе конфликта между ними. Но оговорюсь, что выражаю лишь своё мнение, а я могу быть недостаточно осведомлённым в этих вопросах.

— Я не знаю такой суры, которая бы призывала убивать людей других национальностей. Одобрения насилия нет ни в одной из перечисленных тобой религий. Всё это делают люди, извращая и интерпретируя религию по своему усмотрению.

— Да? А ты сюда посмотри! — Виктор извлёк свой дневник, полистал его и передал Вале. Тот с некоторым удивлением прочёл вслух, с трудом разбирая корявый почерк: «186(190) И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте, — поистине, Аллах не любит преступающих;

187 (191) И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними у запретной мечети, пока они не станут сражаться там с вами. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверных!

Сура 2. Корова. Стр. 35. Перевод академика И.Ю. Крачковского. Москва, 1991 г.»

— Да я и не спорю, что всё зависит от интерпретации. Вы скажите прямо — появился талант у меня, или это всё враньё? — воскликнул Витя, не вытерпев.

— Конечно, явный прогресс налицо. Я помню то, что ты писал до этого. Такая лажа, если честно! Думаю, не обманули тебя инопланетяне.

Подошёл Семён и присоединился к разговору, так как прочёл уже свою копию «Ответа».

— Ну и тему ты поднял, автор! Тут миниатюрами и даже новеллами не обойдёшься — будет расти, как снежный ком! Кстати, если будешь писать продолжение, недостаток знаний в этих вопросах может выйти тебе боком… Надеюсь, что-то получится, — резюмировал самый младший из четвёрки.

— Тема-то поднялась и сразу иссякла, так как призвана была отразить не сущность вопроса, а лишь поверхностные точки зрения на ситуацию, — ответил ему Виктор. — Но, если совсем уж серьёзно об этом, в Китае вот никогда еврейского вопроса не поднималось; евреи там не объединялись перед лицом направленной на них агрессии. Они преспокойно ассимилировались, растворились среди китайцев. Вопрос имеет чисто религиозную природу, вопреки отговоркам достоевских. Он связан с желанием христианства позиционироваться как «истинный» иудаизм вопреки иудаизму еврейскому, простите за тавтологию. Последний толкуют как ложь, лицемерие…

— Ну, это уж слишком поверхностно, и не может претендовать на звание истины, — возразил Валя.

— Аминь, — Моисеев не стал возражать

Моисеев, конечно, был рад доброжелательным откликам друзей, но, вообще-то, он ожидал большего. Однако для начала достигнутого хватало.

…Прозвенел звонок, и все разошлись по классам.

К третьему уроку забинтованная рука уже почти не мешала. На физкультуре Виктор, благо был освобождён самим собой от занятий с помощью скачанной из и-нета справки, распечатанной заблаговременно сразу после рассказа, написал стихотворение:

«Разложу свою жизнь я по буквам,

Мне помогут пять пальцев руки.

С опозданьем пускай, всё ж приду к вам;

Приплыву по теченью реки».

Пока он писал его, поглядывая на бегающих и прыгающих одноклассников, в голове мелькали посторонние мысли, навеянные, впрочем, лицезрением бодро дрыгавшихся обтянутых спортивными латами задов. Виктор думал о том, означает ли всё случившееся полную потерю его уличной боеспособности из-за угрозы соскальзывания пальцев с кнопки, а также о том, что не за горами диспансеризация. Военкомат может в теории проявить излишнее любопытство, поэтому нужно будет заняться заказным убийством двух зайцев: откатить нужному врачу, тем самым раз и навсегда избавившись как от расспросов, так и от угрозы угодить в грустные места обязательной службы, чреватые при новом украшении Виктора опасностями не только для него, но и для всей нашей Родины–Земли.

Только Бог знает, почему вдруг Моисеев вспомнил поразивший его недавно случай, но в результате мысли снова приняли творческое направление. Время позволяло, и он сочинил вторую прозаическую вещь своего «законтаченного» периода. Это произведение писать было труднее. Но он не боялся трудностей. Поселившаяся с недавних пор в его душе уверенность в собственной значимости удесятеряла силы и стимулировала на работу. Новую миниатюру он озаглавил

2. «Человек с микрочипом в голове»

«Один вопрос... Всего один вопрос остался без ответа. Это вопрос «когда?» Я даже не спрашиваю, как. Но когда, мать вашу?! Когда они вставили свой микрочип в головы человечества?!

С виду обычный человек не так обычен внутри. Кошмар, просто кошмар, до чего необычен! Он — человек с микрочипом в голове и микрофоном, вмонтированным в ладонь. Микрочип соединён с микроприёмником, настроенным на приём приказов свыше.

«Что? где? когда? как?» — вопрошает в микрофон под кожей человек с МГ/МЛ. И, конечно же, получает ответы: что делать, где, когда и, конечно, КАК.

Новая модель, последний каприз престарелого Бога. Игрушка судьбы в руках тоталитарных систем. Universal soldier на службе миротворчески-нефтяного милитаризма. Шуруп в машине seamless. Back in US… Back in US… Да, Пол, ты прав, увы! Патент на изобретение вырождающегося импотентного поколения "х...less". Привет тебе!

Человечество с микрочипами в мозгах и микрофонами в сжатых в кулаки ладонях. Прах отцов вопиёт о возмездии, а болезни матерей вызывают сострадание. Эпидемия «ада внутри» распространяется по душам и душонкам со скоростью web-спама. А вот яркий образчик поэзии эпохи (автор — Микрочип Микрофонович):

Зеницей ока по костям коробится упрямо.

Из-под брони глядит очко: момент Гудериана.

Не жги электричество почём зря,

Веря, что жёлтое — это заря.

Цифровое решение буквенных проблем —

Круг на песке, уравненье с рядом неизвестных,

Самая недоказуемая из всех теорем.

Магнитною бурей спел песен нелестных.

Продукт лесбийских внебрачных игр попсы и рекламы. Мечта о колбасе в преломлении о выступы шероховатой реальности. Ад. Один. И он один. Воюет сам с собой. Потому что воевать с системой — удел тех, кто может дифференцировать себя, отгородить от чего-то внешнего. Человек с МГ/МЛ не таков определёно. Он ревёт; его рвёт; он бьёт; он пьёт...

Он понимает,

Что ничего хорошего

Его

Уже

Не

Ждёт.

И тогда он сигнализирует о своём бытии окружающим. С помощью огня он подаёт сигнал. И когда на сигнал не приходит ответа, программа контроля приказывает природным окулярам образовать солёную влагу. Всё… И снова в новый день, глотая горечь бытия. Грустно жить за решёткой, братья... Но весело спать».

Последняя написанная строчка совпала во времени со звонком, известившим об окончании урока, что не было простой случайностью, по крайней мере, в воображении Виктора. Посмотрев на часы на экране мобильника, он отметил, что выпал из реальности: для него оказалось неожиданностью, что мимо лавки, на которой он сидит, проходят в направлении раздевалок парни и девчонки, в то время как он сжимает в руке новый текст, сгорая от нетерпеливого желанья хоть кому-нибудь показать его.

На роль «кого-нибудь» без лишних раздумий была определена Катя Дросимова, девушка ботанического склада души и соответствующего вида, но в чем-то симпатичная. Витя не предпринимал попыток ухаживать за ней, не ведая, что этим жутко её задевал, так как был нередким гостем её девичьих снов. Итак, именно её Виктор выбрал в качестве первого читателя и критика своей новой вещи.

Глава 5. The righteousness

Моисеев и Дросимова стояли в рекреации у подоконника. Виктор, с нетерпением ожидая мнение своей читательницы, пришёл за двадцать минут до первого урока. Он допускал, что, если ему суждено будет стать известным писателем, он уже не будет обращать такого внимания на отклики других людей, но пока живое общение о его творчестве было необходимым как воздух. И вот он по выражению лица подошедшей девушки старался прочитать её мысли как относительно произведения, так и личности самого автора.

— Ну так что скажешь? — нарушил Виктор неловкое молчание, возникшее после обмена приветствиями и парой общих фраз. Надо было брать быка за бока.

— Ну что тут можно сказать... — Катя томно закатила глаза и поправила очень длинные тёмные волосы. — Видны разнообразные влияния, но в целом очень даже ничего!

— А поконкретней?

— Поконкретней? Могу утверждать, исходя из прочитанной мной миниатюры, Виктор, что микрочипы вмонтированы ещё не во все головы. Я и не подозревала в тебе такого таланта!

Эти слова Моисеева не очень обрадовали, так как он отдавал себе отчёт в том, что обязан неожиданно открывшемуся таланту не столько себе, сколько инопланетной технологии. Впрочем, тут прозвенел звонок и избавил его от необходимости мучительного выбора между компромиссом с совестью и спокойным плаванием на волнах гордости.

...После уроков они вдвоём шли от старого трёхэтажного здания школы, недавно наконец-то отремонтированного благодаря вышедшему из этих стен депутату Думы. Когда немного отошли от зелёного забора, ограждавшего территорию учебного заведения, перед их глазами предстали рабочие, увлечённо занимавшиеся укладкой асфальта. Между тем Моисеев объяснял, как возникло его произведение:

— Я ехал стоя в троллейбусе. Рядом сидел бомж, который, очевидно, был сумасшедшим. Он что-то бормотал и размахивал перед окном зажигалкой, периодически чиркая ей. Волосы почему-то были разноцветными, версия происхождения неоднородной окраски волосяного покрова подтолкнула меня к идее сюжета. Человек, помимо прочего, вслушивался во что-то слышное одному лишь ему и говорил в кулак как в микрофон наподобие следующего: «Приказ понял!» Основной замысел родился сам собой. У меня такое часто происходит: только что-нибудь увижу — сюжет уже готов.

— Да? — Катерина обвела окрестности взглядом серых очей. — А ну-ка, про рабочих этих что-нибудь? сможешь?

Витя смущённо замолчал. С полминуты смотрел на свою левую руку, после чего уверенно молвил:

— Могу. Пошли только к скамейке отойдём.

Заинтригованная Катя, подобрав юбку, уселась рядом с начинающим автором. Тот, не теряя времени, уверенно примерялся, как бы поудачнее схватить пегаса за рога: достав ручку и дневник, начал писать.

В то время как он выводил вдохновенные строчки, откинувшаяся на спинку скамейки Катя жмурила глаза от яркого осеннего солнца. Прохладный ветер феном шевелил её вороные волосы, что выглядело довольно красиво. Но красоту эту некому было оценить, поскольку Моисеев снова выпал из реальности.

Через десять минут Виктор распрямил спину, разбудил слегка даже задремавшую одноклассницу и с пафосом продекламировал написанные экспромтом строки:

— Я разработал концепцию художественного творчества, которой собираюсь быть верен, которой намерен следовать безостановочно и упрямо. Её название — «Путь Асфальта». Про неё можно исписать толстые тома, но я хочу лишь вкратце передать суть. Художник слова! Прораб под подпись выдал тебе энное количество таланта. В нашем случае его символизирует Асфальт. Обычный Асфальт вроде того, что составляет основу городских Тротуаров и Дорог. Как ты будешь этот Асфальт класть, зависит от тебя, условий местности и других факторов. Заасфальтировав очередной участок, ты провозишь по нему фатальную колесницу своей жизни дальше на некоторое расстояние, одновременно приближая свой конец и высекая своё имя на стене истории для Вечного. Дорога, проложенная тобой, останется, даже когда ты канешь в Лету, и ещё послужит многим добрым людям. Но вот только ты уже об этом не узнаешь, хотя при твоей жизни прораб всяческими гримасами и ужимками старался донести до тебя эту простую, как два пальца об Асфальт, мысль. Но ты и не жалуешься. Да и прораб тобой доволен. Твоя дорога будет не хуже чем у других, но и не лучше. Те, кто придут за тобой, продолжат твоё дело и помянут предшественника (то есть тебя) добрым словом и тихой молитвой. Можно всю рабочую пору пробухать, но и зарплаты тогда не видать, как бомжа в лесу. Вопрос: оно нам надо?

Дочитав своё произведение, Виктор бросил взгляд на забинтованные пальцы, полез в карман за платком, культурно высморкался и только тогда рискнул посмотреть на Катю. Та не мигая смотрела расширившимися зрачками в лицо Виктора. Она быстро заговорила:

— Ты правда всё это сейчас вот прям напридумывал? Нет слов! Просто нет слов! Такая глубокая концепция — из ниоткуда! Я в потрясении. Дай поцелую! — она чмокнула Моисеева в щёку (от удовольствия и слегка пугающего неожиданностью счастья тот зажмурился и в смущении не решился что-то вымолвить в ответ). — Я предвещаю тебе большое будущее! Только не бросай это дело! Помню, у тебя проскользнула «фатальная колесница»». Тоже Талькова слушаешь?

Пришедший в себя после первого в его жизни поцелуя от девушки, Виктор уже спокойно заговорил:

— Есть такое дело. Любимая его песня — «Моя любовь».

— Здорово! А я её не слышала. Дашь послушать?

— Угу, завтра си-ди притараню.

...По пути домой Витя вспоминал беседу с Катей в школе и после, заново воссоздавал в уме как сказанное в её ходе, так и поцелуй, и осознавал, что приятно было заново переживать и то и другое. На полдороги Моисеев завернул к Филе, чтобы тот помог сменить повязку. С каждым разом эта процедура становилась всё более опасной, ибо к руке постепенно возвращалась способность двигаться, что было уже чревато лишним рывком пальцев и гибелью всего, что так дорого сердцу людей вне зависимости от вероисповеданий или отношения к рекламе прокладок. Радовало лишь, что шприц ещё был...

Уже дома, после наскоро проглоченной трапезы, Моисеев согнал наваждение и, глянув искоса на хорошо замотанную руку, открыл «вордовский» файл и позволил душе низвергнуться в пучины вдохновения. В этот раз он выдал ни много ни мало — антиправославный мини-памфлет.

3. «Право слово!»

«Гоша, девятнадцати с половиной лет, искал Историческую библиотеку в районе Китай-города. Ориентиры, которые должны были облегчить ему поиск, не выполняли своих функций. Храм, стоявший перед его глазами, явно не был тем храмом, который требовался.

Пока Гоша смотрел на не тот, но всё же такой красивый образчик зодчества, из храмовой двери вышла какая-то женщина средних лет, несколько диковатого вида, и направилась прямо к молодому человеку. Представившись Татьяной, женщина поведала рассказ, который так сильно заинтересовал Гошу, что он напрочь забыл о собственном деле.

— Ты видишь этот храм? Ты бы знал, как здесь отец ***ий проповеди читает! Но при всём моём хорошем отношении к нему, скажу прямо: православие никуда не годится! Они деньги берут за кости. Надо снова как в тридцать третьем году с ними поступить! Хотела за четверых свечи поставить — так говорят, за каждого — сто... Я пыталась об этом говорить одному батюшке, высокому такому, повыше тебя, и толстому: «Почему на костях капитал сколачиваете, на крещении?» А он побежал бить, я убегала, потеряла платок, он догнал. Так жестоко давно не видела, чтобы били! За голову — и об стену! — горькие воспоминания, это было видно, нелегко давались женщине. — Я подала на батюшку в прокуратуру, ещё на Украине было. Ничего... Поехала в Москву. Чувствую, за мной погоня, — озвучиваемый детектив захватывал Гошу похлеще Донцовой. — на «Щёлковской» увидела, что двое за мной следят. С начальством по мобилам что-то обсудили, им дали команду — догнали меня, избили, и свидетеля тоже избили.

Главное, какой народ оболванили хороший! Какая земля здесь — ты только посмотри! Все они, толстопузые, повязаны: государство, православие, менты. Все — одна банда. Жить страшно, умирать легко в такое время. Мафия, бандиты правят государством российским. Украли квартиру у меня... Короче, молодой человек, держись от них всех подальше — целее будешь!..

— Да ноги моей больше не будет у них на пороге! — молвил Гоша в негодовании».

Погружённый в мир собственной фантазии, Виктор даже не заметил, как наступил вечер. Потянувшись и глянув в окно, он увидел отблески закатного солнца. Улыбнувшись привидевшемуся в багровом пламени лику Бога, Витя по-быстрому сделал уроки, внёс корректировку в рассказ (по ходу дела подумал: «Ну вот, как бы теперь на меня православие не ополчилось!») и, умывшись, лёг в постель, размышляя о вошедшей в его жизнь, он был в этом уверен, девушке. Заодно он решил пока что замедлить темпы бурной творческой деятельности в пользу учебной.

Глава 6. Two lovers

На протяжении нескольких следующих недель Витя с Катей гуляли вместе по выходным, в результате чего они посетили, составив предварительно список в алфавитном порядке и отредактировав его, следующие места: Коломенское, Кремль, музей Вооружённых Сил, музей Востока, Пушкинский музей изобразительных искусств, Третьяковку.

Счастье наделяло осень чертами весны, всё было в порядке, пока Витя не накатал пару поэтических опусов для Дросимовой — простеньких произведений, которые вряд ли можно было отнести к творчеству, но на что-то серьёзное почему-то не было сил. Одно из посвящений выглядело вполне невинно:

«К тебе до смерти полон жаждой,

С последних сил сквозь зубы крепишься.

Люблю как бога я твой каждый

Квадратный сантиметр футфетиша.

Там, где проходит это тело,

Там, где проносит мир души,

Воздвигну храм рукою смелой

Красе очей в людской глуши».

Второе было слишком смелым, чтобы его здесь приводить. Но не стихи вызвали крушение идеалов. Дело в том, что по глупости и молодости Виктор завёл разговор о любви. Он не имел представления, что вместо того, чтобы привлечь (второе произведение включало зарифмованную пару «привлечь-прилечь»), это подействует на предмет обожания отталкивающе. Да какое там «привлечь», тем более — «прилечь»! Едва Виктор произнёс роковые слова, как почувствовал, что Катенька не хочет его ни в каком из смыслов, нужных ему. Какие-то пять минут назад всё было совсем иначе, но теперь что-то неуловимо и в то же время очень ощутимо изменилось в воздухе. Женская душа — Марианская впадина. Тёмная, зачастую холодная.

Катя объяснила, что хочет просто дружить с Витей.

Трезво взглянув на себя (no money, no car, no completed education and so no), Виктор страдальчески сощурился, ибо представлялось очевидным, что такая дружба хуже холодной войны. «Наверно, «дружба» и «ружьё» — это однокоренные слова» — мелькнула догадка. — Хорошо хоть, ничего не было. Хотя это также и плохо...» Лучше всего было бы отныне не замечать предмета своей страсти. Но попробуй не замечай в этом возрасте, когда всякий знак женского внимания равен… Да ни с чем не сравнится, выше всего женское внимание в шестнадцать лет! Особенно если его источник является к тому предметом обожания.

Всё это мгновенно пронеслось в ускорившем благодаря стрессу работу мозгу и привело к тому, что Моисеев, как Тальков, «ушёл в глубокое молчанье», лишь кивнув в ответ на заданный в лоб вопрос. Они прошли ещё какое-то расстояние вместе и разошлись.

Витя пошёл к ближайшей кафешке (они прогуливались в районе Старой площади, Витя сразу вспомнил своё последнее прозаическое произведение), а Катя индифферентно застучала каблучками в сторону метро. Охранник кафе «Sorry, бабушка!» грубо крикнул, едва Виктор вошёл: «Закрой дверь!» Другой охранник поинтересовался у кричавшего, почему он такой грубиян. «Это не я такой, это жизнь такая!» — выдал тот ответ, секунду поразмыслив. «Легко жить, когда во всём следуешь за общим потоком жизни и не пытаешься ничего изменить. Жаль, что серый удел — не мой», — подумал тогда, бросив на грубияна мрачный взгляд, Виктор. В кафе он долго не задержался, только слегка перекусил. После этого отправился домой.

Стоя в депрессивном состоянии духа и мрачно толкая чужие тела в ответ на привычные хамские толчки, Моисеев старался сохранить подобие равновесия в зыбком мире общественного наземного транспорта и видимость благочестивого спокойствия на лице.

«...Введена система АСКП. Более подробную информацию можно прочитать в объявлениях на остановках. Желаем вам приятной поездки!» — съёрничал голос из магнитофона водителя. «Абсолютно стандартная копчёная пи*да, — вяло расшифровал Витя, — а заодно и тренажёр для выработки в себе самых низких и зверских инстинктов».

…По неопытности Виктору в первое время после того, как Дросимова его бросила, было весьма плохо и больно в душе. Никто из старших товарищей не объяснил, что дальше влюблённости и расставания будут не столь болезненными. А если б и объяснили, разве это дало бы что-нибудь?..

Но, как бы ни было плохо, Виктор ничуть не сомневался, что нужно идти вперёд несмотря ни на что. Он просто взял и пошёл, решив, что, разумеется, можно было бы прожить жизнь как полностью, так и в деталях иначе, более грамотно, избежав бури и любви, но разве было бы от этого интереснее?

Увы, неприятности на личном фронте вылились в своего рода «творческий штиль». Ничего интересного не писалось.

Виктор всё ж начал новый рассказ. Он вывел 16-ым шрифтом заголовок:

4. «Табуированная тема»

После этого сходу родил и само произведение:

«Молодой человек шестнадцати лет шёл по улице. Возле газетного киоска он увидел дедушку……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………насрал в рот…»

Напечатав текст рассказа, он тут же в порыве раскаяния удалил его. Теперь он понял, что даже очень талантливый автор может написать бездарное произведение в соответствующем настрое — например, когда лебёдка либидо настроена на зло…

Глава 7. Day-dream

Дни проходили, Моисеев уже оправился от переживаний, вызванных неудачей с Дросимовой, как вдруг новая напасть подкралась оттуда, откуда не ждали.

Случилось следующее: в организме Виктора под влиянием инопланетного стимулятора творческой активности произошли необъяснимые изменения, затронувшие область его психики. Стимулятор пришельцев был рассчитан на широкий спектр обитающих в населённой части Вселенной существ, но не на всех, и, видимо, в том числе не на людей. В результате воздействие инопланетной техНЛОгии привело к нарушению адекватного мировосприятия. Хотя у молодых людей его возраста, особенно если они при этом талантливы в какой-то области (а талант часто — дело наживное, в чём Виктор недавно убедился на собственном опыте), мировосприятие и так разительно отличается от среднестатистического, присущего тем, кто самоидентифицируется исключительно как вечный борец за жирный кус в описанной Пелевиным Кормушке…

Итак, побочный эффект инопланетного средства — новообразования в психике Витька в виде дневных сновидений — стал фактом, с которым ему приходилось теперь считаться volens nolens. Ещё до общения с представителями неземной цивилизации Витю посещали видения, являвшиеся порождениями его собственной фантазии, которые могли бы дать пищу для размышления усердному поклоннику Фрейда, но никогда прежде они не выходили из-под полного или частичного контроля подростка.

Виктор с неудовольствием обнаружил, что видения могут захватывать его душу целиком прямо среди бела дня. Начал замечать, что выпадает из реальности в самый неподходящий момент — например, во время урока или при переходе улицы. К счастью, пока что толчки окружающих оперативно возвращали ему адекватное психическое состояние. Он мог лишь надеяться, что палец в один прекрасный момент не перестанет давить. Витя стал чаще менять повязку, прося Филиппа затягивать покрепче узлы — никто не знал, когда понадобится новая доза парализатора.

В конце концов он умудрился отключиться прямо на уроке. Ему ещё повезло, что невольный дей-дрим со стороны выглядел как глубокая задумчивость, которую равно могли вызвать как красивые девушки, так и история написания гениального романа Михаила Афанасьевича Булгакова.

В своём сне наяву Виктор обнаружил, что стоит где-то посередине Тверской улицы, прямо на проезжей части.

Напротив него располагалась группка из пяти бомжей, но бомжей неправильных. Двое держали плакат со странными словами: «Бомжи Москвы за сухой закон!». У остальных в руках были книжки советских писателей, но они вовсе не пытались их втюхивать, а время от времени читали. На одном оборванце даже были очки, из-под стёкл которых, правда, сверкали фингалы. Периодически бомжи скандировали не очень слаженно, но с чувством:

— До-лой вод-ку!!! До-лой вод-ку!!!

Чудеса не закончились. К фасаду здания, на который случайно попал взгляд Витька, был приделан рекламный плакат движения «против СПИДа — за СПИДы!», а сзади постепенно нарастал галдёж. Виктор смог заставить себя оторвать взгляд от бомжей антиалкогольной ориентации и плаката и, собрав всю силу воли, оглянуться на шум за спиной. Моисеев увидел процессию, двигавшуюся в сторону центра: люди с агитационными транспарантами и рекламными плакатами дружно шагали в ногу.

На одном из плакатов был красочно изображён ребёнок лет пяти с бутылкой водки и налитым до краёв стаканом. Симпатичный паренёк подмигивал и был готов употребить жидкость по прямому назначению. Забубённость позы, запечатлённая не лишённым таланта художником, однозначно указывала на то, что малыш понимает в своём деле толк...

— Кто вы? За что агитируем? — поинтересовался наш герой у ближайшего из идущих, лишь только тот подошёл поближе.

— Движение за легализацию употребления алкоголя лицами до восьми лет! Почему ребячья свобода ограничивается сверху?! Нет произволу властей!!! Ребёнок хочет бухать, не только курить! Значит, он должен бухать! Он будет бухать! Дайте ему эту возможность! Парень, пойдём с нами на митинг! — умудрился проорать мужчина алкоголического вида, пока не миновал Виктора, после чего обратил свой трубный голос — видимо, ему понравилось быть в центре внимания — к домам по сторонам Тверской: — все на Митинг, люди, все на борьбу за святые идеалы! Свободу ребёнку!!

Старые и потому красивые и надёжные дома, пёстрые от световых реклам и взиравших пластиковыми глазами сквозь стекла витрин манекенов в шмотках, стоивших дороже, чем организация протекавшего в тот момент митинга, скромно помалкивали, а люди по обеим сторонам улицы и сидевшие в редких проезжавших автомобилях выражали полное единодушие с митингующими, задорно метая перуны словесного гнева в «беспредельщиков».

В смятении от царящих вокруг гоголевского гротеска и кафкианского абсурда, Витя поплёлся за делегацией. Однако, поскольку окружающие воспринимали поразительные для Виктора лозунги как само собой разумеющееся, он решил мимикрировать в стороннего наблюдателя, вспомнив слышанное где-то высказывание Пифагора: «Учитесь быть тихими. Позвольте вашему тихому сознанию слушать и впитывать».

Между тем процессия преспокойно достигла Красной площади. По соседству с памятником маршалу Жукову кто-то сфотографировался с обезьянкой, кто-то кинул монету на Нулевой километр в надежде, что это поможет когда-нибудь сюда вернуться.

— Давайте, что ли, поскандируем... один такой лозунг! — произнёс Он голосом, искажённым мегафоном-матюгальником. Он — это небольшой мужичок, взгромоздившийся на импровизированную трибуну, собранную рабочими из заранее припасённых для этого частей. Заиграла опера Джузеппе Верди «Аида», но Он раздражённо махнул рукой, и музыка заглохла. Набрав в лёгкие воздуха, Он проорал:

— Да...

Ту-ду-ду-ду!!!

Пламенная пулемётная очередь прошила Его насквозь, наступив на горло планировавшемуся пламенному лозунгу.

Стреляла Она Тама.

Она Тама прошла на трибуну в гробовом молчании.

Она Тама достала откуда-то спрятанный микрофон и спела для толпы всё ещё не очухавшихся борцов за права детей попсовый хит, затем представилась:

— Борец за права нерождённых детей.

Нерождённые дети —

Они как мы с вами.

Мы должны стать им светом,

Пусть идут к нам как к маме!

Витин Сосед Слева выдавил:

—Ух, млять на раз!!!

После этого Сосед Слева в два прыжка очутился возле злосчастной сцены, вооружённый вилкой. Прыгнув и подтянувшись на руках, он оказался рядом с Ней Тамой. Ленивым движением отбросив вскинувшийся пулемёт, воткнул вилку в глаз женщины. Повалил её и дополнил акт насилия изнасилованием, добавив отягчающих обстоятельств в своё личное дело.

Толпа в безмолвии созерцала очередное реалити-шоу. Кто-то занялся онанизмом.

Витя не утерпел — либидо вынудило его действовать. Сняв со своих джинсов немаленькую цепочку для ключей, он решил принять в разборках участие.

И в тот момент, когда его рука замахивалась, чтобы приложить цепью насильника (замахивалась наполовину в порыве справедливого негодования, наполовину из зависти), Витя...

...Почувствовал удар локтём в бок.

— МО-И-СЕ-ЕВ!!! — лицо не старой ещё мегеры смотрело прямо на него, сверля амбразурами прищуренных косых глаз.

— Да-да... — вяло подал голос школьник, отметив, что разбудил его сосед по парте, сидящий справа, за что того надо бы потом поблагодарить.

— Ты что, спишь, что ли? — Елена Степановна брызнула в Виктора дозу яда.

— Нет, конечно же.

— Что я сейчас сказала тогда, повтори?

— Ух, млять на раз... — прошептал Моисеев, вслух же сказал: — простите, я просто немного задумался об эпохе, когда творил Михаил Афанасьевич, о нелёгких условиях, в которых писателям советского безвременья приходилось работать, конечно, если они были в ладах со своей совестью, поэтому что-то мог прослушать.

— Будь внимательнее!

На перемене Моисеев и друзья собрались поговорить о жизни. Семён под влиянием гормонов и прослушивания большого количества металлической музыки решил сколотить банду, точнее — группу. Эта идея была с энтузиазмом подхвачена. Оставалось лишь освоить какие-либо инструменты, накатать материал, и можно было лабать хоть на школьной дискотеке, хоть просто для себя дома.

Глава 8. Rock’n’roll Doctor

Пацан сказал — пацан сделал. А если не сделал, то ещё сказал. Пара репетиций, и материал, сочинённый Семёном, был разучен, а сама группа с названием «Сила Воли» в составе Сени Прыгалкина (гитара, вокал), Валентина Валжанова (гармоника, бэк-вокал) и Виктора Моисеева (барабан — работа одной рукой, как в «Def Leppard», бэк-вокал) оказалась готова к квартирным сейшнам. К нескольким наработкам песен Сени, включавших готовые гитарные риффы, соло и тексты, Валя и Витя добавили наскоро сочинённые партии их инструментов. Недолго думая, новоявленная группа начала мочить!

Да, действительно — на акустической гитаре Семёна отсутствовала пара струн; в качестве барабана использовалась обычная кастрюля, к которой прикреплялась обложка ненужной, но звучной старой книги — «На суше и на море» за какой-то бородатый год, а вместо тарелок подошла металлическая подставка для книг… но для полного угара этого было вполне достаточно!

Первым «хитом» группы «Сила Воли» стал боевик от Сени под названием «Снежный человек»:

«Где-то на севере в тьме он сидит:

Ждёт и глазами своими светит!

Приди ты к нему и умри — да!

Он вырвет тебе глаза!

Он вырвался из-под земли,

И он придёт за тобой.

И убьё-о-о-т тебя,

И убьёт твою семью!

Все его ненавидят,

И он ненавидит всех.

Многие в него не верят,

Но он-то в них верит и съест!

…Верит и съест!

Снежный человек самый злой на Земле,

Этот человек ненавидит всех.

Этот человек живёт под землёй,

И он не опасен ни для кого.

Но он вырвался из-под земли,

И он убьёт всех людей — Йе!

Этот человек — ходячий геноцид,

И он всех-всех победит!»

Молодость мерила достоинства музыки и текстов лишь одним качеством — угарностью, а этого-то как раз в шоу-для-себя хватало…

«Хитом» номер два стали антимилитаристские «Войны»:

«Дослал патрон в патронник, нажал на спусковой крючок,

И враг повержен, он — покойник, хотя и был тот гад качок.

Его семья по нему плачет, и дети стонут и орут,

А командир воевать хочет, и воины вперёд идут!

Вперёд!

Воюющие умирают, их дети кровушку их пьют,

И, меж зубами боль глотая, расстреливать себя дают!

ДАВАЙ!..» — это самое «ДАВАЙ!», призывающее соло, оралось в микрофон с особым энтузиазмом.

«…На войне как войне,

А на планете голубой

Умирают вся и все,

А ты вовсе не герой!

Ты убил впервые в жизни,

И сказал: «Прости, о боже!»

На могилу кровью брызнув,

Ты улёгся туда тоже.

Умирают все-все-все,

Не осталось никого.

Мир наш здесь, на самом дне —

Уничтожили его мы!

Воины, войны!

Воины, войны!

Воины, войны!

Воины, войны!

Не имеют смысла сраные войны!»

Апофеозом песни были три минуты истошных, но ритмизованных воплей сразу после строчки «Не имеют смысла сраные войны!»

Всё это дело записывалось на кассеты, одна из версий «Войн» содержала альтернативную гитарную партию в варианте Вали, но в целом версии не сильно отличались одна от другой.

Помимо перечисленных хитов ребята исполняли убойный шлягер «Крест». Песня начиналась с того, что Сеня говорил мрачным «мистическим» голосом: «По кладбищу идёт страшный могильщик. Он раскапывает яму… и ставит крест!»

После этих слов подключались гитара и барабан, а сам автор пел:

«Без него никак прожить нельзя,

И умереть без него нельзя.

Ляжешь в могилу, в земле почишь,

Крест на могиле у себя узришь.

Крест на могиле стоит у тебя.

Крест на шее висит у меня.

Крест ставят на месте, где зарыт клад.

Крест увидишь, и будешь рад.

Что ты будешь делать,

Если денег на гроб нет?

Могилу ты разроешь

И поставишь сам себе…

Крест на могиле стоит у тебя.

Крест на шее висит у меня.

Крест ставят на месте, где зарыт клад.

Крест ты увидишь, и будешь рад.

Коли крест увидишь ты,

Сразу всё поймёшь.

Этот мир покинешь ты,

В общем, ты помрёшь!

Крест на могиле стоит у тебя.

Крест на шее висит у меня.

Крест ставят на месте, где зарыт клад.

Крест ты увидишь, и будешь рад».

Витька в припеве помогал Сене и в меру своих способностей орал строки про крест страшным гроулингом.

Деятельность в «группе» не только доставила Виктору удовольствие, но и явилась источником вдохновения. Какофонические симфонии порождали в душе бури энергии, заставляли почувствовать что-то «настоящее», давая именно то ощущение, которое может дать человеку одна только молодость.

Быстро всё же подустав от репетиций и прослушивания со скептической улыбкой записанного, Виктор понял, что созрел для более крупного произведения. Рука, ставшая уверенной в последнее время, вывела название:

5. «Зона Наслаждения»

«“I can't get no satisfaction”

(Rolling Stones)

D…

Амия-402 проснулся, следуя возвратившейся к нему привычке, в своих апартаментах, а не где-то у чёрта на рогах, как бывало прежде. Поводил в поисках источника шума, прервавшего сон, длинногривой головой туда-сюда, и вскоре его суровый мутноватый взгляд наткнулся на чёрный прямоугольник напротив кровати. Голос по радио, включившемуся в качестве будильника, вещал:

— Добрый день, Н-зоновцы, с Вами волна «Наслаждение.FM»! Напоминаем, что сегодня, а именно — восемнадцатого числа месяца Революции одна тысяча двадцать пятого года от Обновления планеты П, ровно в двадцать семь часов, вы сможете услышать в прямом эфире программу «Аддиктоодиссея». Наш собственный корреспондент на юге Зоны Наслаждения встретится с ведущим консультантом по AD-1 Амарамии-506.

А теперь, как обычно в это время, начинается наш выпуск «Новостей с Боуллемом-255», то есть мной. Задержанные накануне самозванцы, совершившие ряд преступлений, прикрываясь подложными документами сотрудников Службы Контролирования Зон, приговорены к принудительному изъятию Гормонов Души для донорских целей. Наш собственный корреспондент передаёт с места событий, что открытый аукцион для нуждающихся в восстановлении отданных AD-1 Гормонов уважаемых людей уже начат, торги идут активно и цена уже перевалила за 15000 юванделий за биллион Гормонов…

Амия-402, не вслушиваясь в скороговорку диктора, на кульминационном моменте беспрерывной болтовни потянулся к пульту и, буркнув «Сволочи, не дают поспать!», выключил старательно твердившего жизнерадостные розовоочёчные новости Боуллема. Но совесть уже проснулась и, разумеется, не дала и Амии вновь уснуть. Собравшись с духом, тот вскочил с постели и принял стандартную утреннюю дозу AD-1.

Сразу отпустила головная боль, а сам Амия подумал в очередной раз о том, какие же молодцы эти учёные ребята, сумевшие сделать переход из Бытия в Небытие, шаг через пропасть, разделяющую жизнь и смерть, столь незаметным и плавным. И самое главное — столь приятным!

В последнее время друзья неустанно подзуживают «стареющего» Амию: «Не дело для Н-зоновца, — говорил одноглазый Тлонн-282, — ограничивать свои аппетиты парой доз AD-1 в день. Для чего тебе твоя душа, если не для наслаждения? Может, ты хочешь перебраться в Зону Разума?» В тот раз Амия вполне искренне посмеялся вместе со всеми над забавной шуткой, но в последнее время он начал почти всерьёз задумываться о переезде. Нет — не об отдыхе в Зоне Отдыха! Именно о переезде! И вот результат — он не в каком-нибудь южно-Н-зоновском притоне в компании друзей ставит опыты над своей физической кожурой и психической начинкой, а сидит на неприбранной постели в своей квартире, держась мозолистыми руками с венами, превращёнными в живые воронки, за гудящую голову. Амия сам понимал, что жизнь в постоянном удовольствии в любом возрасте — вещь утомительная, периодически требующая отдыха. Длительные блуждания по его Зоне за последние месяцы и постоянные кутежи привели, естественно, к тому, что биологические ритмы сна и бодрствования были нарушены. В воображении AD-1-аддикта снова и снова проносились сплошной пёстрой лентой Кэминговая аллея, Шоссе Кайфа, парк YOбли, район Публичных Домов и другие названия улиц и городов Зоны Н. Вспомнился месяц лечения от болезни Лейкоппа... Но всё это были просто мелочи в сравнении с терзающими душу сомнениями.

Остатками нетрансформированных в Источники Наслаждения душевных Гормонов он пытался ещё раз нарисовать перед своим мысленным взором картину собственной жизни. Обрисовав схематично своё прошлое наравне с грядущими перспективами, он ужаснулся. Превозмогая боль во всём теле, Амия оделся и выудил из тайника под мыслевизором пятьсот юванделий. Умываться он разучился девять лет назад, поэтому просто быстро поел и вышел на улицу. Хорошо, когда есть полезные знакомства, ведь эти полезные знакомства могут, когда нужно, помочь завести ещё более полезные…

E…

Амия направлялся в бар, где его судьба должна была наконец решиться. Длинные волосы шевелились на ветру, будто змеи. Нажав пальцем на висок и сосредоточившись на приёме ментальных волн, он активизировал вживлённое под кожу менторадио и продолжил слушать программу «Аддиктоодиссея» уже внимательнее:

— …Давайте послушаем, что скажет наш дорогой гость Армиякки-213 из Зоны Р.!

— Привет, Боуллем! Здравствуйте, дорогие слушатели! Итак, для начала я хотел бы освежить в памяти известные всем вам из школьной программы исторические факты, а именно — основные вехи в развитии AD-1 и, соответственно, Зон как социально-исторического явления вообще. На нашей с вами планете вся поверхность искусственно поделена на две равные зоны: Зону Наслаждения (Зона Н.) и Зону Разума (Зона Р.). За этими системами наблюдает нейтральная организация, являющаяся третьей силой, чьи станции находятся на спутнике С — Служба Контролирования Зон (С.К.З.). Данная организация следит, чтобы не происходило несанкционированных перемещений и обмена информацией между двумя изолированными Зонами. Вот почему вы, Н-зоновцы, лишены официальной информации о подробностях жизни в Зоне Р. И наоборот, Р-зоновцы обладают такой же официальной неполной и обрывочной информацией обо всём, касающемся вашей жизни. Что, впрочем, не мешает неофициальному обмену информацией. Планета П слухами кормится! Да и деятельность всевозможных «Агентов Отпуска», которые осуществляют перевозку грузов и людей из Зоны в Зону за деньги, набирает обороты. Другое дело, что желающих променять жизнь в радости на работу немного.

— Ха-ха, это точно!

— Обратный тезис тоже верен. Итак, с вашего позволения, я продолжу. Когда П достигла пика могущества, работать на ней перестало быть необходимым. Каждый получил возможность решать, зачем ему жить — для наслаждения или для творческой или научной работы. Естественно, большинство выбрало жизнь для удовольствия. Сейчас в Зоне Н. доступно всё выработанное человеческой мыслью для целей получения наслаждения. Мы не знаем подробностей о вас, но общей информацией, конечно же, владеем.

— Разумеется. Это взаимно.

— Теперь есть безвредные наркотики на любой вкус. Есть наркотики вредные. И, конечно же, король наркотиков — Absolute Drug-1, AD-1. Препарат разработал в 1001-ом году Исилай-202. Сторонники использования AD-1 победили скептиков, что и привело к образованию двух Зон на П. Зону Наслаждения неофициально окрестили «Рай на Земле». Но всё же многие сказали: «Не надо нам такого рая!» Они оказались первыми обитателями Зоны Разума.

Препарат AD-1 перерабатывает Гормоны Души, открытые тем же Исилаем-202 в 988-ом году, в Источники Наслаждения. AD-1-аддикт со стажем способен только на ощущение удовольствия, действовать и мыслить он не способен. Те, кто отдал все Гормоны, отправляются в Приюты Счастья, где их тела питаются от автономных источников. В вашей Зоне была создана Зона Отдыха Зоны Н., куда стали приезжать время от времени учёные с целью отдохнуть от интенсивной работы, дозировано используя препарат AD-1. Точно так же и в Зоне Р. появилась Зона Отдыха для желающих отдохнуть от безделья.

— Кстати, не все наши слушатели знают, какова же судьба учёного, разработавшего AD-1…

— Он работал ещё какое-то время в Зоне Р., но собственное создание принудило его покинуть Зону Разума. Сейчас он в Приюте Счастья.

…Щелчком пальцев Амия отключил приём, так как уже вплотную подошёл к своему любимому бару «Эй-Ди — Сю-да».

Хозяин радушно встретил приятеля и проводил того в комнату для особенных гостей, куда обычным Н-зоновцам путь был закрыт. Там уже сидели мужчина делового вида в виртуальных татуировках на щеках и усталого вида дама с малиновыми волосами, в облике которой было что-то, сразу понравившееся Амии. Очевидно, она и была той, что нашла его через секретный канал знакомого Амии.

…Одновременно с этим в Зоне Разума Амук-4112 шёл по тёмному малознакомому кварталу (впрочем, ничего не боясь, ибо Зона Р. — это не Зона Н.), чтобы оплатить услуги видеофонной связи по секретному каналу, который не прослушивается С.К.З.

Осуществив платёж, Амук приложил идентификационную карту к терминалу секретной связи и ввёл код, извлечённый из Дополнительной Памяти своего мозга. На экране видеофона, оглядываясь периодически по сторонам и зная, что ожидает его в случае обнаружения, Амук наблюдал троих людей. Они сидели в баре за много километров от Зоны Р.

Амук спросил себя, что же он делает здесь и как он докатился до такой жизни. Впрочем, учёный тут же вспомнил, что твёрдо решил уйти в Зону Н., и поэтому сейчас он не мог бы быть где-либо ещё.

…Агент Отпуска Факраз (имя, разумеется, не настоящее, потому что, назови Агент настоящее, он рисковал бы навлечь молекулярную аннигиляцию на всю гоп-компанию) произнёс глухим басом:

— Итак, все «заговорщики» в сборе. Начнём. Точно ли вы, господа, решили покинуть свои Зоны? Не достаточно ли вам было бы недельки в Зонах Отдыха Зон Р. и Н., чтобы поменять судьбу лишь временно?

— Нет! — последовал почти синхронный одинаковый ответ от Н—зоновца и Р-зоновца.

— Хорошо, я рад этому. Для начала предлагаю выпить. Официант, всем AD-1 с томатным соком за мой счёт! Раз вы решили твёрдо, спешу сообщить, что вам сказочно повезло! Как вам, безусловно, известно, никого просто так не отпускают из Зоны в Зону. Но у вас есть я, Факраз. Кстати, представьтесь!

— Амия-402.

— Амук-4112, — чуть помедлил с ответом второй «заговорщик».

— Спасибо, что назвали настоящие имена. Они для меня не секрет, но, скрой вы их, не видать бы вам Зон и Р. и Н. соответственно, как своих Гормонов Души. О, да у вас ведь и имена похожи, только сейчас заметил! Это судьба!! Не упустите свой шанс! Всего за четыреста пятьдесят юванделий. А что за девушка с вами?

— Я — Амани-429, подруга Амука. Именно я нашла вам клиентуру.

— То есть, вы тоже из Зоны Р.? Впрочем, меньше будешь знать — дольше проживёшь. Всё, молчу!

— Да, и из-за меня он переезжает сюда. Впрочем, вам и правда незачем это знать, так что избавлю вас от подробностей этой истории.

Сумма, которую требовал Агент, всех устроила. Ненадолго зоновцы замолчали и просто выпили, закрепив сделку. У Амука пока что не было AD-1, поэтому он выпил тонизатора, который был у него всегда с собой.

— Итак, Амук, завтра мой человек встретит вас у западной границы Зоны Р. в районе, координаты которого я скину вам по ментопочте. Через пробел в системе защиты Нейтральной Зоны автоматический быстролёт перебросит вас сюда. Вам и Амии поменяют Идентификаторы. Я получу свою плату и осуществлю переброску Амии. Есть вопросы? Нет? Что ж, думаю, если не осталось вопросов, то — до завтра!

…Амия вызвался проводить Амани до дома, проявив качества истинного джентльмена и так аргументировав свой поступок: «Здесь всё же не Зона Р.!»

За беседой о том и о сём на квартире Амани они решили выпить ещё по паре AD-1, что вылилось в ещё большую интенсивность бесед.

Вдруг Амия обнаружил, что ему поздно возвращаться — телепортёр уже закрыт. Амани позволила ему остаться. Но этим дело не ограничилось, всё переросло в спонтанный незапрограммированный акт любви.

Они удобно расположились на кровати. Пройдя через череду оральных ласк, они перепрыгнули на более тесный уровень телесного общения. Замельтешили перед глазами чужие глаза, нахлынули воспоминания детства. Незаметно подобрался логический и триумфальный финал. Затем — последний поцелуй. Отход ко сну…

A…

Амук (филолог, занимающийся в основном проблемами лексики древнебруснианской литературы) готовился в душе к изменению образа жизни и поэтому не мог уснуть этой ночью. Почитал что-то по истории. Просмотрел «Слоговые сонорные в праязыке планеты П» — неоконченную работу, которую писал.

В жизни Амук много путешествовал. Библиотека Луина, Шоссе Докторов Наук, Профессорово, Библиоград, аллея Хорошей Книги, Мюзикл Сити и другие улицы и города Зоны Р. очень много значили для него. И больше он никогда ничего из этого не увидит! Смириться было тяжело.

Встав с постели, Амук взял дневник, который вёл на досуге. Туда же он записывал озарения, возникающие по разным поводам в сознании, и даже в глубине души считал себя чуть ли не непризнанным гением. Называлось его творение «Над повседневностью прозы». Собственные старые мысли оживали в сознании: «Произведения разных авторов восходят к одному Божественному Бессознательному». «Лучше не только доказывать людям, что ты чего-то стоишь в этой жизни, но и убеждать их, что они сами чего-то стоят в ней». «Для человека, занимающегося творческой деятельностью, прекрасная сторона есть во всём». «Задача писателей — раскрывать то хорошее, что есть в человеке». «Как хорошо, что люди, потерявшие человеческий облик и язык, навсегда ушли из Зоны Р.; люди, е*аться-плеваться для которых было главным делом в жизни». «Берегись автоагрессии: только зло, направленное на тебя, ты способен ощутить в полной мере. Так не твори же зла!» «Поскольку я вас не знаю, вы для меня прекрасны!» «Только понимающий всю силу человеческого слова оценит роль филологии». «Главное — писать интересно, пусть не серьёзно, лишь бы людям понравилось». «В ранней молодости я мечтал, что все люди исчезли с планеты П, остались только мы вдвоём с Ней. Больше никого... Тогда я дал бы волю своей страсти, а Амани бы не посмела отказать ввиду отсутствия какой-либо конкуренции. Теперь же Амани исчезла из моей жизни, и среди всех остальных людей не найти никого более одинокого, чем я!»

Последняя запись касалась бывшей девушки учёного, которая ушла навсегда в Зону Н., ибо поняла, что её всё достало, так как потеряло последние крупицы смысла. Свет науки уже не согревал её, а чем ещё, кроме наркотиков, наполнить свою жизнь, она была не в состоянии придумать. Филологу нельзя стало общаться с ней. Амани обменялась местами с умирающей проституткой, которая хотела успеть поработать в науке перед своей смертью.

На утро Амук взял отпуск на работе, чтобы объяснить своё отсутствие.

D…

Амук с бутылкой «Амагеррто» в одной руке и сигаретой «Пурупи» в другой подошёл к двери с надписью «Fight club». Он уловил суть дела довольно быстро, и вскоре стоял перед соперником, изображая злобу лица и бешено вращая белками глаз. И всё-таки Амук так хорошо словил, что не смог сам добраться домой.

На следующий же день ударом по челюсти Амук вырубил оппонента.

Однако вскоре учёный устал от удовольствий и ушёл в С.К.З., издав перед этим книгу, ставшую бестселлером.

Однажды на задании в Зоне Н. Амуку стало плохо. Вскоре он умер от суперспида. Амани умерла через год после этого от AD-1.

Амия работал в Зоне Р.: разрабатывал новое медицинское оборудование. Он сам открыл болезнь в себе, с которой ему было не выжить. Тогда он снова вернулся в Зону Н., где ушёл в Прямой Удовлетворитель Либидо. Оставшиеся два года просто дожил во сне.

Ещё в то время, пока Амия был на обследовании в Зоне Р., выяснилось, что поразившая его болезнь оказалась вирусным последствием целого комплекса наркотических средств, своего рода неожиданным «приветом» из Зоны Н.

Более того, выяснилось, что сам препарат AD-1 постепенно претерпевает трансформации вследствие изменения некоторых биоактивных элементов, лежащих в его основе. «Болезнь Амии» поразила огромное количество жертв.

В результате этих процессов было принято решение об отмене Зон Наслаждения и Разума. Все запасы AD-1 были уничтожены.

…Молодой человек подошёл к прилавку и шёпотом спросил продавца:

— AD-2 есть?

— Конечно!»

...Опустошённый, но довольный написанным и собой, Витя позволил сознанию уплыть в мир сна.

Глава 9. Entering the Zoo

Время мерно отбивало такт, кралось 24-метровыми шагами вперёд, напомнив вскоре, будто в прежних школьных сочинениях, о «счастливой поре очередных каникул». Перед тем, как отметить Новый год, друзья решили посетить Московский зоопарк. Фили с ними не было — сказал, что сейчас у него «дикая запарка — тут не до зоопарка». Из тех троих, кто пошёл, никто не был в зоологическом парке с детства. Мысль поглазеть на менее разумных и поэтому более счастливых существ зрела давно, да всё было как-то недосуг. Или — не до сук. Хорошее настроение и солнечно-морозная погода обещали: время протикает не напрасно. Зимой меньше видов открыто для наблюдения, но тому, кто умеет смотреть, этого вполне хватит.

Они ходили меж клеток, подмечая мельчайшие нюансы и аллегории животного мира, равно как и людского, ведь люди в зоопарке — особая статья. Там неопытный парень не может в должной степени овладеть вниманием девушки, с которой пришёл, и на челе явственно проступает досада. Здесь малыши лазят по памятнику. Пусть себе лазят, пока ещё — малыши. Недолго им лазить…

Поначалу парк оправдал все самые смелые ожидания: впечатлений была уйма. Друзья радовались, как дети. Но вот они дошли до павильона с ягуарами. Там разные уроды — через одного — делали фотоснимки со вспышкой, несмотря на развешенные повсюду листы с просьбами этого не делать — чтобы не вредить нервам животных.

Виктор хотел было сделать замечание, но увидев, что животные к вспышкам относятся спокойно — они спят или их это не волнует — передумал. Лишь появилось желание повесить на каждого посетителя зоопарка предостерегающую животных табличку: «Осторожно! Люди опасны!»

Да ладно бы, только дети вели себя шумно и неадекватно! Но ведь и взрослые — туда же! Животные же не могут не только защитить себя, но и оценить причиняемое им зло.

Пока Валя и Сеня обсуждали Panthera tigris tigris (ver. alba) — цветовую вариацию бенгальского тигра, попросту white tiger (посетителям пояснялось на специальной дощечке, что в 1951-ом году индийский махараджа нашёл на охоте тигрёнка, который стал первым представителем этой породы. Его назвали Мохан. Тигры белого цвета родились только от спаривания Мохана с одной из его же дочерей от рыжей самки, все белые тигры в мире сейчас — его потомки. В природном окружении особи такой окраски не выживают, гибнут. Могут жить только в искусственно созданной среде обитания), Сеня размышлял: «Давно уже стало общим местом вести беседы о «тупости американцев», противопоставляя им русских. Только, дорогие господа-товарищи, вы с вашими дешёвыми сериалами и ток- и реалити-шоу, закашивающими под Запад, уже давно их не только догнали, но и умудрились обогнать. Я говорю не про всех — всего лишь про абсолютное большинство… Люди-пустышки... А душа суть иммортальна. Даже если это душа слона... Всё было не так когда-то. Вспомнить хотя бы Елену Трифоновну, земля ей пухом! — учила нас истории классе в пятом. Не только ведь хорошо и грамотно учила по своему предмету, но и рассказывала о жизни, учила ей… И — сравнить с тем, как истории на те же темы звучат сейчас…»

Подошедший всё к той же клетке какой-то молодой пацан воскликнул по поводу тигра:

— Прикольный чел!

— Привезли тебя из твоей тёплой Африки, бедного, — женщина средних лет, что стояла справа от Вали, поспешила продемонстрировать всем своё невежество в вопросах зоологии…

В помещении с медведями мрачные мысли были несколько рассеяны комичным бурым зверем, сидевшим в позе царя на троне и выставлявшим на всеобщее обозрение эрегированный член. Чем богаты, тем и рады. Мудведь, так сказать.

Впрочем, даже пенис медведя, удобно развалившегося на бревне, казался естественным, слитым с сущностью самого зверя, материей и идеей бревна и духом Природы.

Посмеявшись с друзьями над увиденным, Моисеев погрузился, как это у него часто случалось в последнее время, в раздумья, не сильно приуроченные к местности, в которой он находился, и окружающим событиям: «Побывать во многих мирах, оставив в них свой след; взять всё лучшее и обогатить Вселенную новыми мирами — такова писательская задача. Ну и, разумеется, — стать совершенным орудием в руках Бога». Накануне он записал в ежедневнике: «Я хочу одного: переселиться в мир книг на постоянное жительство. Хочу, чтобы каждую секунду каждых 24 часов каждых суток каждого месяца каждого оставшегося мне года моё сознание скользило только по волнам строк, бухтам страниц, морям книг. Только писать и читать. Только это. Я один из немногих, кто не посмеётся над этим. Просто таков мой путь…»

…Очковый медведь полностью оправдал своё имя — он так и не показался. «Очканул!» — резюмировал Валёк.

Прошли ещё. В загоне, сразу за лошадьми Пржевальского, стоял кианг. Как выяснилось из надписи на табличке, Ольга Шелест опекает сего непарнокопытного. Что ж, т.н. «опекунство» в зоопарке, наверно, — хорошая тенденция: кому-то лишний кусок корма и тепла, кому-то — пиара.

В отдалении виднелся какой-то дебил, дающий у вольера верблюду хлебнуть пива. Они прошли чуть дальше, и узрели, как ещё один кинул в обезьянью яму жвачку, которую подняла макака и принялась радостно жевать. Бог даст, не умрёт…

Адекватный человек придёт — каждодневная работа для животных. А невежественный кто? Да редкие животные, некоторые в Красные книги занесены, просто могут умереть! Ведь в зоопарке их по научной методике кормят, а им чипсы суют!..

В зоопарке Виктору открылась одна интересная закономерность, а именно: людская тупость особенно выпукла там, где собирается компания сразу из нескольких человек. При этом выяснилось, что тупость увеличивается пропорционально росту количества людей в одном месте.

Через мост прошли на вторую половину. Когда прям при Викторе, стоявшем сбоку, начали кормить зверей, он уже не выдержал и высказал людям, в чём они не правы. Слава богу, послушались несмотря на его молодость.

Дошли до горки, где соседствовали разные горные копытные. Из всех них только козёл подошёл к клетке в надежде выпросить кусок хлеба.

Глядя на него, Валя процедил:

— Почему-то политикой занимаются, как правило, козлы. Такое вот противоречие…

— И в чём тут противоречие? — спросил Сеня.

— В том, что мы тоже вынуждены просить хлеб у козлов.

— И ждать от них молока, — вставил рассеянно Витя.

Дальше! Что это за существо? Вон там, за грязным стеклом в павильоне обезьян? «Да это же «Снежный человек» из нашей песни!» — узнал Семён. Рядом онанировала мартышка…

Террариум. Тупорылый крокодил, аметистовый питон.

Ух, ты! А это уже курица и лиса, мыши и кот в одной клетке. Да где же вы такое видели в мире людей, где все едят всех? Не прошёл мимо уже подуставших к вечеру ребят и почерпнутый из надписи на табличке факт того, что характерной особенностью тульских бойцовых гусей является крутоносость — видимо, крутизна гуся прямо пропорциональна крутизне носа.

Выходили сквозь щель чуть приоткрытых ворот. Виктор для себя по ходу пути резюмировал сегодняшний поход: «Хоть у животных и отсутствует словесное мышление, они вовсе не производят впечатление существ, живущих бессмысленной жизнью — чуть ли не в пример людям». Виктор прежде бывал в зоопарке, поэтому мог сделать вывод о том, что животные постепенно эволюционировали: «Они уже начали подозревать, что выход — совсем рядом. Их всё сильнее манит дверь; они понимают — стекло отделяет от них свободу... Чёрный ягуар, бешено рыча, тычется лапами в стекло. Шипоклювка и веероносный голубь внимательно вглядываются в посетителей, мечтая о побеге. Звери! Придите и заберите наши грязные тела, очистьте наши грязные душонки! Ведь эти вандалы, эти варвары ничего не читают, ни о чём не думают! Им хоть весь зоопарк испиши предостережениями — не почешутся».

…Витя вернулся усталым, но довольным. Рука слегка затекла, и это вдохновило на то, чтобы присесть перед монитором и набросать:

6. «Зудящая рука, тексточеловек и его татуированные мысли»

«Не понимаю людей, которые мучаются в раздумьях о правильности выбранного жизненного пути. Про себя я точно знаю — я всё делаю не так. Поэтому я спокоен», — подумал Васильев.

В сумерках люди ждали трамвай перед остановкой. Тот запаздывал — прятался в депо от морозного ветра. На самой остановке, где стоял Вадим, никого не было — все стояли несколько дальше, где будет первая дверь, когда водитель остановит. Но и там он не сразу заметил людей — лица едва выделились, подсвеченные снегом и спрятанные вечером. Лица казались масками, нарезанными и раскрашенными на бумажной фабрике. Порою зимними вечерами мир казался одной большой Потёмкинской деревней.

Вадим Алексеевич ждал с ощущениями калеки по жизни на паперти, которого протыкает холодом насквозь. Подкатился человек без ноги в инвалидной коляске, тоже стал ждать. Снег засыпал две борозды, оставленные гнутыми колесами.

Инвалид открыл банку кока-колы, глотнул, съел пирожок. Пробормотал что-то. Наконец подъехал транспорт, Васильев прошёл ненавистное АСКП. Водитель сжалился над инвалидом — открыл среднюю дверь. Ловко перебросив усилием рук и ноги своё тело и кресло, человек уселся на свободное место.

— Я прошёл! — через пять минут какой-то парень спортивно перескочил турникет, затем по инерции проскользил по полу несколько метров и уперся бедрами в плечо инвалида.

— Я видел! — вошедший следом друг спокойно опустил карточку. Он пристроился над коляской, преградившей проход дальше, но смотрел в окно без досады. Через несколько остановок одноногий засуетился, готовясь выходить.

— Я помогу, — спокойный не брезговал ни сальным видом калеки, ни лишними движениями.

— Если не затруднит… — отозвался калека. — Нужно только спустить коляску вниз.

— Заморыш как говорит! — прыгун заржал в голос, заставляя содрогнуться пассажиров, включая Васильева, смотрящего «социальный ролик» на ходу, и покоробив своего же друга.

— Ты вообще в хлам! — прикрикнул бывший «спокойный», высадив инвалида и вскочив обратно на подножку.

«Прыгун» дышал перегаром, смеялся и громко вещал что-то о войне; о людях, ставших после неё никому не нужными... Васильев не стал прощаться с трамваем, так и не звякнувшим в свою очередь, который выпустил его на снег со скрипом. Скрип гулял с ним мимо палаток в поисках «Red Bull’а» и не находил. Они вместе отправились к метро, потому что мороз крепчал.

На стене вестибюля кто-то начеркал: «Wiki — обобщённое знание миллионов. Wiki — нео-наркотик для интеллектуала».

Через какое-то время Васильев уснул на «Кольцевой». С утра перешёл на другую ветку. Вышел из поезда, присел на одну из жёлтых скамеек со следами забомжёванности. Скамья стояла возле того края платформы «Спортивной», который обращён к идущим в центр поездам.

Когда-то «Прибытие поезда» было событием, а теперь практически любой желающий имеет возможность снять на камеру своего мобильного подобный «шедевр». Кроме разве бомжей… Из норы «А» в нору «B» проносились по конвейеру гремучие змеи. Посередине пути, в пункте «С», пресмыкающиеся делали привал и обильно испражнялись. Из всех пор их синхронно и ожесточённо выползали такие же гремучие, как змеи, люди. Не отличающиеся от них внедрялись в образовавшиеся пробелы в организмах гадов, и конвейер уносил всех во тьму. Самые адские звуки исходили от проносившихся порой змеек без начинки из теснившихся во чреве пассажиров — змей злило то, что приходится испражняться вхолостую. Вослед каждой такой порожней твари, уже укрывшейся за вратами пункта «B», долго и мерзко визжала дежурная: «А—та—ай—ди—и—и—ти—и а—а—а—ат кра—ай—а пл—а—ат—фо—о—о—р—м—ы—ы—ы—ы!..»

Тупые вопли «совковой» леди не выводили Васильева из душевного равновесия. Оно было устойчивым в плоскости такой смеси: 60% от нормального состояния психики, 30% паранойи и 10% — Dementia Praecox. Это не было худшим вариантом на тот момент исторических блужданий страны. Соотношение увеличивалось с возрастом в пользу паранойи (сокращая долю нормального состояния), а у более молодых преобладала Dementia (также в ущерб нормальному, если принимать за норму здоровое состояние).

Внутренние весы Васильева качнулись влево, лишь когда левая рука проявила самоуправство, начав зудеть. Странно зудеть, нехорошо. Зудеть, как зудит совесть вчерашнего студента, психологические проблемы которого связаны с необходимостью поиска места среди людей, объединённых отношениями взаимообъедания.

«Блин!» — только и подумал ВА.

АВ аккуратно засучил засаленный сучками рукав, почесал мохнатую руку, и вдруг увидел, что по площади чёрного леса от кисти до локтя идёт какая-то надпись красивым каллиграфическим почерком, будто татуировка — чего у него отродясь до сего не водилось. Буквы, составившие в совокупности надпись, объезжали аккуратными синусоидами чёрные изогнутые ворсинки.

ВВ внимал следующему: «Оставить здесь? Вывести на поверхность?» «Да ну его, пусть чуток ещё посидит. Успеется. Ружьё выстрелит в свой срок...» «А что, если он прочтёт?» «;=))))» От прочитанного узкие сиреневые глаза ВА расширились до предела и полезли на лоб. Зуд во второй руке заставил закатать второй рукав. «Блин. Увидел. Может, послать за кем-нибудь, чтобы его отсюда увезли?» «Нет, рано ещё...» «Так ведь люди видят его панику!» «Они только делают вид, что их что-то интересует. Их души отданы за суши. Их уши тонут в эфире, их суша в материальном мире! Кому какое дело до него, сам подумай?..»

ВА схватился за голову, вскочил с лавки и побежал к эскалатору. Затем — всё так же бегом — вверх по ходу его движения. На бегу начала было зудеть правая нога, но перестала. АА вышел из метро, сел на засиженную «голубями» и голубями лавчонку во дворах под сенью берёз. Руки позудели чуть и тоже перестали. Васильев решил поправить сожжённые экстремальной ситуацией нервы с помощью батла «Red Bull’а», который здесь всё же имелся. Залпом проглотив содержимое миниатюрной банки на всё той же лавке («Шестьдесят рублей за глоток, мать моя!»), он засуетился в поисках импровизированного сортира. Место за гаражами показалось подходящим. Но — так ему только показалось! По пути в вожделенный закуток крайняя плоть дала о себе знать нетипичной болью и зудом. Это не было связано с каким-либо венерическим заболеванием — всего-навсего продолжение сегодняшнего невольного бодиарта...

Надпись, что появилась на яйцах, гласила: «Ссы, не бойся пока что... Мы потом к тебе ещё вернёмся, и вот тогда проссышься по-настоящему! Г р а ф и к а т о р». «Дурацкое имя!» — прошептал, покосившись на надпись, ВС.

Вот уже анальный зуд настиг бедолагу. СВ, стянув штаны, боковым зрением попытался разглядеть надпись, но ничего из этого не вышло.

Натянув штаны, АС вернулся к уже ставшей такой родной и близкой лавочке. Господин Васильев решил не комплексовать и подошёл, вновь спустив штаны, благо рядом никого не было, к стоявшему рядом «Мерину». Глянул на отражение своего упитанного зада в зеркале заднего вида иномарки. Шрифт был крупным, поэтому он смог, покрутившись так-сяк, уловить смысл написанного: «Пни меня!!» «Абанамат!!!» — прокомментировал начитанный АС.

ВС попросил у школьника, который сидел на соседней лавочке, штрих-замазку. Школьник сперва, пока Васильев его не заметил, был занят тем, что запечатлевал редкие кадры голого зада для публикации на «You.tube», но лишь ВМ обратил на него внимание, он сразу сделал вид, будто что-то пишет в своём ежедневнике. АВ замазал надписи на руках и заду. Но поверх замазки, едва она подсохла, появились новые «загадочные письмена»: «Ты чё, борзый, брателло?!» «Люлей ему дать, и всё!»

Как назло, не успел ВА закончить со своим задом, как откуда ни возьмись появилась группа матерящихся и гогочущих рабочих. Пришлось от греха подальше ретироваться. «Что за постмодернизм?!» — воскликнул ВС, бросив очередной беглый взгляд на предательское тело.

И тут же начало зудеть всё. АС стал стягивать с себя вмиг осточертевшую одежду. Впрочем, прохожим не было до этого дела — лишь пара подростков включили видеокамеры своих мобильников.

Вот какие слова покрыли тело АВ:

«Смотри, стриптиз устроил!» «Парень, у тебя будут неприятности!» «Ладно, вызывай “скорую”!»

Сознание поблекло, и Васильев посчитал, что тело уже всё покрыто тату, и враг принялся за его душу. Татуированные мысли шли неспешной чередой. — Вот — попал!.. Учись, дядя, пока ты ещё жив две наносекунды в этом единственном из несуществующих миров…

— ..........?

— Я кефалю, кефалю, кефалю!

— .........?

— Камбала!

— Греко — сильнейший шахматист Европы первой трети 17-го века... Бллин, что со мной? Уроды, не срите мне в душу!!!

— О! Вроде вернулась спо... Невысокоморальный контингент. Нет повести печальнее на свете, чем о подключенном к модему Интернете. Каждый из нас вынужден пачкать свою бессмертную душу о грязь этого мира. Что, они так и буду...

Маленькие зверушки с пистолетами пришли в психушку к ХВ. Васильев быстро бегал по камере, но они стреляли в него ещё быстрее и без осечек. Печень, почки, пятка, живот, сердце. Пять выстрелов и ровно столько же попаданий.

* * *

Все совпадения в произведении ирреальны».

Уставший но довольный, Виктор позволил себе отдохнуть и расслабиться с книгами. Он выяснил к этому времени, что чужеземное воздействие на мозг позволило развить не только художественную одарённость, но и предрасположенность к усвоению знаний. Теперь он читал больше, быстрее и продуктивнее, перерабатывая полученные знания в собственные теоретические построения и концепции.

Part 2. Head

Глава 10. Кладбище

Незаметно и неумолимо прошло несколько месяцев, занятых чтением, письмом и учёбой. За это время произошло не много важных событий в жизни Виктора. Умер его отец — спившийся в конец некогда маскировавшийся диссидент и интеллигент (тоже маскировавшийся), мешавший своей семье жить. О нём будет достаточно сказано в своё время. Всё чаще приступы беспричинного, по мнению окружающих, мрачного настроения посещали Моисеева. Страх схватывал когтистыми лапами за рёбра и его и друзей, когда они всерьёз задумывались о том, что произойдёт, если Виктор отпустит кнопку. Руку с кнопкой отныне он предъявлял как покалеченную навек — её поместили в специальный кожаный футляр («человек в футляре, точнее — в хэндляре», — шутил Виктор). Витя сначала не хотел говорить о «серьёзности повреждения», но со временем отмалчиваться стало невозможно. Продемонстрировать кому-либо руку он, тем не менее, отказывался наотрез. Из троих друзей, составлявших постоянный состав группы «Сила Воли», только Сеня продолжал писать песни и совершенствовать технику игры на гитаре: он упражнялся большую часть свободного времени, а как известно, оно есть не у того, кто им щедро наделён судьбой, а у того, кто его сам себе находит. Хотя ему было проще, так как он был школьником. Остальные же «музыканты» успешно сдали выпускные экзамены и вступительные — в разные вузы. Валя, давно уже просиживавший вечера над книгами по психологии, с одной стороны — готовясь к вузу, а с другой — начиная задумываться о грядущей карьере, поступил в психолого–педагогический. Филипп — в природообустройства. Виктор — в Московский государственный открытый педагогический университет имени М.А. Шолохова на филфак. Незачем и говорить, что выпускные и вступительные Моисеев сдавал лишь на «отлично».

До начала учёбы ещё было немало времени. На дворе — лето. Пока никто из Москвы не уезжал, и летние дни перед первым курсом, выпадающие раз в жизни, молодым людям необходимо было украсить таким узором, чтобы и при взгляде из будущего он согревал души. После некоторого раздумья и споров о том, как это лучше осуществить, программа была составлена.

Сперва решили посетить Ваганьковское кладбище. До него тогда ещё проходил маршрут трамвая, добираться было весьма удобно.

— Тут ехать — меньше часа, по-хорошему, — высказался Валя.

— А по-плохому если? — поинтересовался Филипп.

— А по-плохому — больше! — пожал плечами Валёк.

Марочкин, Моисеев и Валжанов, оставив после безуспешных уговоров Сеню спокойно совершенствовать игру на новой шестиструнке, на которую родоки выделили бабло по случаю успешного окончания учебного года, ближе к вечеру поехали на место. «Металлическая» стилистика, влиянию коей каждый из троих подвергся в большей или меньшей степени, сильно располагала к подобным походам, поэтому этот пункт программы споров не вызвал.

Трамвай, весело стреляя на поворотах бенгальскими огнями из искр — начитанный Виктор сразу просёк, что это экстратоки размыкания между проводом и трамвайной дугой — двигался вдоль Ленинградского проспекта. Заняв вакантное место у окна, Виктор достал захваченную с собой книгу священника Павла Флоренского. Творчество Флоренского вошло в круг чтения тёзки однофамильца Венедикта Ерофеева косвенно из-за влияния последнего, пробудившего интерес к Василию Розанову. Когда Витя читал самого Розанова и статьи о нём, то тут и там натыкался на фамилию священника. В конце концов, рок распорядился так, что первый том книги Флоренского «Столп и утверждение истины» он нашёл в библиотеке покойного отца среди томов, отложенных первоначально как неинтересные, и любопытство одолело здоровый скепсис. Строчки кадилом слегка подскакивали в такт с вагоном, впрочем, это не очень мешало. Внимание сначала привлекла вступительная статья, а не Флоренский. Моисеев обратил внимание на слова её автора (С.С.Хоружий), что шли после описаний религиозной и научной деятельности Павла: «Летом 1934 г. жене и детям было дозволено навестить его. Но вскоре же после их отъезда Флоренского перевозят в Соловецкий лагерь, где он находится до конца октября 1937 г. 25 ноября особой тройкой УНКВД Ленинградской области он был приговорён к высшей мере наказания и расстрелян 8 декабря 1937 г.» Витя прочитал последнюю строку и посмотрел на часы. На них было 16:37, но ему показалось, что 19. Моисеев произнёс мысленный приговор: «Не простим вам, сволочи, тридцать седьмой никогда!» Особенно страшными казались в связи с прочитанным слышанные некогда в транспорте и на улице высказывания случайных попутчиков, будто бы никаких репрессий вообще не было: всё якобы выдумка врагов великого вождя.

«Никогда не простим вам, сволочи! Ни-ко-гда!!!» — проносилось в мозгу вновь и вновь.

Когда через несколько дней Виктор будет дочитывать «Опыты», он составит собственное мнение о содержании книги в целом: сочтёт изложенные в ней идеи, переданные с такой убеждённостью автором, красивым сплетением нежизненных построений («Смешные, хоть и честные попытки вербализации Бога в рамках равнобедренных треугольников; в памяти сразу всплывают слова одного из героев Джека Лондона: “Вы ищете объяснения вселенной и самих себя в собственном сознании. Но скорее вы оторветесь от земли, ухватив себя за уши, чем объясните сознание сознанием”».); занятным чтивом, которое всё же не способно увести в свой мир Моисеева сразу и навсегда — в отличие, например, от В. Пелевина.

Пока же он читал и мысленно вступал в полемику с о.Павлом, с самого начала заведшем речь о богатствах, пусть и духовных. Виктор думал так: «Разве не сказано в Новом Завете, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие небесное»? Богатства… Но разве не «блаженны нищие духом»? Если не вдаваться в то, как это трактуется, а брать слова в готовом виде, как они есть…» Впрочем, любая организованная религия вызывала множественное недоумение Виктора полярной возможностью трактовки многих мест. Самому Виктору казалось очевидным то, что любая религия, построенная на Святом Писании, есть глупость несусветная. «А я верю, что Богу нет дела до организованных религий» — писал Стивен Кинг, Моисеев был с ним полностью согласен. Помимо этого, Виктора смущали и другие соображения. Например, с позиции христианства получался такой парадокс: если бы существовала машина времени и кто-то решил вдруг грешить всю жизнь, а в старости вернуться в прошлое, чтобы исправить все ошибки — разве не избег бы он тем самым ада с его муками? Грех искуплён — да его и не было вовсе! Какие, мол, претензии?!

Уловив боковым зрением неспешное движение опиравшегося на палку при ходьбе тела, Витя уступил место зашедшей бабусе.

За стеклом красовалась природа: травка, деревья, всё прочее. Сквозь небольшое отверстие на месте оторванной ручки, за которую открывалось окно, всё виделось более ярким и цветным, чем за самим матовым стеклом. Виктор подумал о духовных богатствах и Флоренском. Может, они не так уж бессмысленны? Может, с их помощью можно увидеть более яркий мир?.. Нет, решил Виктор, сейчас он отвечать на этот вопрос точно не будет.

Слева от задумавшегося Моисеева стоял Валя. Валжанов внезапно ощутил усилившееся давление и толчки сзади. Мощные руки доморощенного шварценеггера размеренно надавливали в область поясницы, впечатывая подростка в вертикальную перекладину, за которую Валя держался. Это заставило задуматься и оглянуться. Дед. Сто лет в обед, но ещё полон сил. Он, вообще-то, разбирался со старухой, а Вале досталось за компанию случайно — слишком уж амплитудно размахивал конечностями развоевавшийся дед… старичьё сам также ткнулся лицом в плечо Вали. Этот факт озлобил старика до такой степени, что он махнул локтём в сторону пожилой дамы, по-видимому, подсмотрев такой удар у молодняка. Стоявший рядом мужчина спас старуху от верного нокдауна, поймав деда за руку. Начался серьёзный разговор. Валя выключил MP3–проигрыватель своего телефона, заглушавший окружающий суетный мир. Переглянулся со стоявшими тут же друзьями. «Ты чего вытворяешь?!» — это мужчина возмутился. «Я — инвалид!!!» — воспоследовал гордый ответ. Это было сказано в оправдание агрессии человеком с нечеловеческими силами. Мужчина высказал предположение, что дедок пьян. Виктор, несмотря на задумчивость, тоже приметил суть сцены. Красная тряпка для Стругацких — обыватель, а для Виктора — хам. Хамству — бой! Людская Злость и Хамство — вот те черты эпохи, которые были способны растворить в серой массе любые яркие проявления таланта. Болото современной России… Дедок недовольно рухнул на сиденье. Виктор продолжил чтение.

Через пять минут трамвай вдруг встал. Без видимой из хвоста вагона, где стояли друзья, причины простоял около получаса. Вскоре просто ждать надоело, и многие, в том числе трое друзей, вышли. Выяснилось, что лицо (ой ли?) кавказской национальности поставило машину на рельсы. И ушло по своим сомнительным делам. Вернувшись, стало препираться и ругаться на женщину — водителя трамвая вместо того, чтобы, извинившись, свалить.

— Тебя прав лишат, если сейчас не уедешь! — пытался вразумить негодяя старик, но не давешний — другой.

— Сам провалищ! — верещал плохо расслышавший кавказский «мужчина». Затем добавил: — как будто я один нарющаю! — и, показав рукой на стоявшую за ним машину, которая ни разу не мешала проезду, угрожающе пошёл на пожилого правдолюба. Филипп встал рядом, Виктор с Валей тоже подошли поближе, и уродец, стушевавшись, сел в свою тачку. Моисеев, хоть и антифашист, дал волю злобе, набросав в блокноте, лишь только снова оказался в вагоне:

«Чёрный косарь»

«Когда ты ведёшь себя в гостях хуже чем дома... Когда ты готов ругаться русским матом на русских женщин, будучи виноватым... Когда ты, ощущая и видя прекрасно свой «косяк», пытаешься только выгородиться, вместо того, чтобы что-то исправить… Когда ты, козёл, не даёшь нам жить нормально, тогда и только тогда я понимаю воинствующих националистов… Люди! Все! Каждую секунду мы изменяем судьбу мира — поймите это наконец, и творите уже добро!»

Скоро рука с бицепсом, перевалившим уже за сорокасантиметровый рубеж, уверенно и крепко легла на плечо:

— Приехали, писатель!

Филипп вернул чувство реальности задумавшемуся Вите.

Оживлённо ребята по одному соскочили с подножки и двинулись в нужном направлении вместе с ещё несколькими людьми с цветами и безразличными лицами. По дороге стояли рядком нищие. Когда у Виктора всё складывалось хорошо, он был не прочь поделиться мелочью с теми, кому в жизни повезло на зло, не важно по чьей вине. Хотелось быть добрым, чтобы не чувствовать себя должником Бога. Паллиатив, впрочем, но тем не менее. Однако бабушка, которой он хотел сунуть пару рублей, что нагрёб в кармане, оказалась просто старухой, то есть она не просила милостыню, а просто зачем-то странно изогнула руку… Данный конфуз и смех друзей Моисеева не смутили. Они пошли дальше. Моисеев приобрёл букет. Проследовав мимо палатки, торгующей по преимуществу литературой и сувенирами, связанными с Высоцким, они проникли на территорию через знаменитые ворота. Кладбище… Оно поражает и заставляет задуматься любого, всюду и всегда — ребёнка, взрослого, stari kashku.

Могилы: Листьева, чья фигура не была для Виктора вполне ясна, но вызывала безусловную симпатию хотя бы фактом запрета рекламы, чем бы ни был он вызван, и Высоцкого («Как там Высоцкий пел про горы? У меня тоже есть свои горы, только — внутри!» — решил недавно Моисеев) у входа сменились далее могилами людей с ничего не говорящими фамилиями. Дальше, вперёд, налево — и они вышли к могиле Есенина.

«3-е октября» — было озаглавлено чьё-то стихотворение, напечатанное на листке и вложенное в рамку, приставленную к памятнику. Апология поэту заканчивалась так:

«Я люблю тебя, поэт Сергей Есенин,

Лишь за то, что ты был РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК!»

Виктору нравилось верить, что вопреки стихотворению Сергей Александрович заслужил вечную память и народную любовь не одним только этим. Иначе памятник можно было бы смело ставить всем, кто предъявит паспорт.

Отворачиваясь от памятника, Виктор пробормотал:

— В этом мире дуба дать не ново,

Но и жить ни разу не новей...

— А? — переспросил Валя.

— Так. Ничего…

Памятуя встречи с Машей и темы их бесед, Моисеев не мог пройти стороной могилу Талькова и уговорил друзей, равнодушных к творчеству Игоря, свернуть к последнему «дому» Талькова, о котором не было пропето, но образ которого, безусловно, стимулировал мученически погибшего во цвете лет Игоря, как и всякого Поэта, на творчество и работу.

Ища глазами плиту с изображением музыканта с неизменной медицинской повязкой на лбу — из-за неё Виктор ощущал между ними некое родство — он всё же вздрогнул, когда увидел эти глаза на портрете в окружении языков пламени… Во взгляде Талькова читалась искренняя адская боль за свою страну, и это не было банальными словами — всего лишь правдой. Виктор чувствовал это сердцем, понимал душой.

Лишняя буква, рушащая картину завершённости синтаксической конструкции жизни. Лишняя нота, не переходящая в коду. Человек уходит из мира живых, а лишняя буква продолжением романа отправляется в типографию, размножаясь в книгах; лишняя нота на заводе расходится по компакт-дискам. Эта буква–нота — «я» человека, ставящего собственное творчество единственным истинным мерилом жизни.

«Этот путь не балует нас,

И он дарован нам не даром.

Этот путь тебя не предаст,

Пока горит твоя свеча».

«Если “я” Талькова — на CD, — думал Виктор, — то где же будет моё “я”? В грядущем, ещё не написанном?» Эта сладкая возможность манила к себе, ласкала и успокаивала уставшее от каждодневных бурь нутро. «Настоящее творчество — тяжкий труд, но, пожалуй, лишь эта работа — не на “чужого дядю” Приходится вырывать из небытия вещи в последний момент перед тем, как их поглотило бы забвение, и в результате всех мук рождается любимое чадо... с которым жить уже не тебе. Утешает лишь, что время всегда принесёт вдохновение на блюде из субъективных переживаний. Можно с уверенностью сказать, что Тальков жив, пока его голос всё так же наполнен для слушателя эмоциями и болью, бессонными годами и натянутыми вместо струн нервами. А что до тех, кто при жизни поэта были его врагами, а после смерти стали позиционировать себя как истинных его друзей… У них тоже есть своя собственная буква. Буква «хуй»!»

Моисеев оставил букет, и они пошли дальше.

Мимо статуи — некоего навсегда 9-летнего Алёшеньки — прошли к могиле Витиного деда, находившейся недалеко. Постояли. Валя предложил далее зайти к Миронову — его любили все. Памятник… Крест в виде пустоты. Красиво, символично, но у многих тут было куда более убедительно. Только дело не в памятнике. Жизнь и смерть не бабло ми «не мерин»ом. меряются..

Перед уходом решили ещё раз пройти мимо Талькова.

Постепенно темнело. Рядом с могилой стояла стена — аналог стены Цоя и прочих, которая была исписана поклонниками. Филя помочился на неё, что вызвало бурю негодования со стороны друзей, особенно Виктора, но дальше дело не пошло.

По дороге домой Витю ни на секунду не покидало ощущение, что Филя нассал не на стену, а прямо ему, Виктору, в душу. Причём не только нассал, но и наблевал.

Дома он, однако, подуспокоился и даже написал «Астральные звонки», вдохновившись статуей Алёшеньки.

7. «Астральные звонки»

«Не помню, какой был день, когда начались эти звонки. Понедельник? Вторник? А может быть, четверг?

— Ты ещё не переехал?

— Выбор уже сделан? — таковы были основные темы, лейтмотивом проходившие в абсолютно всех звонках, и предлагавшиеся мне к обсуждению. Номер звонящего не определялся никогда, сейчас я нисколько этим не удивлён: какой может быть код из трёх цифр после восьмёрки у тарифа «Астральный»? «666»?

* * *

— Скоро Выбор будет сделан. Готовься к переезду.

— Слушай, риэлтор, блин, я до тебя ведь ещё доберусь!

— Доберёшься, Алекс. Это для тебя ни хорошо и ни плохо, хотя немного страшно. Ладно, Лёша, не кричи, пока!

(обрыв связи)

* * *

...Я не запомнил дня, когда всё это началось, по простой причине: памяти незачем было фиксироваться на том, что казалось обычной ошибкой. Или не менее обыденной тупой шуткой. Наплодили уродов!

* * *

— Это Света. На этой неделе Выбор будет сделан. Ты готов?

— К чему, дура? К чему готов-то?! Что за шутники собрались? Ваша контора меня уже конкретно достала! Не оригинально ни черта, — усмешка. — Зато хотя бы меняетесь: то мужик, то женщина.

— Это Саша звонил до меня.

— Да хоть простокваша!

* * *

Раз в день мне обязательно звонили. Иногда — больше, и тогда целый аншлаг полифонии «радовал» меня все пять, а то и шесть раз на дню. Это продолжалось около недели — самой длинной недели в моей жизни. Нелепая популярность!

Я прошёл путём от вежливого удивления и недоумения, напряжённого недоверия и нетерпения, пронзительного раздражения и грубого хамства, сквозь злобу, ненависть и сомнения — к страху и, в конце концов, вере.

Теперь я жду. Я знаю: мне позвонят и за мной придут. Так обещал Влад. Я ему верю.

* * *

— Ты тут? Не переехал? Влад это.

— Кто?

— Влад.

— Дракула, что ли? — съязвил ваш покойный слуга.

— Нет, другой, но тоже — тот самый.

Против воли у меня в мозгу начался процесс сравнения голосов: я решал, похож ли голос звонящего на голос некогда знаменитого ведущего... Я решил для себя, что похож.

— А хоть бы и правда Влад, — молвил я, уже сдаваясь в этой Игре. Объясни-ка мне, Влад, по-человечески — как ты умеешь — чего от меня хотят, что за Выбор, и куда я должен буду переехать?

— Самое интересное — это ответ на последний вопрос. Куда — решит твоя совесть. Внутренний судья — самый надёжный, ведь он видит всё, что ты совершаешь в жизни и чего не совершаешь; знает, о чём лишь помышляешь, не делая. Так что ты сам сделаешь этот выбор, когда тебя позовут. А мы выберем, кто это сделает. Зачастую именно этот фактор оказывается решающим.

— Так кто же это может быть? — не то чтобы я принял всё за чистую монету и сдался... скорее, я был не против поиграть, ведь у взрослого человека так мало места в жизни для игры.

— Узнаешь. Я звоню просто проверить, не переехал ли ты ещё, — ответил Влад. Ад или рай так к цинизму располагали? Влад — ад... Не верится.

* * *

Я проснулся от звонка. Повернул приподнятую над подушкой голову в сторону видеомагнитофона — на часах на нём было четыре с половиной ночи. Ответив, щелчком открыв свою «Nokia», оборвал Джеймса Хэтфилда.

— Алёша! Лёша! — позвал детский голос в трубе. Холодок узнавания, хоть и прошло столько лет, поднялся по позвоночнику, замораживая его... Однако там, куда я отправлялся, я быстро согреюсь, если преданьи не лгут...

Со мной говорил мой друг детства, которому уже не суждено стать взрослым. Нет, не по моей вине. Разве это вина — перестать общаться с другом из-за глупой ссоры? Не простить, не проститься, не прийти на помощь, когда на друга напали на твоих глазах? Постоять в сторонке и незаметно уйти, узнав на утро, что его зарезали?

Боль в спине... Мой дикий крик... Я сделал свой выбор».

— Анальный секс, анальный звонок, анальный деревянный макинтош! фирма «Death, incorporated» — вяло пошутил Виктор, разбирая свою кровать на ночь. — Контора Никанора. Все виды боли. BDSM, inc.»…

Глава 11. АСКП как тетраграмматон

Утром Моисеев сделал наконец то, что давно собирался, но стеснялся и ждал, когда внутренний голос скажет, что пора: поместил часть миниатюр и рассказов на сайт «Proza.ru».

В этой связи он пообщался с Вальком в аське.

VyV (11:22:14 17/07/200*):

— Выкладывать в интернет? Разве ты не хочешь позаботиться о своих деньгах? А критика… Не боишься её?

MetBROther_Viktor_235899376 (11:25:15 17/07/200*):

— Мне насрать на мои деньги. Всё равно интернет, всяческие там «торренты» и «рапиды» убили авторское право. Есть люди, которые спрашивают: «Что сделать, чтобы заработать деньги?» И есть другие, спрашивающие: «Что мне сделать, чтобы заполучить счастье?» Я отношусь ко второй группе: жизнь пока не дала мне столь великого дара, как путь наверх, но пути вперёд никто у меня не отберёт. И мне плевать на «чих» каких-то там потенциальных врагов. Автор выражает в произведении те и только те мысли и идеи, которые явно или даже в тайне от себя и намеревался выразить, и поэтому нельзя прислушиваться к фразам типа: «А вот здесь ты не», или «А вот здесь я бы». Я уверен, что хорошее художественное произведение на лжи не построишь — швы видны будут сразу. «Делай, что можешь, и будь, что будет!» — такова моя позиция. Пусть народ не устаёт хвалить или ругать, или проделывать первое и второе с равным энтузиазмом. Я решил для себя: «критики идут на хуй». Писать надо, ни под кого не подстраиваясь и ни к чьим мнениям не прислушиваясь. На каждого нормального писателя найдётся свой критик Кривохуев.

VyV (11:27:22 17/07/200*):

— Слушай! Давай, съездим на «******», или на акул в 3-D-кинотеатре посмотреть? Ребята говорят — чума полная!

MetBROther_Viktor_235899376 (11:29:24 17/07/200*):

— Извини, я давно охладел к современному кино... Рекламу мог бы и по зомбоящеру посмотреть, а доброму десятку новых блокбастеров или даже объёмных убийц предпочту какой-нибудь старый фильмец Брюса Ли. Меня рвёт от клиповидности современных массовых кинокартин. Брюс мог научить стремлению к спокойствию и гармонии одними своими жестами, движениями и мимикой. А кассовые сборы современной киноиндустрии свидетельствуют о зрелищности картин, в значительно меньшей степени — об их художественной или интеллектуальной ценности.

VyV (11:32:50 17/07/200*):

— А давай тогда в музей Талькова? Я тут закачал песенок его, проникся очень! Так, что даже узнал, где музей находится...

MetBROther_Viktor_235899376 (11:34:04 17/07/200*):

— Без б. Я зайду.

…Музей обоим очень понравился — не один час провели они, читая статьи о поэте, дневниковые записи молодого Игоря; рассматривали одежду, в которой умер Тальков, и крест, который раньше был на его могиле. При выходе Виктор под воздействием внезапного импульса оставил в книге отзывов следующую запись: «Игорь, ты проложил мне рельсы!»

Обратно ехали в метро, потом на трамвае.

К тому времени на наземном общественном городском транспорте турникеты автоматизированной системы контроля проезда (АСКП) были уже широко распространены. Сквозь слёзы обид и кровь разорванных навсегда нервов народ vпостепенносвыкался с нововведением. Всё было бы обычно и на этот раз… Но вдруг Виктор увидел контролёра.

Самого обычного худого контролёра в белой рубашке с коротким рукавом. На левом рукаве — нашивка с эмблемой Мосгортранса. «То есть, ко всем очевидным для не совсем ещё дебила минусам, АСКП ещё и не помогает от «зайства» — раз контролёры нужны?! Перебор…» — решил Моисеев.

Друзья пуже давно ривыкли к внезапным приступам глубокой задумчивости, периодически овладевавшим Моисеевым с недавних пор. Валжанов не стал досаждать расспросами о причинах его мрачного вида. Они молча тряслись до нужной остановки. От неё, попрощавшись, пошли в разные стороны.

Настроение Моисееву чуть поднял купленный в киоске по пути новый «Manowar». Виктор, непримиримый меломан, снимал целлофановую оболочку с истинным сладострастием влюблённого, помогающего обнажиться предмету страсти — и только портил всё дело, тормозя процесс чрезмерностью усилий…

«С каждым летом девушки и женщины одеваются всё откровеннее. Хорошо это или плохо? Хорошо с эстетической точки зрения и плохо для меня, поскольку стимулирует неуместную эрекцию», — думал Виктор. Особенно злили девчата вроде той, что сидела на лавке у соседнего подъезда, — норовящие обнажить стопу, вынув её из обувки… О, да! О, нет! Нет, всё же — о, да! Да, всё же — о, нет!

Добравшись до квартиры, Моисеев перерыл «Яндекс» в поисках сведений об адских машинах на общественном транспорте.

Информация об истории АСКП на сайте Мосгортранса показалась недостаточной, вялые ответы на претензии населения, связанные с нашествием «вертушек» — крайне неубедительными, а обещания и посулы —выгляделиикак здевательством..

Другой сайт оказался более информативным. Разработчиком АСКП, как узнал Виктор, является компания «Соляркус». Само же адское оборудование на транспорте поставляет фирма «Сморктек». Оба юридических лица — разные отделы одной организации — «Группы Даунворд Технологий».

Дальше начиналось самое забавное (если читать дома, а не стоя в очереди для прохода в салон, подталкиваемый и ругаемый такими же как ты)….Главная цель внедрения АСКП, по мнению разработчиков, — «проверка технического и технологического решения, которое позволит повысить уровень обслуживания пассажиров». То есть, подопытные «зайцы» — всего лишь бессловесные жертвы в лаборатории адских компаний. Кто будет их мнение спрашивать?! Компания-производитель уверяла, что результаты превзошли все ожидания: автоматизированная система оплаты проезда помогает поддерживать порядок в автотранспорте. Ну? У кого бы после этих строк не зачесались руки?! Нет таких. «Переход на новую систему оплаты и эксплуатации автобусов с турникетами не вызвал никаких проблем («“Кроме резко возросшего количества сбитых пешеходов и ряда других мелочей»” — мелькнуло в голове). Автобусы заполнены без давки. Турникет стоит, а пассажиры не висят на подножках» — вот как, оказывается! Смех да и только — сквозь слёзы. Попутно выяснилось, что «электронный кондуктор» в народе окрестили «дурникетом» и «логовом Мазая».

Итак, вызываемая в начале эпопеи с АСКП, этой «наукой ненависти», прохладная водичка скептически-снисходительных усмешечек и шуточек вскоре разрослась в настоящую бурю негодования, охватившую, как Виктор понял с радостной надеждой, не только его и всех его друзей, которых нельзя было отнести к породе «мерино-мажорно-образных», но и широкие народные массы, полностью отученные, однако, за годы TV-обработки от всякой способности к бунту, направленному в разумное русло.

Неприязнь искала выхода и нашла его для начала в форме творчества. Валя и Семён сочинили по случаю стихи. Семён назвал свой банально и метко:

«АСКП»

«О, дьявольский вертел!

Кишки намотаешь

Того, кого встретил,

Монеты считая?!

От края до края,

От пика до спада

Собьём пропагандой

Твои мы громады!»

Валя черпнул вдохновенья непосредственно возле АСКП и осуществил художественный перевод из Marilyn Manson:

«Дурникет»

«Металл и пластик — из чего собран он,

И много из чего ещё.

Он как игрушка входит в твой моск,

И бьёт, ведь ты не прощён!

Свою ненависть к тебе не скрою.

Стоит, сверкает ,как сопля.

Я б и не стал выходить из строя,

Но наложила бля.

Что же, сука, ненавидь меня!

Изливай обиду на мне.

Что за шняга вошла в меня?!

Я — твоя АСКП!

Синтез науки и злого гения,

Зашит навек твой проход.

Больно? Ты — живая мишень,

Ты — мутант и урод.

Я не хотел тебя, мой дурникет,

Но кепка мэра — закон.

Что же, сука, ненавидь меня!

Изливай обиду на мне.

Что за шняга вошла в меня?!

Я — твоя АСКП!»

Гадать, кто в этой песне за какие реплики отвечает, было оставлено на волю читателя/слушателя.

Виктор же разродился злободневной фантасмагоричной сатирой под названием

8. «АСКП — upgrade»

«“Рукописи не горят,

А текстовые файлы — не стираются”. (Моисеев — Булгаков)

Жертвам АСКП-балагана и беспредела посвящается

«Не время»

«Нервное время бьётся в мозгах.

Калёным железом впивается страх,

В глазах отражается адским огнём.

С тобою на вертеле только вдвоём.

Как боковой в зубы, вновь АСКП.

Потерян в толпе на чужой я тропе...

Весь день здесь как тень,

И не жди перемен.

Спасенье есть всё ж —

Для тех, кто похож...»

Водитель, напевая себе под нос: «Ах ты, вещь бесхозная, /Цунером подложная!», нажал на тормоза. Трамвай остановился, и мужчина, бросив свысока glance на стоящую внизу толпу, после минутного колебания соизволил всё же открыть переднюю дверь.

Первый пассажир, охваченный нервным напряжением, поднявшись по стальным ступенькам, прошёл в на удивление большой тамбур. Как только он зашёл внутрь, дверь за ним закрылась, отрезав от остального мира. Пассажир (его звали... ну, пусть хоть Савелий Брундулаев — вроде, такие имя и фамилия ещё не использовались) вздрогнул от неожиданности, печально оглянулся и волевым усилием, способность к которому выработалась в годы советского безвременья, заставил себя примириться с очередным чудачеством борющегося с населением страны начальства. «Наверно, будут ждать, — подумал он, — пока я либо пройду АСКП, либо... но об этом лучше пока что не думать».

— По новым правилам, остальные ждут, пока пассажир пройдёт за систему АСКП, так что не базарьте там! — лениво пояснил водитель через динамик внешнего оповещения специально для недовольно забурчавшей толпы, подтверждая предположения Савелия, с четырёх сторон вокруг которого опустилась решётка, шипевшая с характерным электрическим треском.

«Только не показывать свой страх!..» — мелькнула в голове Брундулаева своевременная мысль, пока он из последних сил пытался сохранять видимость внешнего спокойствия.

— Решётка под током! — ненужно объявил искажённый кибернетическими альвеолами голос. Непонятно откуда вдруг возникли два ниндзя с повязками на лице и мечами наголо.

Ближний подошёл к Брундулаеву и протянул руку, чтобы Савелий предъявил свои документы, дающие эксклюзивное право:

— Зя проезд!

— За проезд! — неуверенно отпил «Клинское» Брундулаев, но под нетерпеливым взглядом суровых очей поводящего перед его носом своей катаной ниндзя стал копаться в кошельке в поисках поездки.

Ниндзя устал ждать и лёгким движением сделал из одного Савелия двух.

— Следующий! — раздался бесцветный голос водителя, и в открывшуюся дверь вбежал невысокий паренёк в безрукавке, из которой торчала пара мускулистых рук (Миша Незассаев). Презрительно глянув на ниндзя, парень, почти не целясь, с двух рук кинул в них пару отравленных дротиков. Для верности кинжалом перерезал горла упавшим японцам. Руками в резиновых перчатках отодвинул решётку, по которой проходил электрический ток.

Немного не дойдя до аппарата АСКП, Миша был остановлен предупредительным ударом приклада винтовки в висок. Не сильно, слегка... Схватившись мгновенно ставшей влажной рукой за ноющую боковую поверхность головы, Михаил с трудом выдавил из себя:

— За что?..

— Так, для профилактики, — произнёс в ответ мужчина-кондуктор с винтовкой в руках, — было б за что — стрЕеьнул бы!.. Я ж не очень сильно бил, бля, так как ты не похож на полного придурка, способного рисковать без билета на проезд своей жизнью. Пожалуй, поверю, что ты не заяц.

— Спасибо и на том… — потёр ушибленное место ошарашенный пассажир.

Из ниши в стене выползло дуло контрольно-автоматического пулемёта, но кондуктор ленивым движением плеча загнал его обратно.

— А на фига вам винты выдают-–о? Мы же, блин, безоружные пассажиры, типо...

— Хе-хе, ты ещё контролёра не видел!!

— Слушай, а как вот эта деталь называется?

— Эта? Цевьё.

— Да не, вот эта!

— А! Это назы...

БАМС!

Дыщ! Дыщ! (Пара хороших пинков в челюсть уже лежащего неподвижно на полу кондуктора).

Хлюсь! Ш-ш-ш... (Нож втыкается в шею; течёт струйкой горячая и липкая как ладони персонажей Неупокоева кровь).

Дыщ! Дыщ! Дыщ! (Серия пинков по трупу, что, вообще-то, уже лишнее...)

АВТОР:

— Слышь, чувачок, хорош труп пинать!!! Хорош, бля! (Оттаскивает своего героя) АСКП — дерьмо, но зачем же трупы пинать?!

Герой бьёт автора по голове. Автор мысленно обещает с ним расквитаться, в реальности же заваливает подсечкой:

— Лежать, сука, бля*ь!!!

АВТОР:

— Хочешь побазарить, гнида, по понятиям постмодерна?! Ты в них, сука, плаваешь! АГСЛ! (Дыщ!) Сидя на толчке — memento mori!

ГЕРОЙ:

— Простите, Виктор, больше не повторится! А что ещё за «АГСЛ»?

АВТОР:

— Напиши английским шрифтом — поймёшь. Я за тобой буду теперь лично следить. Что за герои пошли — с автором базарить собрались по понятиям! Куда катится мир? Вот я дал поток сознания, я ж матов избегаю...

Михаил после всех злоключений благополучно добрался до установки АСКП и пролез под её турникетом.

Разогнув спину с кряхтением и плюнув на ненавистный москвичами агрегат…

— Алло! Да я в трамвае стою! Да тут в одну дверь только пускают. Сейчас полгорода только зайдёт, и поедем... — Запишите его номер! На улице дождь, а он двери не открывает! Ты что как баран! Сам ты баран! Ты баран! — Загнали, как в обезьянник! Издеваются, а все молчат! — Да они все как бараны! — Вся суть АСКП — унизить тех, кто беден, /Кто жалок и безвреден, кто не рискнёт вскипеть. — Рот ЗАКРОЙ!

РОТ ЗАКРОЙ!

РОТ ЗАКРОЙ!

РОТ!

ЗАКРОЙ!!!

РОТ!

ЗАКРОЙ!!!

РОТ!

ЗАКРОЙ!!!

Крой...

— Рой!

— Oi!

— Й!!!

…Незассаев повернулся к нему спиной и двинулся далее по проходу. Автор Виктор Моисеев не преминул тут же с ним расквитаться, чтобы не откладывать на потом.

Снайпер-карлик-супервайзер-педераст, скрывавшийся внутри корпуса железной машины системы контроля, спустив курок не дрогнувшей рукой, снял того выстрелом своей снайперской винтовки. Подойдя к неподвижному телу и обыскав его, воскликнул...

(В это время на улице)

— Походу, Петька, сегодня опять не поедем!

— Не, Василий Иванович, сегодня АСКП зайцам не пройти, зуб даю!..

(Снова в салоне)

— Ого! А он ведь не был зайцем! Прости, Господи, мою душу грешную!

После паузы, в сторону кабины водителя: — Шеф! Запускай следующего!!!

Бабка Фёкла по прозвищу «Гранатомёт», леди «совковой» закалки, адским ураганом ворвалась в салон. Кинув гранату в АСКП и сбив всем корпусом с ног контролёра, она потрясла пред его покинувшим юдоль сию телом социальной картой москвича, восклицая:

— Житья совсем нет от вас, Господи!

«Она прошла АСКП» — гласит надпись на бронзовом памятнике бабке Фёкле на Ленинском проспекте».

Едва Виктор сохранил файл и свернул «Word», как до него дошло, что слова — это хорошо, но ситуация требовала чего-то большего нежели «Word»... Нельзя, подобно интеллигенции, быть лишь диагностом социальных проблем.

Слово, безусловно, было в начале. А что будет в конце? Дело? Или… ДРУГОЕ СЛОВО? Скорее, второе. Писатели, которым Бог доверил слово на время их творческой деятельности, обладают даром вторичного синтеза — возвращения в слово мира, вышедшего из него же... Но они не всесильны. Иногда нужно брать биту и гвоздить, ГВОЗДИТЬ! А слова на время забыть. Как сказал от лица интеллигенции Гавриил Попов, первый мэр Москвы, замечательно выполнивший свои исторические обязанности: «Если мы не наденем шинели, то Москвы не отстоять. Это как в сорок первом году…»

«Шинелью» для Виктора явились заказанная в одной фирме сотня стикеров с анти-АСКП—истскими надписями вроде «АСКП — говно!», «Урод — твой создатель ездит на «мерине», а пассажир только смотрит потерянно…» и прочими.

Для того чтобы заказать наклейки необходимого размера, Витя специально прошёл за «валидатор»—аллигатор, достал быстро рулетку и замерил габариты боковой поверхности «башки» АСКП. Он выполнил все манипуляции довольно быстро, и всё же услышал за спиной сердитое бормотание и ощутил «ускорительный» нетерпеливый толчок в спину…

Задумался: «Когда радиуса действия мысленного взора не хватает, чтобы увидеть истинные причины такого скотского обращения с народом, человек смотрит, куда хватает тупого взора: прямо перед собой… И он толкает замешкавшегося у валидатора на полсекунды пассажира».

Выходя из салона под мелкий летний дождик, он продолжал размышлять так: «Область интересов людей недалёких, которых большинство, лежит только в сфере видимого, материального мира, причём чаще всего это та область, с которой они непосредственно входят в контакт: погода, машины, телевизор, люди перед их глазами. Только это способно увлечь их. Абстракция кажется им абсолютно непонятной, лишней и ненужной… Понятные же вещи, их оценка и все виды деятельности, вызываемые ими, составляют основу жизнедеятельности большинства. Таким образом, задумываться над тем, не зло ли творишь, для них представляется невозможным.

— О Бог, зачем все эти кучи говна, что ты щедро раскидал повсюду на пути моём?

— Это чтобы ты не сбился с дороги, сын.

В ходе поездок по городу, специально осуществлённых с этой целью, он мог расклеить много стикеров. Остальные расклеили друзья. Большего они не могли сделать, и хотя их усилия не привели к отмене турникетов, они знали — лучше проиграть в бою, чем жить в рабстве! И они верили, что АСКП — эти оруэлловские эксперименты с сознанием с целью выработки в людях ненависти к ближним вместо ненависти к правительству — не пройдут!

Глава 12. Дилемма добра и зла единого пространства и времени суток

«Здесь можно спокойно затаривать пиво,

Можно нормально сандалить вино.

Ночью есть право на грубую силу;

На труд и на подвиг, когда рассвело…»

(«E.S.T.», «Жизнь на московских окраинах»)

«Грудой дел,

суматохой явлений

день отошел,

постепенно стемнев»

(Владимир Маяковский, «Разговор с товарищем Лениным»)

Ночь, просветлев ликом, умерла в этой части земного шара; из тела её вновь воскресло утро. Старый, разве что не дисковый телефон в комнате Сени оглушительно зазвонил, своим немелодичным сигналом без намёка на полифонию вдребезги разбив сюжетную мозаику подросткового сновидения, столь кропотливо собранную из крупиц воспоминаний. Воздушные замки рассыпались, снесённые волной звука. Сеня разлепил веки, повернулся и посмотрел на мобильник: полдесятого утра, и это в субботу! Кого там чёрт несёт? Морщась и гримасничая, приподнял корпус над не желавшей отпускать его манящей мягкостью постели и протянул руку к грубой коричневой трубке. Рывком стащил её с надрывавшегося аппарата, буркнул недовольно:

— Алло?

— Сеня, это Гриша! Полная труба! Собирай своих, кого сможешь выцепить, и дуйте сюда! Чем скорее — тем лучше! В идеале — на эту ночь.

— Так, давай-ка по порядку, Гриш! Что там ещё приключилось? — устало попытался вникнуть в реальную жизнь с её напрягами Сеня. — Гопнички на новом районе одолевают?

— Именно. Подробности при встрече, в двух словах так: получил я люлей хороших — надо бы отомстить!

— Ха-ха, навешали, говоришь? Сам, небось, нарывался? «Я — новая севернобутовская основа, все дела»? Не боись, без проблем приедем.

— И кто на кого нарывался, расскажу… всё расскажу, не волнуйся! Собери, кого сможешь уговорить.

— Люди будут, не переживай, дурное дело нехитрое.

— Сообщи, как решите всё.

— ОК, как только — так сразу. Пока!

— Покеда!

Тем же днём, около половины второго, у здания станции метро «Петровско-Разумовская» стояли и курили Сеня, Валентин, неразлучные Буйвол (крепкий парень небольшого роста) со Штопором (дворовый бухарь) — оба ровесники Сени, и Виктор. Из стоявшей неподалёку палатки звучал «Сектор Газа»; Хой надрывался, повествуя о «Свидании», на котором было «всё понятно, короче, я тебя не дождусь». Непринуждённо болтали о том о сём.

Взгляд Вити упал на кнопку в стене.

— Парни, никто не знает, что это за кнопка?

— А чёрт её знает! — махнул рукой Сеня, чей рассказ о разводе какой-то девушки на минет был прерван Витей.

— Не жми на кнопку! — подколол отсутствовавшего Филю Валя.

— Чего так плохо? — не понял юмора Штопор.

— Мент выйдет из стены!

— Ха-ха-ха!

— Хе-хе, блядь! — Сеня сплюнул окурок. — Это, кстати, тема Гришки — «хе-хе, блядь!» говорить.

— Знаю, — подтвердил бывалый Буйвол.

Едва лишь все докурили, компания прошла за стеклянные двери в вестибюль. У половины были с собой проездные, остальные прошли сразу за ними. Доехав без происшествий до «Бульвара Дмитрия Донского», покинули подземный ад на колёсах и решили затариться пивосом в ближайшей же палатке — пока просто в дорогу.

В палатке Буйвол обратился к продавщице:

— Два «Козла»!

— Не «Козла», а «Козела»! — сурово поправила всеведающая полная женщина с испитым лицом. Закупившись алкоголем здесь и гамбургерами в соседнем «Макдональдсе», они стали ловить такси. Вскоре какая-то дряхлая «шестёрка» затормозила. С трудом уговорили водителя разрешить залезть всем. Кое-как друзья разместились на сиденьях. Таксист оказался традиционным «шансоноидом» — диагноз однозначный, болезнь неизлечимая. Однако ехать было весело, несмотря на музыкальную безвкусицу, поливавшую уши пассажиров: в руках, как-никак, пивко, а кроме Виктора «музыка», казалось, никого не бесила.

Когда проезжали местный не то парк, не то лес — трудно было понять, хотя по логике это должен был быть парк — Сеня думал: «Лес. Сюда б с девушкою, эх-х…»

Водитель остановился, где ему сказали, получил деньги и поехал дальше. Дорогу знали только Сеня, Буйвол и Штопор — они были здесь раньше — в гостях у Гриши, когда тот только ещё переехал. Витя с трудом пёр купленный тут же ящик «Трёшки-Балтики», второй же ящик уверенно нёс Буйвол.

Дверь открыл сам Григорий — весьма крупных размеров молодой человек. С одного взгляда становилось понятно, что в поединке один на один далеко не каждый бы его успешно обработал. Каких-то особых синяков на лице Григория заметно не было: лишь небольшой фингал под правым глазом и чуть рпаиухшая нижняя губа. Родители уехали на дачу, зато дома была сестра с парой подруг, которые скоро, как и сама Катюха, тоже собирались уйти. Пока же все удобно расселись на кухне, где девушки пили вино, и присоединились к застолью. Шёл непринуждённый светский разговор.

— А у вас тут парк большой? — любопытствовал Прыгалкин.

— Достаточно большой, а что?

— Нет, ничего, так…

— Грих, а чего там конкретно было-то? Давай, рассказывай.

— Да иду я по району, никого не трогаю. Тут один кекс подваливает — «Есть мобила с камерой позвонить?» Я ему сказал, куда ему пойти, всё чётко вроде бы объяснил, а он меня за грудки ка-ак хвать — «Ты что сказал?!» Ну, тут я ему, конечно же, сразу двинул, он, само собой, полетел, а тут и дружки его из-за угла подвалили. Этого я уже не предвидел, а надо было бы… Человек тринадцать, нормально? Я честно стал пытаться отмахаться от крайних и смыться, но хер у меня это вышло. Мало того, что наваляли, так потом они меня ещё и в помойку кинули! В общем, надо попытаться кого-то найти и отомстить. Вечером пойдём прогуляемся, думаю. Где их выцеплять, я примерно знаю.

...Полдня Виктор выпивал с остальными парнями (девушки уже ушли), потом спал ещё несколько часов. Проснулся ближе к вечеру. Из центра на полную громкость раздавались «Scorpions» — диск достался Григорию по наследству от старшего брата, погибшего в армии при так до конца и не выясненных обстоятельствах...

Никтор приложился к выуженной из стремительно пустевшего ящика «Балтике». МОнисидел ина кухне с Гришей, который откровенно хвастал тем, что накануне к нему приходила одна мадам, и демонстрировал Виктору прокушенную кожу на члене.

Витька немного посидел, затем ему захотелось свежего воздуха, и он прошёл на балкон, где уже сидел Валжанов. Валя хлестал пиво и смотрел на темневшее небо.

Виктор последовал его примеру и тоже устремил взгляд на звёзды. Валя завёл пьяный разговор:

— Видишь небо, космос?.. Туда летал Гагарин. Он рассказал, какая красивая Земля оттуда.

— А отсюда что — хуже? Хуже, чем из глаз Гагарина, висящих в пустоте? — почему-то Моисеева потянуло на спор.

— Боже... Глаза, в пустоте висящие…

— Да вся земля в пустоте висит! Камешек в океане. Я тебе скажу ещё более страшную вещь: всё-всё — пустота!

— О-о-о-о-й!.. Я, блин, напуган.

— Глаза, висящие в пустоте — не метаформа. То есть… не метафора, а страшная правда; эти глаза — такая же пустота, и Валентин — пустота. И я. Пустышки в руках у пустоты. Главное — чтобы сердце говорило, но так только в сорокинских книжках бывает.

— Мишки-пустышки. Витя-пустозвон.

— Валюшка-пустушка

— А тебе твоя пустота даже идёт.

— Пустота — залог бытия!

— И здоровья!

— Пустота спасёт мир!!

— Пустота сосёт мир.

— Полость жизни наполняется пустотой вторичного синтеза в океане бытия-не-в-себе. Вещи-не-в-себе засасываются в пустоту из пустоты. Путь от пустоты в пустоту пустынен.

— О пустоте можно говорить опустенно и до опустения.

— Чтоб опустошённо упасть в пустующую постель.

— Опустель! Одобавлять око овсем ословам опустоту! «О» означает «пустота и дверь в неё». «О» велико и многолико, как сама пустота.

— Люблю, когда опустошительно, неожиданно и круто рождаются новые миры, пустые от мысли.

— Из матери-Пустоты, чьё сакральное имя — Худ, вышел Дух. Мать-Пустота очень худа даже после родов, даже в своей Сладкой Дыре, и Духу сладко впадать с ней в Инцест. Но скоро Духовный Фаллос устанет от косых взглядов превратного Привратника, ревнующего на пустом месте, а Дыра, напротив, станет чересчур широко открывать радушные объятия. Дух потеряет весь интерес и бросит это дело, что приведёт к неминуемому концу света.

Витя с уважением посмотрел на Валю. Он хотел было поглубже залезть в метафизические дебри, зарыться в анналы пустоты, но на балкон вышёл Буйвол и сказал, что уже пора на дело.

Гриша был единственным, кого местные могли узнать, поэтому он надел водолазку с капюшоном, и плотно надвинул его на глаза. Желающие захватили оружие: Буйвол — длинную цепь, остальные — пивные бутылки, а кое-кто предпочёл рассчитывать на свои кулаки (их обматывали платком, чтобы при ударе не выбивались костяшки, после чего прятали полученную конструкцию в карманы) и крепкую обувь. Тусовка по-тихому покидала квартиру.

В лифте Буйвол опробовал свою цепь, с грохотом ударив по стене. Цепь била метко. Буйвол спрятал её под куртку от греха подальше, чтобы не палиться зря.

Для начала подошли к беседке, в которой отдыхали два парня и две девушки. Один парень почему-то резко ушёл домой. Гриша знал девушку, которую держал в объятиях оставшийся парнишка, ведал также, что та знакома кое с кем из его обидчиков и могла бы намекнуть, где вести поиски. Но выяснить что-либо не удалось. Девушка робко высказалась нервным голосом, что никого не видела, и вообще, мол, — они ничего не делали. В это время обнимавший её парень стоял недвижимо как скала, боясь пошевелиться и привлечь лишнее внимание к себе. Это было разумно с его стороны.

Не найдя здесь лёгкого ответа, ребята решили отправиться в свободный поиск по району. Избежавшим пивного влияния уголком сознания Виктор смутно предчувствовал, что хорошо это не кончится...

И верно — стоило им отошйт от беседки метров на сто пятьдесят, как откуда-то сбоку раздался хрипловатый нетрезвый голос:

— Иди сюда!! Я тебя не вижу ни хуя!!!

Подозрительная фигура говорившего, который, по-видимому, просто обознался или выпил слишком много, чтобы думать о безопасности своей задницы, пошатывалась на некотором расстоянии. Ребята переглянулись, к человеку отправился Штопор. Сходу припечатал несколько прямых, но без особого успеха — тело стояло на ногах.

Остальные пока смотрели безучастно, только Сеня двинулся большими скачками к месту событий.

К ребятам подъехал какой-то пацан на роликах:

— Пацаны, есть курить?

Григорий мрачно оглядел его и прочитал надпись на свитере:

— «Lonsdale»… Ты что — фанат, что ли? Фанат на роликах?!

— Нет, нет! — роллер торопливо спиной отъехал от греха подальше, развернулся, и растворился в спасительной ночи.

Между тем, Сеня подбежал к существу и отпихнул плечом Штопора. Прыгалкин одной рукой схватил за шкирку («Хватай время за хвост и не отпускай его!» — подумал Витя при взгляде на столь крепкую — было видно издалека — хватку), а другой с размаха нанёс сокрушительный удар по куполу. Человек сразу же обмяк в подростковой руке; стоило лишь отпустить его, как он упал.

Остальные уже подошли к месту сражения. Все были в лёгком шоке оттого, что лежавшее тело принадлежало… Обычной олдовой алкоголичке! Виктору пришла в голову мысль о дилеммах. Сколько всего построено в жизни на них, даже при поверхностном взгляде на вещи! Вот, например, такая дилемма: бить или не бить за словесные оскорбления на улице? Или… что первично и по-настоящему важно: социальное творчество, или же эскапистские построения фантазии? Сразу и не ответишь. Да и не сразу.

Тем временем друзья, пожав плечами, двинулись дальше. Подошли к подъезду какого-то дома. Оттуда как раз выходили трое пацанов лет по пятнадцати с девушкой. Уже «хороший» Штопор залепил одному пощёчину ни за что ни про что. Тот застыл в полном ступоре, и не думая чего-либо говорить или предпринимать. Штопору тут же сделали нестрогий выговор без занесения свои же ребята, а компании посоветовали побыстрее идти куда шли, что они без колебаний и дальнейших споров и проделали.

После этого все наконец-то поняли сами, что на сегодня, пожалуй, и правда хватит, и пошли спать. На утро парни вставали и с трудом добирались до остатков давешнего пива. Продолжать месть не стали, напротив — все собирались разъезжаться по домам. Гриша ушёл на летнюю подработку — он был охранником.

Ребята постепенно приходили в себя: исчезли мрачные молчаливые существа, им на смену явились весело подтрунивавшие друг над другом сволочи... Кое-как привели себя в норму и покинули квартиру, закрыв дверь и оставив ключ у соседей, как и просил Гришка.

Пока ждали автобуса, без происшествий не обошлось. Буйвол и Штопор затеяли шуточную драку, но движение лба Буйвола попало в такт шагу Штопора, в результате чего нос Штопора был не в шутку сломалнлбом его же другана. Кровь хлынула с таким энтузиазмом, будто давно этого хотела — просто ей был нужен удобный повод. Или будто с помощью штопора открыли бутылку красного, предварительно хорошо её встряхнув. Все сразу полезли с советами: приложить платок, вправить нос, заметно съехавший вбок... Штопор принял платок, но от вправки носа после нескольких попыток, не принесших ему ничего кроме дополнительных адских болей, отказался наотрез. Вместо этого решили дойти до работы Гриши, где тот сидел с важным видом, одетый в форму охранника — ничто в нём не напоминало о вчерашнем. Григорий не был рад компрометирующим гостям. Ничего, что могло бы облегчить Штопоровы страдания, у него не нашлось. Впрочем, кровь к тому времени уже перестала течь.

Друзья вновь подошли к остановке и стали ждать транспорт. Мимо прошла троица панков соответствующего внешнего вида.

— О! Тема! — невнятно прокомментировал Штопор, оценив их мутным взглядом. В нём снова проснулся дремавший доселе гоп... Панки не остановились на остановке, а прошли дальше.

Минут через пять приехал автобус, тусня доехала до метро одну остановку и сошла. Тут же оказалось, что они догнали давешних панков. К ним сразу подкатили Буйвол и Штопор и принялись выяснять отношения. Витя решил проследить за чрезмерно усердными подвыпившими товарищами и подошёл как раз вовремя, чтобы остановить Буйвола, вознамерившегося ни с того ни с сего нокаутировать паренька в балахоне «Короля и шута». Моисеев прервал полёт Буйволова кулака, нацелившегося было в нос панку, схватив за сгиб локтя.

— Ты что! Это же панки! Свои! — торопливо увещевал Витя обернувшегося и высматривающего с удивлением и негодованием, кому там ещё захотелось в репу, Буйвола. Впрочем, разобравшись в ситуации, пацан спорить не стал. Штопор тоже решил не настаивать после недолгих уговоров. Виктор с облегчением отвернулся, как вдруг — глядь — легавые! Мать вашу! Буквально из-под земли — из метро — вышли два милиционера. Моисеев мысленно похвалил себя за оперативность. Товарищи спокойно проследовали мимо стражей порядка и уселись в вагоне. Причем Штопор и Буйвол спали всю дорогу, прислонившись к плечам Виктора с разных сторон.

И даже на этом приключения не закончились! Когда ребята уже подходили к своему району, Штопор подошёл к мужчине, пытавшемуся позвонить по своему мобильнику, и попросил дать ему сделать один звоночек. Мужчина молча протянул шатающемуся парню телефон. Штопор понажимал на кнопки, махнул рукой и бросил аппарат на пол. Телефон разбился. Мужчина молча проводил взглядом сначала телефон, потом разбившего его уродца, уже уходящего, но ничего не сделал.

Всё же Виктор добрался до дома. События этого дня вдохновили его на написание двух миниатюр: «Час ночи» и «Два часа ночи».

9. «Час ночи»

«Они шли с концерта. Возле метро от всей компании осталось человек десять, парни и немного девушек. Встали у входа попить пивка и покурить. Подошедший парнишка, тоже возвращавшийся с шоу, обратился к ним:

— Ребята, есть пять рублей у кого-нибудь?

Кое-кто посмотрел мельком финансы, но все ответили отрицательно и тут же продолжили свою беседу.

— Да вы что, совсем охуели? — удивился парень. На трезвую голову, скорее всего, его словам никто бы не придал значения, но сейчас от него тут же потребовали объяснения столь смелых слов. Впрочем, благоразумие пока победило, и парня оставили в покое: вместо дальнейшего нагнетания конфликта, зашли в метро.

И когда стеклянные двери были позади, а турникеты манили к себе красным оком, Вася предложил:

— А пошли — пизды дадим?

Часть народа осталась следить за гитарами и девушками, а Вася, Пашка и Лёша вернулись на поверхность. Через минуту вбежал Паша и прокричал:

— Пацаны, наших бьют!

Андрюха рванулся с места, предоставив Диме сторожить гитары. Когда он выбегал из стеклянных дверей, в мозгу всплыла картина: он красиво прыгает с ударом ноги, потом агрессивно машет всеми конечностями; может, валит пару человек, но всё же отрубается после серии ударов по его голове, возможно, даже ногами. Именно таким ему представлялось развитие событий, и к такому ходу событий он был полностью готов.

Однако действительность, как это обычно и происходило в подобных ситуациях, по крайней мере с Андреем, оказалась не столь щедра на удары по его голове. Просивший пять рублей стоял в сторонке и всем своим видом старательно показывал, что он не хочет ни с кем драться, а дружок, которого он позвал на выручку, накачанный бык, лежал под молотящим его будто мельница по башке Васей. Лёша оттаскивал его, и Андрею тоже ничего больше не оставалось, как помочь оттащить разошедшегося приятеля. Вот тебе и «наших бьют»!

С великим трудом Васю оттащили. Поверженный враг даже смог встать самостоятельно, но надо было видеть, как он это проделывал…

Любитель мелочи постоял всё же в стойке напротив также занявшего оборонительную позицию Лёши, но только для понта и чтоб не ударить в грязь лицом перед другом. Драться он не собирался — мозг ещё работал. Впрочем, напоследок он даже крикнул вслед уходившим ребятам, что их ещё ждёт продолжение. Может, и правда ждёт. Попытаются отловить в клубе с друзьями. Но вряд ли им это удастся. В любом случае, Андрей решил завтра в клуб не идти, но не из страха — просто он предпочёл не расхлёбывать заваренную другими кашу».

10. «Два часа ночи»

«Так всё и было, гражданин Начальник, как я вам говорю...

Два часа ночи на часах было, точно помню. Я подошёл к бомжу в переходе, спокойно сообщил:

— Эй, бич, есть маза! Маза есть, говорю, бля!

Бомж приподнял голову и устремил на меня взгляд привычно полупьяных очей. Нечленораздельный звук означал, очевидно, готовность выслушать моё предложение. А может, и не означал, но мне было недосуг выяснять такие тонкости.

— Даю десять рублей — и бью в нос!

Выставив перед собой обе руки, будто бы защищаясь от уже летящих в него кулаков и ботинок, бомж энергично замотал головой.

— Хорошо, ты меня уломал! Сотня — и пробитие в пятак.

Бомж, секунду поколебавшись, утвердительно кивнул длинногривой воняющей башкой.

«Бамс!»

— Держи кровно заработанное! — я покровительственно протянул с трудом поднявшемуся бомжу лавэ. Тот быстренько растворил купюру в бездне лохмотьев.

Но я не торопился уходить!

— Ещё две сотни с меня — и пара хор-р-роших пендалей по твоим рёбрам. Как вы на это смотрите?

Бомж дотронулся тыльной стороной ладони до сломанного носа, посмотрел на цвет навсегда заспиртованной крови и, поколебавшись, вымолвил, еле ворочая языком и смотря с мольбой в глазах:

— Не надо!

— Надо, Федя, надо! Двести пятьдесят, и учти, что это моё последнее слово! Доведёшь меня — вообще так пробью, без каких-либо денег!

Бомж помолчал, производя в уме пересчёт получавшейся в итоге суммы в эквивалент бутылок водки за тридцать два, но до него быстро дошло, что ему всё равно это не удастся. Кивнул и сказал:

— Х... х... храшо!

— Чудненько! На!.. На ещё, сучёныш! — я выписал обговорённое и добавил после паузы, подняв клиента: — Ваши двести пятьдесят, сэр Бич!

Бомж восстановил дыхание и поспешно спрятал своё богатство, посматривая по сторонам с одновременным выражением на лице недоверия и радостного удивления.

— Ну ладно, Федя! Шутки кончились! Вот тебе новая задачка на тысячу рублей. Тут у меня с собой есть нунчаки. Так вот: я тебе ими в грудь пиздану, и ползи себе домой со всем баблом! Ну чего испугался, дурак?! Потрогай — они не острые, не отравленные, и даже не очень тяжёлые. Э, ты куда это?! Иди сюда!.. Нет, гражданин, я не вам и помощь тоже не требуется, я сам справлюсь! Ему помощь?! Не время для шуток, идите лучше куда шли. Так-то лучше!.. Теперь ты. Один, всего один удар, дура! Обещаю! Договор? Вот и хорошо!

«Хренакс!»

— Ну, вставай! Да вставай ты! Бери свои бабки и пиздуй отсюдова. Всё, ушёл он... Чёрт, я же ему все деньги отдал! Нет, так не пойдёт!

И я рванул со всей мочи и, естественно, догнал бомжа около палатки «24 часа».

— Слушай, чувак, мне довольно неловко это говорить, но я передумал! А ну, отдавай деньги! «Не, не!»... Чего «не, не», падла?! На! На!! Отдавай бабло, сука!!!

Бомж бился поистине осатанело, но куда пропитому организму было сравниться с моим лишь наполовину пропитым! Я его натурально обработал не по-детски, а вот пульс проверить не сообразил, моя промашка…

Именно так всё и было, товарищ Начальник, вот те крест!

З.Ы. В следующей жизни бомж был боксёрской грушей.

«БДУМС! БДУМС!»

Груша как всегда висела на растяжках и отлетала от мощных хуков, кроссов, апперкотов и свингов. Вдруг посетили её странные видения о том, что когда-то она была не просто грушей...»

Виктор сохранил файл и посмотрел за окно. Вновь было уже темно. Подумал: «Ночная дилемма «бить или не бить?» решается так: самому не бить никого по возможности, но очень внимательно следить за тем, как бьют другие, чтобы дать этим отвратительным в целом сценам преломиться сквозь призму творческого мировосприятия. Именно! «Не бить, а следить…»

Моисеев выключил свет и лёг в кровать. Вскоре он уже спал.

Глава 13. Очаги Смерти

Вчерашний и позавчерашний дни дружно затонули в море прошлого, оставив после себя неоднородную пену в душе Моисеева: некоторое недовольство собственным поведением и поведением друзей-товарищей, а также неприкрытую радость от переживания и осмысления прежде недоступного опыта. Подленькая радость от мысли, что нахватали всё же не они, нашла-таки себе уголок в области подсознания. На третий день после бурных событий Витя снова захотел посетить Бутово — настолько сильно в нём было любопытство: хотелось взглянуть хоть одним глазком на ту же местность при свете дня. Он позвал Валька с собой — ему было, что с ним обсудить.

Бульвар Дмитрия Донского... Индифферентные дома, мусорные баки и асфальт; приветливое солнце; люди с печатью различных эмоций на лицах. Кто-то озабочен и бежит по каким-то своим делам, кто-то задумчиво и неспешно бредёт, как они с Валей; снайперы по мелким деньгам воровато озираются в поисках жертвы; сурово смотрят похмельные маргиналы...

Просто ещё один день. День, который нельзя ни поймать в капкан ладоней, ни удержать в банке Вечности, а только донести до гроба его тень в проекторе памяти...

В бодром настроении, никуда не спеша, друзья весело обсуждали в общём-то абсолютно не весёлые подробности недавних разборок. С бульвара свернули на какую-то улицу, где настрадавшаяся за всё время существования человека почва была жестоко перерыта и вывернута наизнанку — абсолютно типичная для Москвы картина.

— Послушай, Валя... — перевёл разговор в другое русло Витя.

— Да?

— Я тут подумал... Жизнь человеческая проходит, просеивается, как песок сквозь пальцы. Жизнь — это просто медленное увядание, оно начинается с самых первых мгновений нашего пребывания в тусклом мире. Да, редкие светлые дни освещают путь, но они призваны лишь помочь нам вернее доползти во мраке к краю пропасти, за которой — лишь тень вспыхнувшего на мгновение света. А раз жизнь проходит, тает, подобно снегу в оттепель — надо прийти к концу подготовленными. Ты не находишь? — в последнее время под влиянием инопланетного импульса, позволившего читать и писать быстрее и, что важно, плодотворнее всех людей, запоминая из прочитанного больше их, а также благодаря собственному Витиному усердию в нелёгком деле саморазвития, речь его стала грамотнее и «навороченнее».

— Бесспорно, — Валя предпочёл согласиться с набиравшим вес в глазах друзей Моисеевым.

— Разумеется, без порно! Равно как и без наркоты, без «безвредной» травы гопников от жизни; без подверженности тлетворному влиянию окружающего и окружающих.

— Как же это осуществить? — воскликнул Валя, испугав проходившую как раз мимо чью-то маму с коляской.

— Как-как... Как у Артура Шопенгауэра в его бессмертных «Афоризмах житейской мудрости» — при помощи одиночества. Одиночество... Одиночество капает китайской пыткой на мозг и вымывает из души весь сор суеты.

— Гм. Не ново, к слову. — Валжанов не скрывал своего скепсиса.

— Старо как мир, знаю. Ещё греки пришли к подобным выводам, достаточно хотя бы назвать Диогена. Но теперь я дополняю эти рекомендации концепцией «Последнего Раза». Хочу обогатить античные и немецкие завоевания в области духа своими собственными скромными вложениями. Известно, что поток жизни течёт только в одном месте и времени — здесь и сейчас. Назад пути нет. Будем исходить из этой предпосылки. Как натренировать мышцу жизни до той степени, при которой было бы не страшно умирать? Да так, чтобы освободиться одновременно и от страха перед жизнью?

— Не знаю. Говори!

— Нужно свыкнуться с мыслью о смерти, — Витя был доволен, что заинтересовал собеседника. — Для этого используются Очаги Смерти. ОС — это твой билет первого класса на самолёт Смерти.

— Как я могу создавать эти Очаги?

— С помощью методики «Последнего Раза»... Нет ничего проще! Ты просто делаешь что-то в последний раз, зная об этом. Ты был когда-нибудь на переходе через пути ж/д от Поклонки к речке Сетунь?

— Нет...

— Сходи. Сходи один раз этим маршрутом, и больше никогда не повторяй его. Всё, вот и готов твой Очаг Смерти номер один. Понял теперь?

— Да. Удачное начало! — ухмыльнулся друг.

— Угу! — кивнул Виктор и продолжил: — Создав десять Очагов Смерти, ты будешь спокойнее относиться к ней и даже сможешь дружески кивать смерти, подмигивать и похлопывать по плечу за обедом и перед сном.

— Хорошо. Я усвоил твою концепцию. А что ты скажешь тем людям, которые её не поймут? Или не примут, даже поняв и осмыслив?

— Что? Да ничего!

— Ничего?

— Я ничего не скажу им, потому что мне наплевать, если моя методика никому не нужна. Я разрабатывал её для себя и под себя. Sapienti sat, кому надо — тот поймёт.

— Разумно. И много у тебя в активе ОС?

— Порядком.

— Поделись.

— Нет, это слишком личное... Теперь я хочу проверить, как ты усвоил концепцию «Последнего Раза». Каким должен быть Последний Раз перед тем, как твоё identity станет forever nothing?

— Запоминающимся.

— Именно! Плевать, если запомнить вроде бы и некому — тот, кому надо, запомнит. Лично я начинал с примитивной ОС — перешёл через мост на двадцать втором километре МКАДа. И лишь позднее внутренняя жизнь, различные пертурбации и как приятные так и не очень подарки Судьбы привели к возникновению зачётных Очагов Смерти. Сама суть тренировки перед Последним Разом не важна, можешь хоть испражниться с крыши Останкинской башни, но лучше действовать не как я, а сразу исходя из стремления поразить окружающих и себя в первую очередь. Качество важнее всего.

— Качество — параметр квалитативный!

— А количество — квантитативный!

— Хе-хе! Да, я уловил твою мысль. Давай, что ли, уже разойдёмся, а завтра встретимся и обсудим, у кого какие ОС появились в активе.

— Да, давай, пока!

Следующий день выдался таким же погожим и тёплым, однако Витя настоял, чтобы они встретились и поговорили в иитернет-кафе.

Подошедший чуть позже Валентин застал друга за посещением сайта «Проза.Ру». Пожав друг другу руки, они уселись за свободные столики и сделали заказы. Утолив первый голод, Виктор задал естественный вопрос:

— Как твоя ОС?

— Ну ты и насоветовал! Мимо вонючей промзоны еле добрался до спуска к рельсам... И — только подошёл — смотрю, а там склон крутой и грязюка везде! Да ещё и охранник подозрительно косится. Но я всё ж сбежал по склону, только обувь всю вымазал. Мимо куч грязи и размалёванных заборов прошёл к речушке, а там уже всё было путём... Затем — прямиком до остановки вдоль Сетуни. В голове держал мысль, что это мой последний раз, и эта мысль грела душу, скажу я тебе!

— Ха-ха! Я ж говорил, что надо что-нибудь запоминающееся.

— Да уж, ха-ха...

— Ну что, сын мой, боишься ли ты смерти?

— Нет, Вить, не боюсь уже!

— А боишься ли ты жизни?

— Нет, не боюсь ни жизни, ни смерти — ничего!

— Это правильно!

Немного молча поработали вилками и челюстями. Затем Валя нарушил однообразную картину, спросив:

— А ты чего на «Прозе.Ру» делал? Смотрел, как читают?

— Да. На днях начали приходить отзывы на те рассказы, что всё же рискнул выкинуть в Сеть: «Зона наслаждения», «Тексточеловек»... И хвалят, и так себе, а иногда — и вовсе непонятно. Кто-то, например, высказался, что «хорошее место «Зоной» не назовут»…

— Всё равно молодец, давно пора показать народу было. Нравится мне твоё творчество. Нужно нести его в массы. Не слушай советчиков, иди своим путём.

— Я не просто так разместил. Это иллюстрация моей второй концепции, которая носит название «Слава в кармане».

— В чём её суть?

— Спасённое с помощью ОС бытие нужно направить в правильное русло. «Слава в кармане» — таков мой выбор! Основание — литературное творчество, которое и наполнит лишённое страха существование. Кто-то строит, кто-то жнёт — каждого хоть как-то прёт!.. Я же просто ношу в кармане бумагу и ручку. Этим и общаюсь с окружающим миром. Как видишь, всё в рамках концепции «Последнего Раза».

— И ты собираешься вырвать из лап судьбы свою славу?

— Может, и нет, но я не могу жить, не попытавшись хотя бы... — слова Вити искрили эмоциями, которые передались собеседнику. — «Молодость — вот цена таланта, а смерть — цена победы» — таково оно, моё кредо.

— Гм... Удачи!

— Спасибо! — ответил Витя уже спокойнее. — Чтение классики, кстати, способствует формированию двойного Очага Смерти — ведь это путь вслед за уходящей в небытие неразлучной парочкой «зайцев» — героем и автором.

— Интересная мысль. Кстати, ты про ОС что-нибудь написал?

— Стих, — с серьёзным лицом он продекламировал:

Я не чувствую беды.

Нет мне дела до Судьбы.

Раз не чувствую я жизни,

Не почувствую и смерти.

Я — живой среди живых.

Отдохнуть бы хоть на миг!

Жизнь твоя тогда лишь жизнь,

Когда помнишь ты о смерти.

Смерть тебя хранит в пути,

И не даст с него сойти.

Надо только подрасти —

Смерть увидишь впереди!

— Гм. Слабовато, только смысл понравился.

— Да, стишок не особо, потому что это — старое моё творчество, теперь звучащее по-новому. Сейчас я пишу лучше, как ты знаешь, а всё то, что писал до сам знаешь каких событий — туфта. Но туфта родная.

Стихи — как дети.

Мой первый блин

Мне дорог этим,

Незаменим.

— Экспромт?

— Да! — к собственному удивлению, Виктор смущённо улыбнулся. Затем задрал нос в попытке изобразить приступ звёздной болезни. Они немного посмеялись и продолжили есть.

Через пару минут Валя промолвил, перестав жевать:

— Всё-таки ОС — отличная концепция! Интересные мысли, на раннего Коэльо слегка смахивает. И на Гессе.

— Ну так! Жить и умирать нужно смело...

— А главное — вовремя!

Виктор задумчиво повертел опустевший стакан и подтвердил:

— Да, вовремя — это тоже немаловажно...

Глава 14. Москва, давящая червяков

До сентября было достаточно времени. Решив почувствовать себя ещё и в шкуре пролетария до того момента, когда вдохнёт первую порцию кислорода в аудитории, Виктор по объявлению в интернете устроился работать курьером в компьютерном сервисном центре. Развозя ноутбуки, жёсткие диски, флешки, пульты управления и документы, орудовал одной рукой, помогал действовавшими пальцами левой, прекрасно осознавая, что мир — это не конкурс красоты; это некий конкурс, где, выбирая себе работу, ты выбираешь жизнь. На своей работе, пусть такой недолгой — лишь до сентября, — он надеялся получить бесценный опыт, занимаясь параллельно с доставками, помогающими познанию жизни, своими делами. Отношение, сложившееся у Виктора к новой работе, было в высшей степени неоднозначным: он так уставал от дороги, что порой ему казалось, будто существование потеряло всякий смысл, обретя взамен лишь бессмысленность. Тем не менее в целом можно было констатировать: ожидания оправдались, это оказалось именно тем, что было ему нужно, то есть возможностью читать, писать, учась параллельно развязно и нагло общаться с окружающими — этакая школа жизни под руководством самой жизни без прикрас, покой по ночам и свой век воли в светлое время суток. Такая работа учила ценить время как никакая другая. Школа адекватного реагирования, принимавшая очередного новичка со спокойным равнодушием.

Коллеги и товарищи, работавшие в той же компании, оказались в основном интересными людьми, каждый по-своему… Хотя из молодёжи никого, кроме самого Моисеева, тут не было, он не испытывал недостатка в общении: преодолев застенчивость вчерашнего ученика средней школы, наблюдая, общаясь и прислушиваясь, он узнал много такого об устройстве окружающей жизни, чего ни в одной книге не прочитаешь, кроме Книги Жизни. Впрочем, круг общения Моисеева на работе всё же был несколько замкнут, так как ему не хотелось общаться с заведомой пьянью и маргиналами. «Я несколько старомоден: я не люблю материться на людях и использовать слово “баба” в разговоре», — думал Витя при взгляде на некоторых коллег. В основном из тех, кто доставлял с ним ноуты, он общался с двумя: экс-монтажёром на телевидении Володей, крупным мужчиной за пятьдесят, и Игоряном (последний работал не в отделе доставки, а на выдаче оборудования).

По странному стечению обстоятельств Владимир оказался монтажёром как клипа Талькова «Россия», так и фильма о самом музыканте. Виктор узнал об этом совершенно случайно — Володька напевал вполголоса «Памяти Виктора Цоя» по какому-то поводу. Они разговорились. Володя вспоминал, как создавался замысел клипа, эти одуванчики–колокола в начале... Стояло «совковое» безвременье, и Молчанов пропустил видео на свой страх и риск. Причём режиссёрская версия шла на Дальний Восток в течение трёх дней, после чего запускался другой вариант в центральные районы.

От Владимира Витя заполучил видеокассету с редкими интервью, клипами и нарезками с концертов. Глядя на Талькова, делящегося воспоминаниями о своих репрессированных родителях, вспомнил Моисеев и книгу Флоренского со статьёй. Виктор не понимал верующих людей, поэтому и позиция поэта казалась ему странной в этом вопросе, но почему-то именно тогда вспомнилось Непорочное Зачатие и как-то разом почти примирило Моисеева с людьми веры: данный образ помог ему осмыслить утверждение «верю, ибо абсурдно» и сделать умозаключение о наличии двух возможных путей в человеческой жизни: разума и веры. От самого человека зависит, на какой путь он ступит и как далеко зайдёт по нему. А люди на разных путях хоть и не вполне понимают друг друга, но изначально вовсе не враждебны друг другу — несмотря на кажущуюся очевидность правоты обратной точки зрения.

Но вдруг ему вспомнилась истинная роль церкви в истории, и зародившийся было энтузиазм сменился невесёлой глубокой задумчивостью.

— Говорят, Христос обладал большой физической силой. От него было бы больше прока, если бы он пошёл в кулачные бойцы. Расплавить бы купола и отлить небольшие слитки, чтобы раздать нуждающимся семьям — они их загонят как раритеты!..

— Несёт тебя иногда в какие-то крайности! Хорошо, Витя, — продолжил Моисеев тут же свой внутренний спор. — А как же насчёт убедительности художественных православных, католических и протестантских книг?

— Это талант беллетриста, страдающий диссонансом с рассудком. Ну ладно, не хочу об этом: нет силы воли бороться с абсолютным большинством — лучше просто останусь собой…

…Утро. Очередной понедельник. Виктор шёл на работу. Дойдя до палатки «Печать», он проглядел заголовки газет и журналов: «Русский олигарх женится по расчёту!», «Гитлер заставлял Еву Браун готовить ему интимный напиток: слёзы возлюбленной, слюна и её интимная влага!», «Телевизор теперь можно потреблять внутривенно!» и «Компьютер-убийца спокойно гуляет по центру Москвы!»

Моисеев купил свежий «Мир Фантастики». Подошедший откуда-то Валя Валжанов тоже что-то приобрёл в «Печати», задал Виктору вопрос:

— Ну что, курьер, какова обстановка в городе?

— В городе героин и серая зависть. Не люди, а продукты масс-медиа. Фабрика по производству ненависти. Мир слишком сложен. Москва слишком сложна. Слабые не выдерживают. Глупые стремятся ко всему готовенькому. И лишь сильные проходят путь до конца, — сделав паузу, Моисеев продолжил, увидев журнал в руках друга — «7 дней» с белозубым героем «Обитаемого острова» на обложке: — Сериалы — лучший способ сделать народ довольным и тупым в любых, даже критических условиях. Дебильная улыбка моего народа — подарок из Останкина новому президенту. Имплицитный тоталитаризм…

— А мне по хуй! Там про хэд-хантинг моя статья.

— Круто!

— Ты как, всё на Прозе.Ру?

— Написал несколько вещей не для души, а для баллов (система анонсов подтолкнула), но уже соскочил с этого дела. Три балла уже не вводят в эйфорию, а рецы, клоны, камменты и прочее не затрагивают струн души. Как говорится,

Готовы все душу отдать за три балла...

Знаете, как меня это достало?..

Разменяв себя на строки

Сетевого эскапизма,

Жизнь моя бурлит в потоке

Из дерьма и онанизма.

И в прыжке от точки к точке

Выбирая, чем ударить,

Жду не той — так этой ночкой

Смерть, чтоб творчество пиарить.

Смысл жизни забывая,

Завывая на весь мир,

На все тачки забивая,

Я спускаю всё в сортир...

Удобряя, одобряя,

Вновь себя приободряя,

Жду, что вынырнет любовь

Из могилы мёртвых снов.

— Да, я читал. «Свет монитора». Стихи — не ложь, а преувеличение, — сказал Валёк ему.

...На пути к метро Моисеев увидел обычную, казалось бы, вещь, которая тем не менее его поразила. Он остановился, начал рефлексировать; в нём закипела экзистенциальная буря: «Как может надоесть жить, когда столько ещё не знаешь о жизни? Сколько я здесь ни проходил раз, но, так как сам не курю, никогда не обращал внимания на эту, такую милую ванночку возле мусорного бака! А известный стрейтэджер Максим Каммерер... Заметил ли бы он? Только не тот, что в тупом фильме Бондарчука и вальковском журнале, — поборов в себе желание сплюнуть, Виктор продолжил рассуждать. — Наша жизнь такая длинная и непонятная, этакий тёмный лес. Пока не выйдешь из него, не поймёшь, куда попал. К тому же в Москве сама жизнь и выстраивает разные формы постмодерна. В связи с этим непонятно, как можно нести чушь о его неактуальности, когда на мир будто громадный оксюморон давят шахиды и рафаэли, сахаровы и чикатило, антибиотики и режиссёры детских порнушных фильмов… Разве можно говорить о неактуальности постмодернизма в мире, где помощь оказывается только танками, и вьётся жизнерадостный “Весёлый Роджер” кровавой демократии?»

Виктор открыл дневник и записал там: «Я — московский постмодернист! Шагаю по столице…»

Сегодня ему не надо было ехать с утра в офис своего центра — он сразу отправлялся на точку. Снова метро с его искусственным культом экстремальной ситуации. Народу с каждым годом в городе всё больше, это очевидно при взгляде на безошибочный барометр — метро: чья-то жирная потная волосатая рука, прижатая к твоему уху... локоть, накрепко упёршийся в спину… чьи-то десятки килограммов на ноге — час пик становится пикантнее и сближает всё сильнее из года в год.

Будьте осторожны! Разные пидоры сзади уже тянут к вам свои руки, чтобы толкнуть; аккуратно выцеливают, находясь сзади, ваши нежные пятки, выпяливают одичавшие от постсоветского беспредела фишки, пускают сопельку и раззявливают рот, стремясь улучшить ваше состояние утренней матерщиной. Виктора особо раздражали стоящие над душой жирные гопники. Моисееву всегда казалось, что чем старательнее утренние люди нависают, толкают, раздражают, тем ниже их способность к адекватной мыслительной деятельности, что, впрочем, втайне от самих себя они уверенно почитают достоинством. Больше они ничего не почитают уже никогда.

Тема дискуссии: «мажоры или гопники: за и против». Резюме: это всего лишь две стороны одной шоколадной медали с начинкой из говна...

Само собой разумеется, что некая внешняя грубость — обязательная характеристика людей, уверенно идущих по раз и навсегда выбранному пути. Но есть же разница! И её надо чувствовать. None can teach you, it’s all inside, как поёт Эрик Адамс. Действительно, окружающим в лицо хотелось бросить смелый, дерзкий клич: «Не мешайте мне, пожалуйста, я становлюсь великим!» Одновременно наметились параллельные тенденции: раньше Моисеев всё боялся, что окружающие обращают чрезмерное внимание на его руку с замотанными пальцами, ведь он носит повязку так долго, но теперь он понял, что всем наплевать не только на него с повязкой, но и вообще на всё.

Чего никогда не лень было людям, в массе не выносящим одиночества, спрашивать у постоянно уединённого в раздумьях Моисеева, так это почему он такой грустный. «Так вот, — думал он. — Это вы почему все такие весёлые?!»

На этот раз повезло — он смог сесть. Проезжая из одного конца синей ветки в другой, Виктор читал свежекупленный «Мир Фантастики», а конкретно — очень заинтересовавшую его мини-тетралогию некоего автора, скрывающегося под псевдонимом «Человек Без Мозга». Тетралогия называлась «Четыре планеты системы Стрекозы», и её, как и своё творчество, Виктор относил к фантастикопостмодернизму, подчёркивая тем не эклектичность и аморальность, а демократичность и установку на вариативность и читательско-авторское взаимодействие. Вот и сама тетралогия:

«1. Атомный девятый вал. Аффектация

...Система Стрекозы. Планета Аберрака. Взлётная секретного аэропорта Малого Южного Узкосиса. Третья Большая война, 2145 год...

Акка Брос, молодой сорокалетний пилот ВВС Узкосиса, шёл к своему прямолету «Шпагоглотатель». Суровый взгляд из амбразуры узкого разреза карих глаз. Чёлка зачёсана справа налево и закинута за ухо. Одет, само собой, по форме: ноги обуты в крепкие ботинки, на теле — кожаная куртка и старые брюки с символикой УВВС. Привычным небрежным но надёжным движением застегнув гермошлем, пилот бросил взгляд на окрестности, которые ему не суждено было лицезреть вновь при любом раскладе... Железо, согнутое в бараний рог; маскировочные сооружения, огнём на поражение прорезанные и разодранные в клочья во многих местах; остатки былого природного великолепия. Всё это жило своей особенной жизнью, а фоном на горизонте служили грузное серое небо и солнце, плавно и символично всплывающее над грудою всякого хлама. На пути к прямолёту, очевидно, чтобы дополнить картину, живописно валялась пара издохших от голода крыс, худющих, как рядовой штрафного батальона. «Кр-рысота!» — подумал Брос, забираясь в кабину.

«Вот долбаная война! Кому она нужна? Нам? Объединенным Закромам? Назовите мне хоть одного человека, который бы сказал, что всё это ему действительно нужно. Конечно, если этот человек не сидит на жопе в тепло отапливаемом бункере с чашечкой кофе или ещё чего покрепче, — размышлял пилот. — Ведь раньше, в мирные годы, всё было так замечательно...»

Пилот бомбардировщика углубился в воспоминания. Вспомнился казавшийся уже бесконечно далёким двадцать шестой год, когда Брос впервые оказался в кабине прямолёта, тогда ещё даже гражданского. На высоте шести тысяч, когда выруливали на линию предварительного старта, с щемящей ностальгией вспоминал Брос, ему разрешили посидеть за штурвалом и даже дали «порулить» минут так десять. Получалось тогда плоховато, даже народ в хвосте укачивать начало. Вот его и отстранили благополучно от штурвала.

Сейчас же на линии предварительного старта Брос профессиональным уверенным движением остановил машину. Закрылки плавно опустились на угол примерно тридцати пяти градусов, чтобы обеспечить большую подъемную силу. Убедившись, что тормоза нажаты, а рычаги управления тягой двигателя находятся в положении «малый газ», Акка стал ждать.

Вскоре диспетчер дал разрешение на взлет, и пилот плавно перевёл РУДы в положение «Форсаж». Обороты двигателя возросли до максимума при максимальной тяге.

Брос, убедившись в исправности силовой установки и в том, что обороты двигателей вышли на заданный режим, плавно отпустил тормоза. Прямолет начинал стремительный разбег. Чтобы обеспечить лучшую управляемость передней стойки шасси, Акка дал штурвал от себя.

Достигнув скорости взлета, пилот отключил управление передней стойкой и плавным движением штурвала на себя перевёл прямолет в режим взлета.

На высоте шести метров Брос убрал шасси. В голову ворвалось незваным гостем осознание груза лежащей на его плечах ответственности. Захотелось дать себе пощёчину или просто ущипнуть себя... Подспудно прокралось другое желание — сказать себе и всему вокруг, чтобы оно пошло на... Просто взять и разбиться. Страна? Война? К чёрту и страну и войну! Но ведь тогда полетят другие, Брос понимал это прекрасно.

На высоте около ста метров начиналась уборка механизации — закрылков, предкрылков... набор скорости и высоты. Затем — переход в режим «невидимка». Лучше заранее подстраховаться...

Брос подумал о той, что летела с ним. Бомба испещрена шутливыми лозунгами, в том числе написанным им самим в пьяном угаре — «С приветом от “Шпагоглотателя”!» «Шпагоглотатель»... Три года с ним. Пока без промахов. И без жалоб. Надолго ли?.. Совесть проснулась слишком поздно, теперь уже всё решено. Небольшой парашют с бомбой сможет сделать то, что не удалось всем УВС — прекратить Большую войну. И лишь история и историки раздадут всем сёстрам по серьгам, а братьям по яйцам; наше же дело — малое...

Повседневные заботы, связанные с управлением прямолётом, однообразие гула в ушах и облаков в иллюминаторе не давали прочувствовать величие момента в полной мере. В конце концов, Брос заглушил в себе всякие сомнения, как привык глушить мотор прямолёта или болевые ощущения.

«Цель. Вижу цель... Да тут везде цель, ничего кроме неё и нет».

От движений его рук зависели судьбы и жизни миллионов. Это не громкие слова, это — факт, вещь упрямая. Факт добавлял происходящему ощущения ирреальности.

Лети, бомба, кроши широкоглазые жизни!.. — устало подумал он и надавил на клавишу пуска. Запоздалое сожаление ещё на мгновение покинуло подсознание, но было безжалостно затолкнуто в свой угол.

Всё. Прощайте, милые закромовцы! Спите спокойно и вечно... Война есть война, а приказ есть приказ. Обсуждать его негоже... Оне Рав сделал всё, чтобы вам крепко спалось. А я лишь помог ему.

Поворот на сто пятьдесят... Вниз на полкилометра. Гипер-режим... И — прочь отсюда, быстрее!!

Бомба взорвалась в пятистах метрах над землёй. Ослепительно вспыхнуло в небе, подул ужасающий порыв воздуха, а оглушительный грохот распространился далеко от города. Пилот уже не мог видеть, как появились первые разрушения. Но кто-то слышал звуки рушащихся домов, видел разрастающиеся пожары, гигантское облако пыли и дыма.

Акке вспомнились никому не нужные, хоть и, судя по всему, оправдавшиеся выученные наизусть слова: «При взрыве атомной бомбы освобождается огромное количество ядерной энергии. Взрыв вызывает большие разрушения в городах и огромные жертвы среди мирного гражданского населения. Убито и ранено, по приблизительным прогнозам, должно быть более ста тысяч человек. В дальнейшем не меньшее количество погибнет от последствий бомбардировки».

«А ведь, не будь гипер-режима, чёрта с два я б ушёл!» — нашёл пилот что-то положительное в ситуации, которую иначе как «хреновую» и не охарактеризовать…

Через некоторое время Акка, сидя после душа в халате на диване, смотрел новости по правительственному каналу:

— Различные здания в радиусе двух километров от эпицентра взрыва были полностью разрушены, а в радиусе двенадцати километров подверглись более или менее значительным разрушениям. Люди погибли или получили сильные ожоги в пределах около девяти километров, деревья и трава обуглились на расстоянии до четырёх километров. В результате взрыва и последовавших вслед за ним пожаров было превращено в пепел до девяти десятых всех домов города, которых насчитывалось почти сто тысяч...

Планета Аберрака. Западный район Среднего Узкосиса. Суровая зима 2223-го...

Укрывшись от леденящего ветра, завывавшего за окнами тёплой персональной квартиры на 130-м этаже, Акка Брос стал готовиться к визиту в Сеть. Он выпил две пилюли Ускорителя. Тело вошло в состояние креосна, глаза занавесились шторами век, отгородив сознание от внешнего мира. Вживлённый под кору головного мозга чип настроил соединение с удалённым доступом, лишь только сознание Акки покинуло оковы тела и отправилось на поиски собеседницы. Его Лармы...

Как всегда, Она нашлась почти сразу. Судьба — она и есть Судьба. В воздухе пред Бросом материализовался вызывающий привычно учащённое сердцебиение аватар.

— Ларма, прив! Послушай моё новое стихотворение, как всегда, посвящённое тебе!

Любовь червём разъела душу,

Пока я где-то песни слушал.

Пока я в вихре дел вращался,

Без сердца и души остался.

Я отдаю тебе и тело,

Чтоб всё, что нужно, пошло в дело...

Души остатки, чуть дыша,

Растают вяло, не спеша...

— Спасибо, милый! Мне приятно. Ты, как всегда, красиво сочиняешь. И мне также нравится твой голос, очень красивый!

«Аватар, безусловно, просто её фотография в реальности, вернее, видеообраз. Синие длинные волосы, скорее всего, тоже натуральные. Яркое в своей красоте скуластое лицо, прямой нос, милая ямочка на подбородке и широкие глаза. Кто она в реальной жизни? Откуда? Кармогыд? Кто у нас с широкими глазами ещё? А может, она... её... Тьфу, молчи уж лучше!.. — одёрнул сам себя бывший военный лётчик. — Интересно, сколько ей лет? Говорит, что восемнадцать, по виду столько же, но жизненный опыт проглядывает. Что тому виною? Природная её мудрость? Видимо, да. На сетевую молодёжь — старичьё в реальности она похожа мало».

Задумавшись в который раз о личности своей виртуальной любви, Акка рассеянно прослушал начало её фразы.

— …Любовь раскрашивает блеклый силуэт жизни яркими красками, освещает его смыслом. Разве я не права?

— Права. Конечно, ты как всегда права... — вдруг Брос, неожиданно для самого себя, решил проявить несвойственную ему обычно откровенность, — знаешь, есть одно маленькое или не маленькое «но»... Есть кое-что, чего я никому не говорил ещё.

— Забавно, потому что у меня тоже есть секрет, которого я никому предпочитаю не открывать.

— Да что ты? Какие секреты могут быть у столь юного создания?

Выражение лица её аватара стало грустным, когда она произнесла:

— Я не столь молода, как кажусь...

— Как?!.. — не смог сдержать нахлынувшую бурю эмоций Брос, но тут же сам себя одёрнул.

— Дело не в том, о чём ты подумал. Но всё же я скажу тебе о своей тайне...

— Пожалуй, скажу о своей и я… Но ты — первая.

— В общем, умерла я в 49-ом. Заболела в 45-ом. Слава Богу, все эти Великие Разработки уже дошли до того уровня в своём развитии, что позволили законсервировать моё сознание в Сети. Я живу тут 72 года и не думаю стареть. Никогда...

— Сорок девятый… Сорок пятый!!! Ты не... из...

— Я урождённая закромовка...

Акка застыл в шоке, не в силах произнести ни слова. Виртуальный пот покрыл виртуальное тело, столь же бессмысленно мускулистое, как и тело живого Броса. Он всегда знал, что прошлое придёт к нему неминуемо... Придёт и поднимет с постели на суд совести. Так почему бы этому не произойти теперь, на двенадцатом десятке? Почему же?.. Уже не первая молодость, не мальчик! Так принимай мужественно подарок судьбы!

«Только бы не разрыдаться сейчас, Боже!.. Пусть плачет она, а я буду думать...»

С трудом разлепив стиснутые до скрипа зубов челюсти, Брос промямлил:

— Я. Бросил. Её.

Не издав в ответ ни единого звука кроме короткого стона, Ларма закрыла руками голову и застыла как изваяние, лишь подрагивания плеч выдавали рыдания девушки.

Немая сцена была нарушена Бросом:

— Это всё она! Это всё война! — он помахал пальцем, — не я, — помотал головой.

— Чёртова жизнь... Я не виню тебя. Не будем об этом.

— Расскажи мне. Расскажи мне всё, что там было. Я хочу знать!

— Ах, он знать хочет? Интересно?! — голос её срывался на крик и тонул периодически в горьких как пилюля Ускорителя рыданиях; более того, рассказывая, она старалась язвительно подражать дикторам официального телевидения и новостных радиопрограмм: — никогда ранее ничего подобного не видели глаза жителей планеты Аберрака! И, хочется верить, больше не увидят! Мы знали. Знали, что летит ваш самолёт! Некоторые остались снаружи, а я спустилась в убежище. В том убежище стояли экраны, передававшие с камер снаружи. Мы всё-всё видели! Моя соседка спустилась со мной. Ей было всего тридцать пять! Вернулась из убежища седой практически сумасшедшей старухой. И я тогда завидовала ей!!! Она не видела кишки своей матери, она ничего не понимала! А я видела! Я понимала!! В убежище казалось, это так и будет длиться вечно. Очень хотелось, чтобы скорее кончилось. Но в то же время взрыв занял лишь две секунды. Знаешь, сам взрыв… Ну как будто большой огненный шар, слишком яркий, чтобы смотреть прямо на него. А сферу шара освещает изнутри какое-то ядовитое пурпурное свечение. Все видевшие могли бы подтвердить, что присутствовали при одном из самых масштабных в мире событий. Ты рад? Ты горд за своих сраных учёных?!

Ни слова не говоря, Брос отсоединил канал связи и вернулся в реальность. «Пусть тело умрёт от передоза Ускорителя, плевать на тело! — думал Акка, — я должен остаться в Сети с ней. Я докажу ей, что во всём этом не было ни моей воли, ни воли народа. Была необходимость. Нужно было закончить войну... Резервные таблетки, где вы?..»

15.11.0*

P.S. Спасибо В. Дупикову за авиаконсультацию!

2. Сектант и Пети

1

Закройте глаза. Представьте себе планету. Обычную планету системы Стрекозы, визуально напоминающую многим Землю, но обладающую одной важной особенностью: все её обитатели (их можно условно назвать «людьми», так как эволюция в основном прошла здесь тот же путь, что на Земле) знают своё будущее. Нет, конечно же, не полностью, не с точностью до минуты — лишь основное, вроде даты поступления на работу и ухода с неё (знают, естественно, и какая именно это работа), даты окончания какого-либо учебного заведения с результатами всех экзаменов, даты своей свадьбы, даты рождения детей и даты своей смерти (так же как, если кому-то это суждено, знают число и время суток, когда дядя Саша врежется в них во время прогулки на своём аэрокаре, не совладав с управлением и сделав их инвалидами на всю оставшуюся жизнь). Их судьба видна им подобно виду из окна сквозь тюль, когда от глаза скрыты мелкие подробности, но общая картина прослеживается довольно-таки легко.

— Тема моего будущего дипломного проекта? Как же, знаю, чуть ли не с детского сада готовлюсь!

— Чем мы с ним будем болеть в старости? С удовольствием расскажу...

— Как будут меняться политические и религиозные убеждения в возрасте от двадцати двух до восьмидесяти пяти лет? Не стыдно с такими мелочами обращаться?

— Сколько будет… Впрочем, я думаю, вы уловили суть, и общая картина жизни на этой планете вашему воображению тоже более-менее подвластна.

Думаете, их жизнь будет в корне отличаться от земной, и они ни о чём другом и думать не смогут, бедняги, кроме как о дне своей смерти, а то и, того гляди, сойдут с ума? Уверяю вас — это вовсе не так. Их способности для них самих ничуть не более экстравагантны, чем для нас, скажем, способность извлечь квадратный корень из ста двадцати одного. Даже обладая учёной степенью по нейрофизиологии, биологии и так далее сложно проанализировать ход эволюции мозговой деятельности жителей Альдастарматы и объяснить, как подобный феномен возможен в принципе. Уверяю вас, однако, что — возможен...

Самое удивительное — это, конечно же, то, что всё предсказанное самому себе сбывается в ста процентах случаев, как бы ты ни хотел изменить свою судьбу или отсрочить неминуемую смерть. Альдастарматцев, таким образом, можно уподобить разумной бомбе с часовым механизмом, которая знает, на сколько поставлен взрыватель. Этот роковой фатализм способствует появлению очень большого количества людей искусства, учёных и, конечно, религиозных деятелей.

Альдастармата не была исторической родиной населявших её людей. Они лишь относительно недавно переселились на неё, стабилизировав искусственным путём орбиту, которая не была до того стабильной, потому что входила в систему двойной звезды. Аберрака, Аревиалле и Каллиног, входившие в ту же систему, также не были заселены коренными жителями, по тем же причинам, но их заселение началось веками ранее — развитие науки и технологии колонизаторов на этих планетах сделало возможным подобные вещи раньше.

2

Петирриам Мадмуси, высокий синеглазый блондин, относительно молодой, вышел из дверей книжного магазина, оживлённо жестикулируя и беседуя с коротышкой плотного телосложения в малиновом жилете и очках, с которым он познакомился пару минут назад в том же самом магазине. Они продолжали спор, начатый в отделе религиозной литературы. Не прекращая полемики, они направились к стоянке аэрокаров.

Час пик уже миновал, Первое Солнце входило в зенит, а на улице не было почти ни души, кроме них двоих. Видимо, остальные попрятались от испепеляющих лучей Первого Солнца в застенки офисов, под защиту работавших на полную локальных охладителей.

— Простите, как вас звать? — спохватился Петирриам, забывший в пылу жаркой как лучи Первого полемики узнать имя оппонента.

— Майтакимо… зовите попросту Майти.

— А я — Петирриам, просто Пети. Итак, если я правильно понял, вы полагаете возможным как-то иначе трактовать фразу о Предопределении из псалма 1:82844 «Писания Солнечного Владыки»?

— Для начала позволю себе напомнить вам, как звучит в оригинале то место, о котором мы с вами беседуем: «Солнечный Владыка, дарующий нам знание своей судьбы, но не дарующий возможности изменять её…» Именно так оно звучит. Классическая точка зрения, которой вы и придерживаетесь, не допускает наличия в этих словах какого-либо потаённого смысла. Моя же точка зрения не является собственно моей — я позаимствовал её у авторитетных людей, и абсолютно уверен в её истинности. Вот в чём она заключается: за этими кажущимися прозрачными строками скрывается куда более глубокий смысл. Какой? У каждого из нас есть не только своя судьба. Судеб на самом деле много, и их, действительно, нельзя изменить, но из них можно, при наличии желания и соответствующих навыков, выбрать более понравившуюся, поскольку это — лишь гипотетические варианты, предложенные Солнечным Владыкой нам на выбор. Тут можно провести аналогию с несколькими равноценными вариантами одного романа, из которых автор должен выбрать тот, который станет окончательным, чтобы отнести этот текст редактору. У самого Солнечного Владыки имелось также несколько вариантов судьбы, и не во всех финал был столь трагичен, однако Он предпочёл пойти на Столб Сожжения и показать идеал жертвенности во имя жизни в согласии с Высшими Ценностями.

— Извините, но ваши рассуждения более всего напоминают мне схоластические, даже еретические и софистические построения Секты. Вы, случаем, извините, не Сектант?

— Вы угадали. Я принадлежу к Секте. Вас что-то в этом смущает?

При этих словах Майти Петирриам неприязненно покосился на собеседника, но одёрнул себя, подумав: «Впрочем, мне-то какое дело, кто он — Сектант или, может, Секстант?.. Пусть себе трактует Писание, как хочется, только б денег не просил и в Секту не звал».

Тем временем Майти, будто прочитав мысли своего собеседника, молвил:

— Только не пугайтесь — я не стану вас совращать, не стану просить принять нашу «ересь», хоть вы и привыкли за долгие годы слышать от Центр-Церкви только крайне негативную оценку нашей деятельности…

Всем своим видом Пети попытался изобразить полное отсутствие мыслей, пришедших в действительности ему на ум. Сектант же, будто обладал даром читать не только помыслы, но и чужую судьбу, промолвил:

— Я вижу на вашем челе следы глубокой печали и нерадостной задумчивости. Не связано ли это со стоящим на вашем пути в ближайшем будущем Финальным Знаком?

— Именно! Знак стоит в моей Линии Судьбы рядом с сегодняшним числом, — голос Пети был полон скепсиса. — И я полагаю, что никакие гипотетические варианты не позволят мне уйти от своей судьбы и соединиться с Владыкой ближе к сегодняшнему вечеру.

— Я завидую вам и вашей доле предстать пред Его Очи… — от Пети не ускользнула лёгкая насмешка в глазах собеседника, но возможно, что ему это только показалось. — Однако вы выглядите таким молодым… Не хотели бы вы ещё побродить по бренным закоулкам этого многоскорбного материального мира?

— Скрывать нечего тут, мы же не в Доме Служения Владыке. Хотел бы, конечно, да ещё как! — огонь неутолённых желаний просиял мгновение в глазах тридцатиоднолетнего Пети.

— В таком случае, вам лучше, пока ещё не поздно, принять мою точку зрения на судьбу. Нет, Владыка упаси, я вовсе не призываю вас становиться полноправным членом Секты! Но попытайтесь хоть раз в жизни поверить в то, что у судьбы могут быть и другие пути кроме открытого вашему взору! Я не верю, что Владыка не оставил вариант развития сегодняшних событий, в котором вы остаётесь в живых!

Петирриам хмыкнул, задумчиво помолчал и уже по-новому посмотрел на собеседника. Потом молвил:

— Меня заинтриговало ваше предложение. Я готов следовать вашим советам до тех пор, пока они не вступают в очевидное противоречие с Его Законом. Помогите мне, если можете, — уже неподдельная мольба звучала в голосе молодого альдастарматца.

— В ваших глазах я вижу след пробудившегося интереса и воодушевления, а в словах слышу отзвук зарождающейся надежды, и это весьма и весьма хорошо. Без надежды и веры ничего не добиться на матушке-Альдастармате. Чтобы я знал, как помочь вам, скажите мне, молодой человек, от чего постигнет вас смерть в известном вам варианте грядущей судьбы?

— Смерть ждёт меня от луча солнца.

Представитель Секты как-то странно посмотрел на Пети, но вернул лицу спокойное выражение. После секундного молчания усилием воли Майти вызвал улыбку на лице и сказал:

— Я знаю, как помочь вам отложить встречу с Владыкой! Пойдёмте к моему аэрокару.

Когда они подходили к транспортному средству Майти, тот снизошёл до пояснения:

— Во владениях Секты есть место, о котором я попрошу вас никому в будущем не говорить. Там никогда не было ни единого луча ни одного Солнца — Солнечный Владыка обходит это место Своим вниманием. В этом может заключаться ваше спасение. Спрячьтесь только на сегодняшний день.

Петирриам без особого энтузиазма воспринял предложение Майти, но делать было нечего, и он согласился. Когда они сели в аэрокар, Пети несколько запоздало выразил свою благодарность. Майти пощёлкал тумблерами и лишь отмахнулся, бросив:

— Это мой долг как служителя Секты.

Они летели к востоку, пролетая местность, где Пети никогда прежде не был, но о которой слышал много такого, чего предпочёл бы не слышать. Впрочем, до старушечьих ли слухов ему теперь было?

Они прибыли спустя два часа. Майти, клацнув очередным переключателем, откинул колпак, служивший крышей, и они с Пети вышли. Молча продираясь сквозь плотные заросли кустарника, Пети вслед за Сектантом подошёл ко входу в какую-то пещеру. Майти, подав знак Петирриаму, чтобы тот подождал пока, подобрался поближе к зиявшему абсолютной чернотой подобию пасти исполинского чудовища. Сектант издал какие-то квакающие звуки. В ответ из пещеры вышли два человека, оба в традиционном пёстром одеянии Сектантов: малиновый в фиолетовую крапинку балахон с лиловым капюшоном, полностью закрывавшим лицо. У каждого — двуствольный полевой реморализатор-дематериализатор наперевес. Пети от этого зрелища почему-то не стало легче, даже наоборот…

Майти о чём-то пошептался с вышедшими Сектантами и помахал Пети, чтобы он подошёл. Около секунды последний боролся с постыдным малодушием, думая: «Застрелят ведь ни за что ни про что!», но благоразумие победило: «Ладно, плевать, раз уж альтернатива — солнечный луч!»

Пети проник внутрь пещеры следом за Майти, взявшим у стражников мощный электрический фонарь. Молча идя за пятном света от фонаря Майти, выхватывавшим время от времени нависавшие сталактиты и торчавшие сталагмиты, Петирриам привычно всматривался в мутную воду своей судьбы. Ничего хорошего он там так и не разглядел… Они шли приблизительно полчаса. Наконец пятно света фонаря застыло на месте, а Майти остановился и повернулся к Пети:

— Извините, я что-то к старости стал забывчив… Совсем из головы вылетело! Позабыл назвать моё освящённое Сектантское имя. Позвольте представиться: Луч Солнца!

— Очень приятно… Что?! — запоздало дошло до сознания сжавшегося вмиг Пети, и он, спохватившись, рванулся назад в тёмный коридор. Однако метко брошенный дротик вонзился ему в шею, и голос Майти с ясно прослеживавшейся издевательской интонацией произнёс:

— Сдаётся мне, это несколько не тот вариант, которого бы тебе хотелось?..

Петирриам слышал раньше об отравленных дротиках, которыми пользуются Сектанты для самозащиты. Он хотел крикнуть, но ему удалось лишь негромко захрипеть, и он упал на пол, зацепившись рукой за острие сталагмита и порвав рукав куртки.

Пока Пети, парализованный, лежал на холодном полу, приближаясь с каждой секундой к Солнечному Владыке, он наблюдал, как над его неподвижным телом Майти, вводя себя в экстатическое исступление, осуществляет какие-то Сектантские обряды, смысл которых навсегда уже останется для умирающего тайной за семью печатями.

Речевой аппарат Петирриама также был парализован, поэтому он мог лишь мысленно сказать себе в утешение: «А ведь своим убийством он лишь доказал, что то место из «Писания Солнечного Владыки» следует всё же трактовать буквально! Ну, хоть спор я не проиграл, и на том спасибо!»

15.04.0* (отредактировано в начале апреля 200*)

3. Смерть за стеклом

«Ночь за плечом, вор у ворот,

Прялки жужжанье спать не дает

Тебе — я снова здесь.

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть,

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть,

А я спряду твою смерть» («Мельница», «Прялка»).

От жизни спрятал характер скрытный:

Ползу на брюхе сквозь все конфликты.

Не всё тянуться к судьбе магнитом —

Смертью оставлен был вновь у корыта.

…Полуцилиндрические сооружения двадцати пяти саженей в диаметре и более девятисот в высоту, нёсшие в себе по три смертоносные готовые к пуску ракеты каждое, изнасиловали многострадальную землю посадочной площадки, глубоко увязнув в её плоти жёсткими опорами из неизвестного на Каллиноге сплава. На фоне возникших исполинов правительственные фрегаты, заполнявшие оставшуюся часть площадки, казались плоскими. «Интересные какие защитники! — сыронизировал про себя Алматар. — Помогая нам, не лелеют ли они сами втайне планы завоевания?» Агент знал, что запись потока его сознания частично прослушают вечером те, кому за это платят. Таковы издержки профессии, свыкнуться с которыми было труднее всего. Сам себя он уверял, что научился с иронией относиться к этому, но несмотря на это брезгливое чувство овладевало исподволь его подсознанием каждый раз, когда он думал о том, что для чьих-то глаз и ушей его внутренний мир предстаёт разговорчивым свидетелем, находящимся под действием сыворотки правды... Алматар мысленно повторил всё, что известно о гостях с Пенериолы, включив усилием воли соответствующие резервы вживлённых блоков памяти.

«Наш корабль в режиме свободного поиска бороздил вдоль и поперёк пространство рядом с системой Стрекозы. Нужно было найти союзников в грядущей войне с Аберракой. Корабль, однако, потерял управление из-за не выявленной до сих пор неисправности и совершил аварийную посадку на одной малоизвестной планете. Когда пилот катапультировался, он захватил с собой только миниатюрный дубликат электронного бортового журнала — это оказалось последним, что осталось после катастрофы, так как сам корабль взорвался. Коренные обитатели Пенериолы не овладели в ходе эволюции устной речью: у них просто не было какого-либо подобия артикуляционного аппарата. Несмотря на это они вполне справлялись и ограничиваясь средствами невербального общения — жестами, знаками… Техника на Пенериоле уже была достаточно развита, местами просто удивительно, насколько развита. И в космосе они успели побывать, причём были прекрасно осведомлены о наличии разума на других планетах. От самостоятельных попыток вступать в контакт с представителями других планет их удерживал комплекс “немой цивилизации”. По крайней мере, так они сами сообщили нам, когда контакт был наконец установлен.

Пенериола испещрена вулканами, поэтому её обитатели живут в постоянном страхе: земля под ногами может в любой момент взорваться и погрести под собой со всеми полагающимися почестями! Может, поэтому пенериольцы лишены дара речи? Впрочем, это работа психоаналитиков — не моя. Мне за неё не платят.

Общение с нашим пилотом выстроилось как обмен сообщениями на экранах мониторов — и у нас, и у них известны технологии адаптации информационных систем. Забавный факт: из-за неполадок аппаратуры, ещё более ранних, чем несчастный случай в полёте, в бортовом журнале корабля не работала клавиша “Ы”; в записях журнала её заменили символом треугольника. По этой причине выучившие каллиногианский письменный язык жители Пенериолы также ставили этот символ вместо “Ы”, когда встречались слова, в которых была эта буква.

Итак, новые знакомые, немного поколебавшись для солидности, выслали делегацию и согласились помочь нам в грядущей войне, а после прислали и эти громадины.

Если есть у них техника “ментальных лазутчиков”, и они скрыли её наличие, то сомнений в коварных тайных планах практически нет. У меня лично их мало и теперь... Почему? Потому что я — Алматар, самый старый, самый опытный агент службы планетарной безопасности. Я многое повидал на своём веку. Жители планеты Каллиног могут спать спокойно, пока есть я. Не преувеличивая, скажу, что нередко возникают ситуации, при которых одно только моё словцо или действие (или бездействие) дарят им такую возможность. Вновь всю ночь я не буду спать. Мне не до сна: необходимо надлежащим образом убедиться, что “лазутчиков” у них всё же нет. Или — что они-таки есть. А как проверить? Только с помощью контакта.

Момент… Резервная память! Полезная штука. Известно, что применяемую для чтения мыслей “змейку”-лазутчика нельзя обнаружить без специальных приборов. Даже у меня нет полномочий затребовать у правительства такое оборудование, равно как и нет времени на это. Правительство не собирается смотреть в зубы дарёному коню в нынешней напряжённой ситуации, когда все сидят как на Пенериольском вулкане, ведь не сегодня—завтра сюда прибудут войска особых частей Аберраки. Вопрос о том, не “Троянский” ли это конь, оно просто не считает своевременным. Всё равно не проверить так, чтобы не испортить и без того пока что плохо налаженные отношения. Все уже довольны банальным устным заверением в отсутствии на Пенериоле техники “ментального лазутчика”. Что? Вы хотите сказать мне, что не знаете, что из себя представляет эта техника? Вам повезло дважды — во-первых, вы спите спокойно. Во-вторых, я вам объясню её суть. Жуть несусветная эта техника! Использование бесплотных “змей”, которые, вгрызаясь в затылки, впиваясь в мозги и обвивая туловищем позвоночные столбы жертв, пьют информацию как ненасытные полиглоты, чтобы потом передать её своим дражайшим хозяевам. Приятно, ничего не скажешь…

А мне — особенно замечательно, ведь не кому-либо, а именно Алматару предстоит стать их добровольной жертвой. Если предстоит, что тоже ещё не факт.

Вам интересно, как я собираюсь строить своё общение? Как сохраню основную информацию от потенциального противника? Мой мозг — это поистине достояние планетарного масштаба! Над ним потрудились лучшие физики нашего времени и нашей звёздной системы. Теперь вся секретная информация спрятана очень глубоко в подкорку, а сам я не смог бы получить кое-какие сведения из своей же памяти без разрешения службы безопасности. Как вам это? А если противник попытается выудить секретную информацию, раскрыв секретный код доступа, который известен лишь двоим — планетарному Главе да Богу — микрочип с искусственным интеллектом, вживлённый под мою кожу, убьёт меня. И это нормальная практика для защиты тайн от разглашения. Я абсолютно не против этого, честно! Я давно привык и не испытываю никаких неудобств, пользоваться секретным отделом мозга мне нужно крайне редко, и я всегда без проблем получаю разрешение. А теперь я отдам свой мозг в лапы инопланетным гостям. Гипотетически они легко расшифруют с помощью “лазутчика” мою основную память, проведут взором по резервному хранилищу информации, но почти невероятно, что их взгляд заметит скрытую базу памяти. Почти невероятно. “Почти” — короткое слово, но вмещает в себе целую бездну, таит чью-то жизнь. Или смерть. Мою, например.

Если всё пройдёт как надо, они ухватят азы моей внутренней жизни, не заподозрив, что их используют. А моя задача — убедиться в том, что они используют технику “лазутчиков”. И что они не заподозрили ничего... Достаточно просто? И для меня. Ещё от меня потребуется доложить куда следует. Потом — помахать удаляющимся восвояси гостям сиреневым платочком. Как-нибудь справимся уж и без них. Справлялись же как-то раньше?..

Как мне заставить их выдать себя? С помощью логической ловушки, само собой. Сыграть на их честолюбии и на комплексе “молчаливой цивилизации”. Роль комплекса “немой расы” на планете Пенериола примерно приравнивается к роли комплекса Эдипа на планете Земля. Сейчас ещё они продолжают общаться с нашей стороной, рисуя вместо буквы “Ы” треугольники. Зная их слабость, никто не сообщил им о том, что это неверно. И наша сторона из уважения также рисует треугольники. Узнай они, что мало того, что они не только лишены возможности общаться устно — как принято в абсолютном большинстве цивилизованных миров — так они ещё и неправильно пишут — их хватит кондрашка. Это будет настоящим шоком для пенериольцев. И — будет! Будет благодаря мне! Безопасность дороже. И когда я, тряся налево и направо своими удостоверениями и регалиями, подойду к их засекреченной части, до которой мне проложат путь мои почти безграничные полномочия, а наши милые “гости” поставят мне “лазутчика”, комплекс и честолюбие не дадут им писать неправильно с того прекрасного момента. Прежде чем они осознают, что стали жертвой моего коварного надувательства, пройдёт какое-никакое время. Главное будет — поймать их на “ыканьи”. То есть сразу задать вопросы, требующие в ответах использования заветной буковки! Их душевная организация, знакомая мне столь прекрасно по долгу службы, не даст упустить шанс подняться в чужих глазах и через это — в собственных».

Алматар подошёл к главному зданию делегации Пенериолы. Разгадка была близка — за пластиковыми воротами и строем вооруженных «остановителями сердца» инопланетян. Но вдруг случилось непредвиденное…

Планета Каллиног. Восточный район Среднего Саалиса.

…Алматар проснулся от креосна. Ночью он не терял времени даром: помимо виртуального развлечения — игры «контакт» — он занимался и финансовыми делами виртуального предприятия, приносящего неплохой невиртуальный доход.

Пробуждение было бы для уставшего мозга юного 43-летнего красавца–инспектора по нетипичным формам жизни тяжёлым как всегда, но интенсивность неприятных ощущений, сопутствующих возвращению в суровую «настоящую» (при длительном общении с виртуальным миром ощущение «настоящего» очень сильно «плавало») реальность, и связанного с этим привычного чувства некоторого разочарования сегодня были снижены изрядной долей радости. Его предприятие в Сети наконец–то принесло необходимую сумму для похода в «Темпорал Трэвеллинг» — организацию, недавно выкупившую права монополиста в области визуально-темпоральных путешествий. Монополисты машины времени позиционировали себя людьми серьёзными, жёстко регламентируя визуально–темпоральные контакты индивидуумов. Но на деле всё решали деньги. Если они у тебя есть, то ты получишь редкую возможность полюбоваться на своё личико в будущем. У Алматара деньги имелись во вполне достаточном количестве.

Инспектор решил воплотить давнишнее желание в явь прямо в тот же день, не желая откладывать темпоральное свидание в долгий ящик.

После получаса «насыщающего» душа он почувствовал себя освежённым, переполненным силой и энергией и дрожащим в душе от предвкушения. Мигом одевшись, заказал себе флаер прямо до ворот главного офиса «Темпорал Т». Летательный аппарат, как водится, опоздал на привычные пять минут, но этот досадный в любой другой день факт не возымел должного негативного эффекта: ему не удалось омрачить безоблачное настроение молодого саалисца.

Флаер быстро мчал его к офису «ТТ». Затылок водителя был седым и почти лысым, очень напоминающим волосы и бороду покойного отца Алматара — такими они были, когда тот уже лежал в постели мёртвый. Водителю бы вряд ли понравилась эта аналогия, но, к счастью, он не был из саймариан, обладавших способностью читать мысли. К его же счастью, естественно.

Седой водитель высадил единственного пассажира на квадратной площадке у входа, взял деньги и хмуро отдал сдачу. Едва Алматар ступил на землю, как увидел двоих клонов, которые шли от здания к одному из припаркованных поблизости дорогих флаеров «Молния Заухаеса-600». У этих существ всё было одинаковым: одежда, фиолетовые очки; даже молекулярные принтеры, которые они несли на руках будто невесть какой бесценный груз (по-видимому, в ремонт).

За свою жизнь Алматару нечасто приходилось встречать настолько удачно клонированную особь, но всё же он не позволил себе утолить любопытство полностью, сразу направившись к стойке приёма, за которой скучала молоденькая девушка. По менто–радио, вещавшему напрямую в мозг находившихся в комнате, передавали выпуск свежих новостей. У дикторши был приятный грудной голос, которым она вкрадчиво сообщала:

— Снова был отклонён закон, запрещающий выводить в эфир рекламу нового поколения типа «Кто не купит — козёл!» (лозунг одной компьютерной фирмы). Рядовые жители Саалиса убеждены в том, что это дело рук всё тех же олигархов из «Олл Индастриз». Глава «ОИ» Мэрриам Нуаллис категорически отрицает факт какого-либо финансового давления со стороны своей компании на законодательную власть…

— …А сейчас прослушайте продолжение радиопостановки спектакля по пьесе Милронта «Отповедь Солнечному Владыке».

Хриплый голос произнёс отовсюду и ниоткуда:

— Любовь… Что ты знаешь об этом? Ты любил когда-нибудь? У тебя были братья, сёстры? А что ты знаешь об аде? Вечной пятницы тебе — вот он, твой ад! Тебе и всем священнослужителям бредового культа, навязанного нам далёкой Альдастарматой!

Посетители никогда не создавали толпу в «ТТ», ибо цены, которые организация запрашивает за удовольствие путешествия во времени, отпугивают обывателей не хуже, чем Мох-мох — инспекторов по нетипичным формам жизни. Видимо, именно поэтому девушка на приёме была разговорчивой и нераздражительной. Звали её Двари и работала она здесь недавно. Она разговорилась с симпатичным посетителем, обсуждая жизнь на Каллиноге и снижение ценой невероятных усилий темпов деградации, но неожиданно зазвонил мобильный, и она отвлеклась, извинившись.

Чуть в стороне стояли два уборщика. Алматар со скуки решил прислушаться к тому, о чём они говорили.

Первый уборщик, явно новенький, отложил электро-веник и произнёс шепеляво:

— Ну как вчера — интересное было что-нибудь?

Второй, довольный поводом разогнуть спину и немного отдохнуть от работы, поделился:

— Нет. Скучные клиенты... Барнаг опять приходил. Умереть со скуки со всеми ними можно! Некоторые вчера почти час стояли и смотрели во все глаза на морщины и седые волосы! А каждая минута стоит как твоя зарплата за месяц.

— А чего ждали, высматривали?

— Суть — улыбнётся ли твой тем… темпоральный двойник? Как там ему в будущем? Если нормально живётся — обычно улыбаются.

Алматар закрыл глаза и представил: стоят клиенты и внимательно вглядываются в своё же лицо, но отделённое широким потоком бурной реки. Смотрят через стекло пыленеприбиваемого покрытия. Осуществляют дорогостоящий темпоральный контакт. Изучают влияние на свою физиономию «б/у-дней» — дней не первой свежести. Дней будущего. Морщины, седина, но взгляд уверенно-спокойный. Нечеловеческое спокойствие скользит во взгляде, да и во всей фигуре. Взгляд этот словно говорит: «Да, малыш, я знаю. Знаю то, что тебе ещё только предстоит узнать, в том числе много и такого, чего бы тебе лучше не узнавать никогда!» Вздрогнул и открыл глаза. Вовремя, ведь как раз подошёл небольшого роста лысоватый мужчина с солидным брюшком, в дорогой изящной одежде, стоившей годового жалования Алматара, если не больше, и с улыбкой представился:

— Чартисен, ваш проводник в мир будущего. Вы первый раз у нас? Как вас зовут?

— Алматар. Как-то был уже, лет пять назад, — с любезной улыбкой объяснил инспектор.

— О, значит, вы — опытный путешественник во времени! — разводя в стороны короткие руки с растопыренными пальцами, сверкнувшими перстнями с аберракскими приедонтами, промолвил предвкушавший заработок коротышка. Сам проводник тоже сиял и расцветал всеми цветами дружелюбия.

Вдруг, что-то вспомнив, Чартисен изменился в лице и поспешно проговорил:

— Позвольте, не вы ли тот самый Алматар?..

— Какой — «тот самый»? — слегка удивившись, с улыбкой, адресованной Двари, проговорил молодой человек. Двари улыбнулась в ответ, что было неплохим знаком. Чартисен объяснил:

— Про которого я в менто-газете «Глас истины» слышал! Инспектор по нетипичным формам жизни, оказавший неоценимую помощь в ходе охоты на этого… Мох-моха! — героя страшилок, убийцу и чудовища — где-то на периферии системы Стрекозы. Так я слышал…

Алматар скромно потупил очи, и признался:

— Тот самый Алматар; да, было дело.

Прелестные зелёные глаза Двари загорелись интересом. Однако она промолчала, в то время как проводник заговорил вновь:

— Что ж, тогда мне вдвойне приятно, что вы прибегаете к услугам нашей фирмы! Теперь я всем посетителям непременно буду говорить про вас! Вы не против?

— Да нет, как вам будет угодно…

— Благодарю вас! А теперь прошу в зал Темпоральных Камер!

Перед уходом инспектор не преминул оглянуться, бросить напоследок взгляд на Двари и улыбнуться ей. Та просияла и даже помахала маленькой, словно выточенной из приедонта ручкой.

…Они шли по ярко освещённому коридору, в конце которого виднелся большой зал. Там их уже ждал какой-то мужчина. Чартисен небрежно указал на него Алматару, сказав:

— Это Джика, он настроит вашу Т—Камеру на нужную частоту. Не верьте, если он скажет, что бисексуал. До бисека он не дотягивает хотя бы уже потому, что чрезмерно робок с девушками!

Алматар промолчал, лишь внутренне хмыкнул такой обстоятельной характеристике.

Они дошли до конца коридора, вышли в зал, ведущий в несколько Камер, и подошли к молодому человеку невысокого роста с длинными волосами, закрученными в несколько косичек, который поспешно представился:

— Здравствуйте, я — Джика, бисексуал. Чартисен наверняка уже наплёл вам о моей негодности именоваться этим высоким термином. И он отчасти прав, ведь я — бисексуал латентный!

Алматар выпучил глаза, но ни слова не возразил. У всех свои странности…

Чартисен раскланялся с инспектором, перепоручив дальнейшую заботу о его путешествии Джике. Джика сразу взял быка за рога и повёл клиента к Камерам Темпорального Перемещения (КТП). Пока они шли, он задавал вопросы, необходимые, чтобы успешно настроить параметры локального визуального переброса Алматара. Инспектор уже начинал испытывать обычное приличествующее встрече с грядущим волнение, что не ускользнуло от глаза настройщика. Ласково потрепав по плечу, он успокоительно и вкрадчиво увещевал чуть нервничающего Алматара:

— Не дрейфьте! Будущего изменить нам не дано, но дано верить в счастливую судьбу!

Алматар криво улыбнулся (уже слегка устав от этой дани вежливому общению) и, совладав с собой, спокойно объяснил, что ему нужно увидеть себя в сто двадцать пять лет. Стандартный сеанс — пятьдесят минут тридцать секунд — более длительное время созерцания своего будущего было чревато опасностями на нескольких уровнях, например — психологическом. Впрочем, зачастую это нарушалось — деньги способны творить чудеса в любое время и на любой планете.

— Вам нужно в КТП-32! Только там пока клиент, но его время уже подходит к концу, так что — прошу вас!

Пред Алматаром и Джикой предстал вышедший из КТП-32 странный каллиногианец, одетый в боевой бронекостюм. В ответ на молчаливый вопрошающий взгляд Алматара Джика объяснил, едва существо прошло мимо молодых людей и направилось к туннелю на выход, не удостоив их даже взглядом:

— Не берите в голову. Барнаг это. Парень надеется на изменения в будущем. Он — самый частый гость здесь. Просто человеку не повезло. Эстетика кипящей экзистенции, деревья в листьях… Из будущего на него взирает с завистью он сам, только инвалид с одной рукой и без обеих ног… Бедняга! Костюм ему не поможет уйти от судьбы, но он этого не хочет понимать. Надеется на что-то, старательно навешивает дополнительные слои молекулярной брони. А тот, в будущем, смотрит со спокойной иронией, сам ему говорит о тщете усилий, да без толку! Давно известно, что если Судьба тебя послала куда подальше, то дело пахнет порохом. Впрочем, хватит об этом, не буду тратить ваше дорогое время! Когда-нибудь темпорально-визуальное общение станет такой же прозой жизни, как полёты в космос, но это будет ещё не скоро! — он хитро подмигнул Алматару и указал на вход. Инспектор прошёл в указанном направлении, пересёк прямоугольник дверного проёма и остановился в ярко освещённой комнате перед тёмным пока стеклом. Дверь сразу же закрылась — это Джика дорвался до настройки своей аппаратуры. Алматару оставалось лишь спокойно ждать.

…В голову лезли, как всегда во время ожидания, непредсказуемые из-за свободы своего полёта мысли. Как обычно перед посещением грядущего, в основном это были невесёлые, мрачные предчувствия. И лишь в уголках сознания обитала уверенность, что всё будет хорошо, ведь с ним иначе и быть не может…

Но — хватит думать! Соберись! Экран зарябил и открыл вид на точно такую же комнату, только в будущем. Естественно, 125-летний двойник Алматара был подготовлен к посещению визитёра из прошлого. Себя, проще говоря.

Аламатар посмотрел на себя-в-будущем и вздрогнул — его видение на входе в «ТТ» повторилось теперь и в реальности. Морщины, седина, нечеловеческое спокойствие взгляда, грустная насмешка в умудрённых пройденным путём глазах. Вновь возникло ощущение того, что двойник во времени знает что-то такое, чего ему знать вовсе не хочется…

Ещё не позволяя депрессивным настроениям проникнуть достаточно глубоко в сознание, Алматар подошёл ближе к стеклу. Ещё ближе. Встал вплотную. Провёл рукой, будто колдун, способный разгладить наложенные временем борозды. Но морщины не исчезали, а на лице Алматара будущего проступило такое жалкое подобие улыбки, что Алматар-сегодня-и-сейчас просто опустил руки и уставился на него. Это могло быть только…

Из карего ока мигнувшего инспектора (впрочем, возможно, что уже давно и не инспектора) за стеклом вылилась слеза. Он и не думал из каких-либо щадящих чувств изобразить радость, приободрить себя же самого. Нет, он плакал и не стыдился слёз. И Алматар из прошлого тоже пустил слезу, не признаваясь самому себе, что именно он понял в этот момент. И тут как острая бритва, резко и неприятно сверкнувшая в ночи в руках маньяка, ворвалось осознание близкого и далёкого конца.

Ему открылось, что та самая смерть, которую трудно понять и которая с такой надеждой испытывает, оставляя в живых в самые неподходящие, казалось бы, для этого моменты; смерть-игрок в «кошки-мышки» по одной только Судьбе известным правилам жалко улыбалась ртом инспектора в будущем.

Алматар-125 вдруг схватился левой рукой за сердце; губы его искривились в гримасе; глаза часто-часто замигали. Правая же его рука… Да, именно! Правой рукой он совершенно отчётливо помахал на прощание Алматару-43.

«Смерть. Так вот какая ты, смерть! Что ж, будем знакомы!»

Начало апреля — 21.04.200* г.

4. Клон-мессия

«И вновь, сверкнув из чаши винной,

Ты поселила в сердце страх

Своей улыбкою невинной

В тяжелозмейных волосах» (А.А. Блок, «Снежное вино»)

Система Стрекозы. Планета Аревиалле. Затерянный в пустынях Жидузеи город Вилиссим. Ночь.

Боцманы смогли. Смогли подкупить правильного человека, и он установил жучок, что дало им возможность смотреть на происходящее в Камере. Двенадцать пар глаз с казавшейся противоестественной жадностью вглядывались в движущуюся картинку траектории хладнокровного луча лазера, равнодушно отрезавшего куски плоти Иксуса. Рубя одну за другой фаланги пальцев, нарезая сантиметровые ломтики мяса, луч прокладывал путь всё выше и выше. Запястье — локоть — плечо. Кости и кровь. Две руки мессии с поразительной лёгкостью обратились в жареное кровавое месиво. Самым ужасным было то, что Иксус ни на секунду не терял ясного понимания происходящего. И не было смерти… Смерти всё не было! Невозможным для человека усилием воли Лидер заставлял себя молчать какое-то время после начала экзекуции.

Боцманам также надо отдать должное — ни один из них не отвернулся, не закрыл глаза и не потерял сознание. Они стояли, держа друг друга за руки и смело глядя в лицо смерти всех надежд на улучшение мира. С боцманами стоял верный андроид Вокс. И вот уже на рабочем столе вроде бы выключенного ноутбука зажглись кровавые нерукотворные обои, изображающие Иксуса и палачей в самом ужасном ракурсе — но ни один не заголосил в суеверном ужасе. Даже Ядукай. Даже когда жучок вместе с помехами стал чётко передавать, как оглушительно заорал не выдержавший боли Лидер Сообщества, нарезая спиральную непроходящую резьбу не хуже лазера на душах качавших волосатыми головами зрителей, стоящих перед экраном. Но это не касалось душ экзекуторов Лидера. Палачи тоже были на грани потери сознания, но не от ужаса — от садистского экстаза. Один из убийц, убедившись в достаточно плавном ходе излучателя, удовлетворённо улыбнулся и занялся онанизмом, глядя на картину, открытую извращённому взору за стеклянной стеной. Другие посмотрели на коллегу с явным неодобрением, но смолчали и не стали вмешиваться. Понимали сами, что столь нервная работа требует соответствующей разрядки, да ещё и влияет совершенно определённым, вернее — неопределённым образом на либидо.

После рук Лидера лучи занялись его ногами и половыми органами. Затем — туловищем. Иксус орал, сдёргивая боцманам ментальные скальпы. Палач, чрезвычайно довольный, обильно кончил. Продвинутая садистская технология позволяла поддерживать подобие жизни и сознания, полного боли и только боли, лишь только в одном мозгу Иксуса — лишённом остального тела. По этой причине два светло-синих луча щедро рубили плоть Лидера Сообщества, будто адский художник бросал широкие мазки, рисуя буйство стихии.

И — р-раз! И — два! Вскоре осталась только голова Иксуса, истекающая кровью и пахнущая жареным мясом. У палачей разыгрался аппетит. Кучи кровавого ужаса глядели из всех углов Камеры. Разводы на щеках, боль во взоре, а на лице — выражение застывшего в Вечности мига всепонимания, всепринятия… всепрощения. Полноты примирения с Судьбой. Один из палачей поднял на вытянутой руке за длинные волосы бородатую голову и обвёл её по кругу, показывая под смех товарищей забрызганную камеру и говоря:

— Таков этот мир! Что ж ты больше никуда не ведёшь его, «Лидер»?! Каким он был до тебя, таким и останется навсегда!

Палач, с наслаждением метко плюнув в левый глаз Иксуса, ударом кулака размазал по глазнице свою слюну.

Двенадцать пар других глаз налились слезами боли и сожаления о происходящем. Вскоре убийцы отсоединили свои биологические батарейки от мозга Иксуса, и остатки сознательной жизни покинули его. Палач поддал окровавленную голову ногой. Миссия мессии была провалена. Конец. Или?..

Система Стрекозы. Планета Аревиалле. Жидузея. Утро…

…Выращенный в специальной пробирке, окружённый заботой боцманов, скелет оброс мясом и зашевелился. Через пять минут клон явился на свет в сопровождении полных религиозного экстаза криков двенадцати. Пока Меррион с помощью Вокса был занят омовением новорожденного, началось выращивание второй копии Лидера — младшего в Троице.

Клоны рождались полностью сложившимися в плане физического и психического развития — генетическая память милосердно сделала «монтаж», крепко спаяв вместе два кольца кольчуги воспоминаний — момент начала пыток и момент «Второго и Третьего Прихода».

…Начало было положено за неделю до этого. Переодевшись уборщицей, Упартер достал замечательный образец ДНК Лидера — ногтевую фалангу среднего пальца правой ноги. Оставалось раздобыть достаточно денег на аренду лаборатории и оборудования, необходимого для клонирования.

Все боцманы были заняты подготовкой к предстоящей операции, так что андроид Вокс даже чувствовал себя обделённым вниманием. Боцманы занимались изучением литературы по клонированию и собирали сведения о видах вооружения, которое можно было достать. Ни в первом, ни во втором андроид помочь не мог, поэтому он стал чаще покидать укрытие с тем, чтобы побродить в тоске по овеваемым ветрами пустынным окрестностям. Порой его отсутствие замечали — лишь когда он был зачем-то нужен.

Иксус, конечно, не одобрил бы убийства и ограбления. Но не отомстить палачам боцманы не могли — просмотренная в записи сотни раз картина страдания Лидера, не исчезающая также и на нерукотворных обоях, впилась в мозг алчной пиявкой, вызывая зуд мщения. Кровь, искажённое в гримасе лицо, взирающее с рабочего стола, сами вложили лазерные резаки в руки ударного отряда боцманов.

Ночь укрыла своим плащом следы мести. Дождь смыл часть крови, хотя не всю. Однако менеджеру клиентского отдела «Claiming And Cloning» не было ровным счётом никакого дела до красноватых пятен на кредитках. В отличие от людей, деньги не пахнут и не краснеют.

…Обе новорожденные особи пока ещё были очень слабы. Боцманы окружили их поистине материнской лаской и заботой. Вытерли полотенцами, укутали в них и отвели в спальню, не скрывая своего проснувшегося оголтелого энтузиазма.

Нарекли новоявленных мессий Иксус-00001 и Иксус-00002. Они должны были привести сообщество людей к царству добра и справедливости, они должны были искупить грехи человечества. Ибо перенесённых страданий было ещё недостаточно для оправдания миссии мессии!..

Иксус-00002, родившийся несколько позже, был ещё слабоват и поэтому пока лёг спать, но первый (второй в Троице) пожелал одеться и устроить совещание. Необходимо было обсудить стратегию и тактику осуществления дальнейшей деятельности, связанной с искуплением, а также неминуемый грядущий захват власти, который только и мог позволить религии распространиться достаточно широко...

Обсуждение шло полных ходом — каждый из двенадцати боцманов высказывал свои мысли, делился соображениями по дальнейшему обращению сначала Жидузеи, а потом и всего Аревиалле в Правую веру — как вдруг оглушительный вой сирены предупредил о незваных гостях — стражниках Прилада. Шестеро бросились на защиту Лидеров, планируя достойно встретить нежданных визитёров, преградив им путь любой ценой. Становиться лёгкой добычей при этом они вовсе не собирались — кровавых кредиток хватило также на новейшее вооружение для ближнего и дальнего боя.

Пятеро остались подле Иксуса-00001, готовые заслонить его от пуль парализаторов. Один — Ядукей — побежал в спальню, чтобы вывести или вынести, если тот ещё спит, на себе потайным ходом Иксуса-00002. К счастью, про тайный ход не мог знать никто кроме них, к тому же сам проход по мере продвижения боцмана и клона будет самоуничтожаться.

Тем временем искрой, вылетающей из костра в полуночном лесу, на стражу бросился Слауд. Снеся двоим головы своим лазерным мечом, на овладение искусством размахивать которым он затратил немало времени, он пал, парализованный меткой пулей, выпущенной собственноручно Приладом. Подбежавший стражник хотел отсечь ему голову, но Прилад отрицательно покачал головой. Стражник со вздохом опустил меч. Вид недвижного товарища вдохновил пятерых боцманов на то, что они, охваченные приступом боевого задора, с дикими криками пустили в ход весь свой арсенал.

Двуствольный биораспространитель в руках Упартера заставил всю открытую кожу ещё пары врагов пышным цветом расцвести подобиями грибов с крупный кулак размером — их дикие вопли явились гарантией того, что они вышли из битвы. К сожалению, бумеранг, метко пущенный каким-то рыжебородым и рыжеволосым стражником, выбил оружие из рук боцмана. Тут же подбежали двое, по-видимому, умелых рукопашных бойца. Началась свалка. Упартер и сам был далеко не новичок в кулачном деле, но силы были не равны, и его быстро нокаутировали ударами по рёбрам и голове, после чего пару раз пнули уже мирно лежавшее на полу тело.

Однако своё дело Упартер сделал — стражники стояли на месте и не рвались больше в ближний бой. Вместо этого они пустили в ход огнестрельное и парализующее оружие. Два боцмана упали, поражённые парализующими зарядами. Остальные отвечали огнём бластеров и метанием самонаводящихся ножей. Боцманы сражались как львы, но стража обладала преимуществом в количестве.

И боцманы ретировались, сдавая свои позиции.

— Не добивайте! Оставляйте парализованных! Нам нужны только копии Иксуса! — увещевал не в меру жестоких подчинённых Прилад.

Уцелевшие боцманы прибежали к защитникам Иксуса-четыре нуля-один, забаррикадировав за собой вход. Меррион воскликнул:

— А где Вокс? Он нужен нам как средство защиты клона мессии!

Лидер мрачно посмотрел на боцмана. Так, что тому сразу стала понятна ужасная истина: их предали. Или продали. Продал андроид.

Как ни странно, преследователи не спешили со штурмом. Вместо этого из-за забаррикадированной двери послышались чьи-то тяжёлые шаги, и знакомый голос торопливо затараторил:

— Откройте скорее, они идут! Да быстрее!

— А вот и предатель! — сквозь зубы процедил Джоф. — Пошёл отсюда прочь, это ты привёл стражу!

Секунды три за дверью висела тишина, потом уже совсем другим голосом робот проскрипел:

— Да, это я продал Иксуса. Продал за внеплановую дозу смазки. И вовсе не потому, что вы мне уделяли мало внимания после казни, как можно опрометчиво предположить! Потому лишь, что вы хотели насаждать силой веру! Закон робототехники меня и вынудил — я не мог позволить, чтобы людям был причинён вред.

— Не мог. А категория святости тебе не знакома. Всё понятно с тобой, консервная банка…

— Ты не способен уяснить, что душа главнее тела! — раздались со всех сторон голоса возмущённых боцманов. Но Иксус-00001 молвил:

— Оставьте его! Он лишь выполнял предначертанное ему, как и все мы и они, — он указал в направлении стражи. — Я должен буду пасть, но на этом всё не окончится!

Находившиеся в комнате с Иксусом с отчётливо проступившим на лицах недоумением уставились на Лидера, но тут вдруг дверь слетела с петель и влетевшая стража начала косить всех парализующими излучателями. Скоро захваченные врасплох боцманы уже лежали вповалку, а Прелад со сноровкой отрезал голову павшего от лазерного луча мессии. Он был мрачен и не спешил, ибо знал уже от андроида Вокса, что проиграл. Второй клон ушёл, и найти его теперь не удастся.

Прелад приказал стражникам уничтожить всю аппаратуру, что они с удовольствием и проделали. Боцманов, к которым возвращалось сознание, но которые ещё были парализованы и страдали от боли и тошноты, не трогали. Необязательная кровь лишь способна раздразнить активистов религиозных течений и наплодить новые мифы и новых непримиримых врагов системы.

Ядукей проводил Иксуса-00002 по сложной системе ветвящихся подземных туннелей достаточно далеко, чтобы можно было почувствовать себя в безопасности. Они пришли к месту, в которое не смогли бы добраться даже боцманы — только Ядукей знал, куда идти. И он уверенно указывал путь к тайному логову — в целях безопасности они оборудовали несколько подобных мест, удерживая их местонахождение в секрете даже друг от друга, что позволяло не бояться удлинённого возможными пытками языка.

Про это убежище знали перевозившие в него всё необходимое Ядукей и Меррион, но подземного пути не ведал даже сам Меррион. В каждом убежище из созданных ими хранился оборудованный всем нужным глайдер. Иксус-00002 сел за штурвал и повёл машину туда, куда влекло его сердце — к возвращавшимся в сознание боцманам. Он знал, что летательное средство достаточно хорошо вооружено, чтобы отбить соратников у стражи.

Как пуля в лабораторию ворвался глайдер с Иксусом и Ядукеем. Пара метких выстрелов встроенного лучемёта — и враг пал, а свои кричат от радости:

— Наш мессия нас бережёт!

— Ха-ха!

— Садитесь! Едем на рыбалку! — Иксус был горд проделанной работой. Он знал, что его ждало, и на данном этапе лишняя кровь уже не могла его смутить — в отличие от робота, он умел различать стоимость жизни и стоимость души, спасённой актом Искупления…

…От погони боцманов и Иксуса прикрыли ураган, секущий дождь и летняя тяжелая гроза, опрокинувшаяся на мир в потоках черной воды.

Иксус-четыре нуля-два забрался на глайдере в открытое море, чтобы исполнить предначертанное веками: воплотить всю чернь людских душ, чтобы она была погребена раз и навсегда. Клон выпрыгнул на ходу из глайдера и прошёл по воде, яко посуху. Более того, от его стоп по волнам прошёл мощный импульс сверхъестественной энергии, обративший их в вино.

Чудо началось. Чужая вина — совокупная вина миллионов — стала этим вином, а грехи — заслонившими полнеба тучами, громом и молниями; все грехи материализовывались.

Боцманы с опаской взирали на исполинские сцены, развёртывавшиеся пред их изумлённым взором. Гигантские многометровые ножи, разрезающие невинную женскую плоть, адское месиво кровосмесительства, почти неуловимо сменяющие друг друга движущиеся картинки грехов: сладких для исполнителей и мерзких для наблюдавших; грехи уникальные и неповторимые соседствовали здесь с серийными, скучными. Боцман Пётр без перерыва щёлкал своим фотоаппаратом, который — о, чудо из чудес — работал без аккумуляторов, забытых в суете беготни в лаборатории! К своему сожалению, Пётр не имел даже возможности рассказать о чуде своим коллегам, ведь отвести очи от того, что вершилось, было просто невозможно — страх и неприязнь, дьявольское любопытство и небывалая прежде в мире зрелищность не давали взгляду свободно менять точку обзора. Ужас и зрелищность. В небе — миллиарды грехов. Грешные дела и помыслы. Всё, всё, всё. В начале грешные «ожившие фрески» застилали всё видимое небо, но вскоре в свете молний они смешались в одну не очень большую и одновременно почти бесконечную тучу. И — рухнули в море. Уже ставшее вином. Искупались в нём. Искупились в вине. Тучи упали… на Лидера Сообщества.

Двенадцать боцманов поверили в миссию Лидера Сообщества. Им удалось заставить поверить в неё весь мир — новообращённых под сенью правых парусов матросов. Это было не сложно, ведь имелись доказательства мессианской сущности как Иксуса, так и клона: обои и фотографии. Экспертиза подтвердила их подлинность.

Однако споры о том, осуществилась или провалилась миссия мессии, не утихают и поныне... Тело клона так и не нашли».

Виктор убедился, что несмотря на отчаянную самокритику мозг у Человека всё-таки был. Моисеев читал теперь на удивление быстро, хотя вдумчиво, и как раз дочитал последнюю строку, как увидел, что, увлёкшись, проехал нужную ему остановку — пришлось возвращаться обратно. Однако сложно переоценить роль творчества ЧБМ, которую оно сыграло в ходе этого небольшого «Арбатско-Покровского» отрезка жизни Моисеева… Именно благодаря тетралогии Виктор пришёл к одному поразительному умозаключению.

«Посмотрите на звёзды! — думал Виктор. — Они же нас зовут! Как можно не слышать их голоса? Потому и смотрели на них прошлые поколения — не просто из-за красивого сияния. Помощи тем, на кого возложена ответственность за их скорейшее достижение, я и посвящаю всю свою дальнейшую жизнь, а именно — своё творчество. Невозделанная целина грядущих миров, плацдармы для бесконечного терраформирования, синтезирования продукции, встреч с доброжелательными инопланетянами; место для всех и даже больше — социализм, рождённый не в муках, но в пробирке прогресса: счастье для каждого, заключающееся в возможности нестеснённой самореализации в близком человеку виде деятельности, будь она умственной и, в частности, творческой, или же, наоборот, материальной; игровой, технической, любой — в космосе нет и никогда не будет смотрящего сверху Большого Брата...» — думая так, он в то же время понимал, что сначала ему придётся накопить достаточно знаний в этой области, что может потребовать лет, а то и десятилетий... вообще всей жизни. Так от «пелевинского» разочарования Моисеев снова пришёл к ракетам. Тогда он ещё не знал, что оптимизм несколько спадёт, не успев толком зародиться, и любовь к точным наукам останется платонической, вуайеристической.

К клиенту он приехал вовремя, даже пришлось ждать. В офисе было людно; стоял постоянно включённый для визитёров, ждущих на диване с коричневой обшивкой и мягким сиденьем, крупный телевизор, подвешенный очень высоко. Сейчас он показывал очередной квази–ментовской сериал. Виктор в кои-то веки лениво пялился в одинокий глаз Циклопа, следя за развитием сюжета, осознавая по ходу дела, что он одинаково далёк как от событий в сериале, так и от событий в офисе. Сериал нагнетал блатняка, мрачняка и мокрухи; количество трупов росло в геометрической прогрессии, переходя в соответствии с законом диалектики на новый качественный уровень кровавости, в то время как офис представлял взору наблюдавшего Виктора суетное копо-(корпоро-?)шение(общение?); подзадоривание друг друга; вымученный и выученный флирт охуевших от скуки людей. В то же время Витя уважал эту чуждую ему, «иную», в терминологии Довлатова, жизнь. Но он не надеялся когда-нибудь стать её частицей. Он знал, что навсегда отделён от других людей — от тех, кто радуются существованию и постоянно веселы, и от тех, кто постоянно говорят, что жизнь — дерьмо. Он вообще не считал, что живёт! Связи Бытия, особенно его Бытия, казались ему слишком непрочными, зыбкими… Этакая фантасмагория постмодернизма Гессе.

Потом в своём сервисном центре Витя беседовал с Игорем. Парень с выдачи поведал ему историю последних лет своей жизни. Работал он сначала в «Сансете» — компьютерной фирме. Там они, как поделился Игорёк, брали и выписывали две запчасти вместо одной — одну клиенту, вторую — в свой карман — это можно было осуществлять совершенно спокойно и ничего не опасаясь благодаря дырявой «1С». Берёшь пачку модулей памяти, и — на рынок, тем более что недалеко. В то время, делился приятными воспоминаниями Игорь, было очень много денег и наркотиков. Потом, впрочем, всё это дело просто надоело, и он решил, что пусть будет зарабатывать меньше, зато честно: понял, что деньги — просто дерьмо. После двух страшных недель ломки и всякого рода галлюцинаций бросил употреблять наркотики. Выжил, и теперь кантуется тут…

Соприкасаться с историями из настоящей, не книжной жизни Виктору было крайне интересно. Он бы поговорил ещё, но надо было ехать по доставкам дальше.

Через полтора часа он сидел на проходной бывшего завода на Воробьёвых горах, который арендуют различные фирмы, и ждал очередного клиента. Зашёл другой курьер, подошёл с вопросом к охране:

— Здесь «Апельсин»?

Охранник в ответ злобно заорал:

— Какой ещё апельсин?!

Курьер не менее свирепо рявкнул:

— Фирма «Апельсин»!!!

Охранник ответил спокойнее:

— Первый раз слышу.

Курьер полез в сумку за накладными, корреспонденцией или чем похуже (он стоял к Виктору спиной, и тому не было видно), намереваясь показать всю эту муть охраннику.

Охранник, не меняясь в лице, жёстко прорычал, пресекая эти попытки:

— А на фига мне это надо?! — и показал на бюро пропусков, процедив: — иди, там спроси!

Обиженный, судя по опущенным плечам, курьер отошёл, сопровождаемый долгим свирепым взглядом охранника. Моисеев едва удержался, чтобы не расхохотаться.

Чуть позже пришёл клиент, отдал свой ноутбук, предназначенный для ремонта, заполнил доки, забрав один экземпляр себе, и Виктор возобновил свой путь.

Московское ясное небо ослепляло тоску, постепенно к нему возвращалось ощущение, что всё хорошо: он останется здесь, он будет жить и умрёт в Москве, которая будет помнить его мудрыми улицами. Москва была ему как текст — здесь написал что-то, там подумал, ну а тут — прочёл... Макс Фрай говорила, что не хотела бы ограничить свою жизнь Москвой, ведь Москва — город с большим «затягивающим» потенциалом, и может подмять под себя всю жизнь, попросту — всё время. Виктору же абсолютно хватало и Москвы.

Да, ему было завидно, когда он слышал о людях, нормально зарабатывающих и ездящих на море и по заграницам: парнях, возящих на отдых на море своих девушек в экзотические страны… Но эта зависть — обычное отношение к «иной жизни», когда кажется, что что-то упускаешь, а на самом деле — живёшь полной жизнью, в чём и уверяешься через определённый промежуток времени. «Идеально синее небо над головой, абсолютно зелёные листья и семнадцатилетний я во мне — это и есть земное счастье», — решил для себя Витя. — Москва может порой вызывать раздражение. Однако когда тебе кажется, что всё против тебя, много легче отыскать себя».

...Вечером, отчитавшись в офисе и возвращаясь домой, Моисеев снова, как и каждые утро и вечер, преодолев все препятствия на входе в мордастый вагон трамвая («Единственный человек, достойный смертной казни — идейный вдохновитель создания системы контроля проезда АСКП», — рассудил Моисеев), проезжал мимо сине-белого здания «Эксмо» — его «голубой мечты». Он легко мог бы провести вас к «издательскому дому Захарова», да и, при желании, к «АСТ», но мечтам, по крайней мере на данном этапе, было суждено оставаться только мечтами, живущими лишь в его голове. Навсегда ли это? Или — просто надолго?..

Вот и остановка. Моисеев, усталый, неспешно волочился к дому, а перед ним враскачку шевелились громадные окорока жирного паренька с сальными волосами, сжимавшего в одной руке бутылку, в другой — что-то вроде вонючей пегасины. Зажатая в руке папироса казалась огнедышащей фигой. Пегас, оказавшийся драконом и двоюродным братом зелёного змия из бутылки, выпускал в лёгкие курильщика ядовитый дым, который частично выходил из всех щелей и жадно искал ещё одну жертву — Виктора. «Чёрт-те что! Ненавижу курящих на ходу! По-моему, это совсем уж отморозки... Произведите простые арифметические действия и скажите, много ли адекватных людей в моём мире?» — так думал Виктор. Хотя с каждым новым рабочим днём количество раздражавших его вещей и явлений увеличивалось, Виктор не клял судьбу — у него было право на честное самовыражение. Чего-либо большего пока и не нужно было.

...Следующим утром Виктор получил задание: забрать ноутбук у клиентки с «Кропоткинской».

Дорога в метро пролегала через переход на «кольце». Вдоль эскалатора пестрели рекламные щиты с призывами как можно скорее оставить всякую деятельность кроме принятия в себя алкоголя и никотина, однако чуть видные блеклые буквы на тех же самых щитах призывали благоразумно ограничивать себя в этих милых способах времяпрепровождения. И лишь один щит лицемерно советовал бросать курить, ибо это «не модно».

«О, лицемерие! Лицемеры, ругающие направо и налево нашу молодёжь, с ранних лет привыкающую скрашивать свой досуг бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой! Клеймящие позором поколение, более чем склонное к ранним половым отношениям! Это вы и никто другой посеяли семена порока, развесив в метро рекламу сигарет и алкоголя — щиты, заслонившие собой свободу мысли пассажиров на эскалаторе. Вы приносите ещё больший вред посредством телевизионной рекламы ада, где похотливы взгляды грязных шлюх, разоблачённых вопреки всем нормам приличия. Нет, не было такой грязи в Союзе, и дай то Бог, чтобы тяжесть гнета скверны ваших душ со временем уступила разуму! Я молчу уж о порно в Сети — в самых извращённых формах его там пропагандируют далеко не мальчики или юноши...

Перед Моисеевым на эскалаторе стоял дед, вроде ни с того ни с сего (очевидно, всё же за пирсинг) кидавшийся на какого-то эмоватого подростка:

— Ты щ… Ты щ…

— Как, простите?..

— «Щ»… «щ»… «щ»… щенок!!!

«М-да... Не знаю, как секса, но фут-фетиша в Союзе точно не было. Старики в массе никогда не полюбят молодёжь, но последним всегда будет плевать на это осуждение».

«Красная» линия. Вагон. Напротив Вити, чуть по диагонали, сидит бомж женского пола, с фингалом и спёкшейся застарелой кровью на носу; с глубоко и уже до гроба, как его предвосхищение, въевшейся под ногти грязью...

Пассажиры, кроме девочки, которая не обращает внимания на неприятный запах, так как, сев, почти тут же засыпает и становится похожа на маленького ангела, сначала не хотят занимать соседние с бомжой места. Но делать нечего, и сиденье слева от бомжи вскоре тоже занимают. Туда садится дама на вид лет сорока, ещё сохраняющая большую часть былой, это видно, недюжинной красоты. На ней какие-то кружева; она далеко вытягивает всё ещё сексапильную ножку и разглядывает свою чёрную изящную туфлю. Бомжа будто во сне чуть наклоняется в сторону дамы, та это видит и улыбается, представив, наверно, ситуацию со стороны. Бомжа неожиданно смотрит на неё, что-то говорит... Виктору в плеере не слышно, но едва бомжа открыла рот, как лицо дамы стало испуганным, пепельно-серым... Хоть бомжа вскоре спрятала нос в шарфик, почесав предварительно ногу, чуть ли не до таза закатав штанину, дама долго не усидела. Бомжа опять сидела без соседа или соседки слева.

А девочка, уснув очень крепко, стала припадать к бомже и, так же не просыпаясь, снова возвращаться в горизонтальное положение. Когда манипуляция была осуществлена раз пять, она привлекла внимание бомжи. С удивлением посмотрев на маленькую девочку, не страшащуюся болезней и грязи, та снова завернулась от мира в кокон-шарфик. Моисеев вышел...

Подойдя к нужному дому на Пречистенке, набрал код домофона, поднялся на третий этаж и позвонил. Открыла прелестная дама лет семнадцати с оголёнными плечами. На левом, когда дама повернулась проводить Витька в квартиру, была чётко видна «пуговка». Моисеев снова получил возможность ощутить своё коренное отличие от прочих людей — у всех, кого он знал лично, на плече был след от обязательной прививки. У Моисеева этой «пуговки» не было; чёрт его знает, почему и в этом случае обязательное для всех не было обязательным для него. Некий диссонанс со всеми остальными людьми вызывал невесёлые мысли, но и немалую гордость.

Между тем Виктор забирал ноутбук и по ходу дела налаживал общение с, как выяснилось, Катей. Увидев рояль, он не преминул уточнить, и выяснил, что — да, именно Катерина на нём и играла. Оценив коллекцию мягких игрушек и послушав попугая, Моисеев узнал, что девушка только что поступила на лингвистический. Витя давно знал, в чём российская молодёжь превосходила советскую — в знании английского. Такая ситуация стала возможной благодаря компьютерным играм, текстам песен, интернету и т.д.

«Хорошо ли это? Наверно, да. Но... ох уж эти мне англичане! Всё ни слава Богу: у нас вот просто — «добро пожаловать!», а что у них? «Welcome!» То есть «well, come…», что значит «ну… заходи… <раз уж пришёл>». К тому же они, кажется, не чураются дискриминации слабого пола. Сравните сами: «son» («сын») и «daughter» («дочь»). В первом слове всего три буквы, зато оно созвучно с «sun» — «солнцем». «Daughter» содержит целых семь буковок, но созвучно всего-навсего с «naught», то есть, попросту, «нулём». Зато вся психологическая методика усвоения правильной английской интонации легко сводится к такому: произносить всякую речь, как мудак... При этом, однако, я всегда удивляюсь, что многие столь презрительно относятся к тому, чего сами не умеют. Взять тот же английский. Например, кто-то его не знает, и готов поэтому дразнить, насмехаться над всеми владеющими им и умеющими на нём выражать свои мысли. Почему так происходит? Я долго мучился в поисках ответа на этот вопрос... А потом понял простую вещь: люди — это просто-напросто говно с глазами» — невесело резюмировал парень.

С девушкой он неплохо пообщался, даже спросил её ник ВКонтакте, так что ушёл довольным. «М-да, зыбка трясина Контакта, и никто не уйдёт живым...» Он хорошо помнил сообщения несколько месяцев назад: «В пятницу 16 мая посредством системы личных сообщений ВКонтакте была разослана ссылка на вирус. Около 30 тысяч пользователей, несмотря на предупреждения Контакта, перешли по этой ссылке. Еще 70 тысяч получили подобную ссылку. В течение суток (в субботу 17 мая) рассылка сообщений с ссылкой на червь была полностью нами остановлена».

Этот «червь» никого не отпугнул, зараза Контакта продолжала свой путь столь же неостановимо и семимильно. Каждый клик по клавише «F5» доказывал это очень убедительно. «Интернет» — уже значило попросту «Контакт»...

Пока он сидел с Екатериной, на улице начался дождь, не утихший до сих пор. Пройдя чуть вдоль улицы, он обнаружил, что хочет в туалет. Возвращаться было неудобно, и Моисеев решил воспользоваться дождём и, соответственно, не очень большим количеством прохожих: зашёл за ближайшую группку гаражей. Сделал интересное наблюдение: «Обладая мощной струёй, можно смело мочиться против ветра средней скорости». Сопровождая взглядом путь своей струи, он заметил дождевого червяка. «Черви когда-нибудь всех сожрут с завидным аппетитом....» В этот момент в ушах из плеера доносился «Замок из дождя» в обработке «Boney Nem».

У храма Христа Спасителя количество червей почему-то стало астрономическим, зато перестал лить дождь. Моисеев чуть не запыхался, обходя очередного «Змея Горыныча», особенно жирного. Такое громадное количество червей за один раз он видел впервые в своей жизни.

Витя решил дойти до моста, благо время ещё было, и посмотреть на город. Пётр работы всеобъемлющего обласканного властями Церетели, шоколадная фабрика, Кремль — после дождя. Уже не з`амки, а замк`и с именами были приделаны к прутьям парапета. Это влюблённые символически старались закрепить любовь на века — не зная, видимо, что ключ есть всегда...

Виктор дошёл до метро и записал босяцкое хокку в блокнот:

«Храм Христа.

Вокруг — только черви.

Дождь...»

«В.Моисеев, 15.08.0*, метро “Кропоткинская”».

А также следующее стихотворение:

«Сквозь рвоту и червей

Прорвусь к долине света,

Сквозь страх машин-людей —

К теплу, улыбкам, лету.

Сквозь убеждённость масс

Взлетая на сто футов,

Я умоляю вас

Идти своим маршрутом.

Враг пусть решит себе,

В пизду идти иль на хуй.

Червь снова на коне —

В могиле мало праха…»

«Воин серы, не дай ёбаным червям сожрать тебя живьём!» — определил про себя Моисеев своё состояние.

Дома Виктор читал Андрея Битова с его неполным синтаксисом; полемизировал мысленно («счастье — чувство» — у Битова; «счастье — состояние духа» — у Моисеева). Завидовал геологическим экспедициям, но успокаивался, воскрешая в памяти недавнее рассуждение о довлатовской «иной жизни» в связи с Фрай.

Виктор отложил Битова, углубился в изучение очередной публикации про постмодернизм. Пришёл к выводу, что фантастика уместна в любое время («Научная фантастика — это возможность оказаться сопричастным будущему»), а постмодернизм наиболее верно отражает суть переходной эпохи. На 90-ые пришёлся пик разгула бандитизма и кретинизма — вот причины расцвета пелевинского и сорокинского постмодернизма! «Постмодернизм, — также отмечал Моисеев, — это не стиль в собственном смысле слова, но нечто подобное концепции джит кун до Брюса Ли. ДКД — не стиль боевого единоборства, но общие принципы ведения боя, приложимые к любому из существующих стилей. Именно поэтому постмодерн так же неисчерпаем». Про себя, впрочем, Виктор тоже говорил: «Я ужасно постмодерничен!» Чтобы доказать это в первую очередь себе, Витя «постмодернизировал» одно из произведений Андрея Георгиевича:

11. «“Многого хочешь...” — cover-version», или “Эрлом Ахвледиани в разрезе постмодерна (на материале главы «Писатель» из «Грузинского альбома» Андрея Битова и предисловия к немецкому изданию «ГА»)“»

«Однажды Я мечтал.

Мечтало и Бессознательное (далее — Б).

Оба находились в зоне восприятия, искажённого цензурой сновидения.

«А что, если, — мечтал Я, — что, если бы все люди стали счастливы? Пусть не сразу, но зато — счастливы?..»

«А что, если, — это уже мечтания Б, — что, если бы я мог трахнуть свою же жизнь, как после меня трахнет смерть?»

Раньше Я был грузин, а Б — русский. Или наоборот... Как было не любить друга?

И если вы осилите весь текст, то полюбите весь мир. И не желайте большего. Не надо!

Итак, любовь начинается! Какой стремительный вход! Без разбега.

«Я хочу, чтобы всходило и заходило!» — делится Б.

«Многого хочешь!» — слышим ответ (не то Я, не то автор, в общем, кто-то сверху).

От акта любви между Я и Б рождается идея.

«Хочу, чтобы всегда рождались хорошие идеи!» — стонет в родовых муках Я.

«Многого хочешь, друг!» — опускает его на землю в изнеможении Б.

«О, если бы человек умирал!..» — продолжает развивать тему Я.

«А больше ты ничего не хочешь?» — иронизирует Б.

Простите, если что не так, но я был не в силах не проявить плёнку своего видения грузинской сказки в фотостудии своих писательских амбиций...» — записал Моисеев, проверил орфографию и свернул файл. Посмотрел на часы: «00:04». Пора ложиться спать… Завтра вставать на работу в полвосьмого.

..Однако утром он почему-то проснулся чуть раньше. И — сразу вновь открыл файл “Word’а”:

12. «Еда»

«Я взял скальпель и аккуратно сделал себе трепанацию. Снял отрезанную часть как крышку заварного чайника. После этого, окунув воронье перо в вязкий поток своих мыслей, я потянул его (перо) к бумаге материального мира. Мысли прилипали друг к другу и тянулись за пером от тех, что ещё оставались в голове, как спагетти. Написав текст «Еда», я покрыл спагетти своих мыслей густым слоем май оун эсса. И — блядо готово! Угощайтесь!..:)))

А я ложусь спать, ведь мне через полчаса вставать».

Виктор лёг и снова провалился в сон.

Глава 15. Lukianenko, Dostoevsky and others-trip

«Интересно, посещали ли ранее Землю пришельцы и делились ли своими бесценными дарами? — размышлял Витя. — Может, Александр Сергеевич или Михаил Юрьевич могли бы дать положительный ответ. По крайней мере, не Юрий Михайлович!»

Очередной рабочий день. Офис. Вроде только приехал, а уже успел зарядиться негативом окружающего... Хотелось как-то изощрённо-извращённо ругаться, почти как в «Истории государства Российского» Карамзина: «Царство славное и сынам сынов твоих в рот и рот во веки, да будешь омрачён молниею небесною и яко пёс гладный да лижешь землю языком своим». Слова эти Моисеев адресовал некоему Воплощению Энтропии, отнимающей энергию — товарищу по работе С*** — мужчине с умопомрачительно ненавязчивыми и оттого особенно бесящими хамскими манерами.

— Там ЖК небольшой, 17 сантиметров всего, — раздалось левее.

— Что-что? У мужика небольшой, 17 сантиметров всего? — поспешил обзавидоваться обладатель куда меньшего размера и не очень чёткого слуха Моисеев.

...В середине дня он зашёл домой пообедать.

«Съесть свои кишки — это только первый этап инициации. Съесть чужие кишки — второй. Само собой, это труднее, особенно когда свои уже были полностью съедены… — размышлял Виктор, вспоминая и анализируя сорокинское “Зеркаlо”. — Я не умею готовить, зато умею проецировать красоту внутреннего мира на окружающее и окружающих. Мне по фиг на мнения всяких Лукьяненко в кулинарном вопросе. Не научился, и теперь травлюсь бомж-пакетами, дошираками, полуфабрикатами типа “котлета” и прочей хренью. Но зато я экономлю время! За счёт сокращения времени на приготовление пищи я выигрываю во времени, отпущенном на письмо и чтение. Ведь оно мне нужно как воздух, потому что из будущего смотрю я — великий автор и улыбаюсь, видя себя — трудолюбивого творца своего будущего. Правда, я проигрываю с позиции длительности моей жизни в целом, но кто сказал, что умереть молодым — это только идеал прошлого? Умереть в лучах славы, не опопсев и не став склочной вонючей развалиной — это как будто пролететь под действием дуновения свежего ветра, запущенного судьбой, который раздует из искр таланта настоящее пламя, не дав им стать тлеющей под ногами зассанной кучей, в которую не плюнет только ленивый или некурящий...

Почти никто не понимает этого. А когда это нас стало чьё-то мнение волновать? Вы не постарели ли, батенька? Нет?

Нет, чёрт возьми! Я пойду и снова смело залью кипятком свой любимый “Доширак”. Я прочувствую каждый ядовито-коричневый кусок химически синтезированной добавки, ощутив, как он жжёт мои внутренности и пытается забрать меня туда, куда — шалишь, дружок! — мне ещё несколько рановато! Это мой наркотик, я глотаю дозу — и больше ничем не привязан к этому миру. Я могу воспарить в мир мечты, унестись, насколько хватит душевных сил.

Мой потенциал является абсолютной тайной даже для меня. И именно это делает особенно интересной мою трапезу.

Какой интерес идти куда-то, где ты уже был? Зная, что там ничего не изменится? Я не знаю, что ждёт меня в моём завтра. Я просто глотаю свой сраный “Доширак” и с улыбкой на устах готовлюсь встретить Мир Будущего. Я внутренне сжат и готов, готов как мой залитый кипятком и отстоявшийся необходимые три минуты обед; я как пружина, я готов прыгнуть в атаку и начать бой. Но внешне этого нельзя увидеть — спокойная улыбка озаряет лицо, вежливость создаёт такую маскировку, за которую не заглянуть даже опытным агентам спецслужб.

Мир Будущего открывает ворота, я открываю свои уста. “Доширак” червями макарон вползает в пищевод, стремясь пройти кругами пищеварения, а я червём по бумаге экрана проникаю, рвусь, подгоняю себя под нужный формат, пока не встаю на уверенные круги, не дающие шанса пойти тупиковым маршрутом. Я вдыхаю больше души в оболочку спасательного круга своего творчества, зная назубок все маршруты, не ведущие меня туда, где моя цель. Я плюю на все боковые дороги, чтобы плевок знаменовал ложный путь. Жизнь — фильм, в котором каждый играет главную для себя роль, и вся задача сводится к одному: сыграть её так, чтобы было интересно самому себе прежде всего.

Я сам выстраиваю собственную судьбу вовсе не потому, что жду от неё впоследствии награды. Просто мне нравится самому строить свою судьбу.

Тайны ноосферы подвластны только избранным, пытливым и внимательным. Мне порой кажется, что я чувствую, как одновременно со мной фантастику пишут авторы из других галактик, увлечённо создавая в своём воображении образы выдуманных двуногих и двуруких. Или не выдуманных — если кто-то из виденных тогда чужеземных существ тоже пишет…

И вовсе мы не герои. Просто всё, что у нас есть — это работа и надежда.

Порою мне кажется, что когда я держу свою кнопку и пишу, то творю чужую, инопланетную волю. Не свою! Но тут я обычно вспоминаю о том, что мне нравится это делать, и внутренний протест, готовый было совсем уж сорваться с языка, вырвавшись во внешний мир, угасает внутри меня...

Всё нормально. Всё именно так, как только и может быть.

Прицепившийся к ноге А. Страйка скотч, — вспомнил Виктор концерт памяти Анатолия Крупнова, на котором недавно был с друзьями, — продержавшийся там почти весь концерт, навсегда останется для меня символом самоотверженности, полной самоотдачи в творчестве. Можно ли представить Киркорова, большую часть шоу проведшего на сцене с приклеившимся к ноге скотчем? “Ого, Крупа, даже мёртвый, сколько народа собрал!..” — этими словами Алексей тогда поприветствовал зал, но волей-неволей слукавил — он был интересен сам по себе.

Когда вы творите, будьте подобны природе, которая не ведает ошибок. Всё, что она создала — изначально прекрасно.

Реальность придуманная выигрывает у так называемой “объективной” именно за счёт ограниченности в средствах выражения при бесконечности форм.

Я с вами на пути ограниченной и огранённой бесконечности. Ждите меня!!! Я — новый...

Если бы мне довелось снимать клип на песню группы “Сектор Газа” “Моя Смерть”, то на словах “Это — моя смерть!” я показывал бы упаковку от “Доширака” крупным планом…»

Пока Виктор ел, он сидел в инете. Неожиданно в голову пришло решение зарегестрировать свою страничку и на «стихах», помимо Прозы.Ру, сочинив для этого сайта ряд произведений. «Адорно, философ, сказал, что после Освенцима нельзя писать стихи. Можно! Пока светит солнышко, пока приходит весна, я верю — можно!.. Да и жить можно, хотя и сказано:

— Жить, как говорится, плохо.

— А плохо жить — ещё хуже!

— Это точно!

Хлеб... Вода... Интернет есть. Чего же ещё желать?!»

Моисеев посмотрел на часы. 14:15. До следующей поездки время есть. Витя открыл «Word», сочинил и записал в нём следующие вирши:

Моё Роковое Творчество

Капать. Душой израненной капать,

Не ведать. Бед в изгнании не ведать,

Вспарить. Хоть раз над мраком вспарить,

Вскричать. Век зодиаком вскричать,

Отдать. Себя в руки Астрала отдать,

Уплыть. Навсегда от причала уплыть,

Разбиться. До лицах в крови разбиться,

Явиться. Самому себе внове явиться,

Остаться. В других для начала остаться,

Пей всё. Чтоб добро не пропало, пей всё!

Кропотливо крапать капли

В книгу радости и счастья:

Слева, справа, так ли, сяк ли...

Чрез меня упейся властью!

Ты — Един, хоть ты — не только

Ты. Но помню, верю, знаю,

Что смогу я ровно столько,

Сколько капель накрапает

Мой разрез души-аорты.

Нет, уже не отойти...

Это что-то вроде спорта.

Ты — не первый, но в пути.

Отдавай души богатства.

Всё вернётся, и сторицей.

Вдохновение — не рабство,

А вино. Хочу напиться!

Написанное им так впечатлило его же, что он решил посчитать свои строки не художественной условностью, а прямым руководством к действию, и, взяв нож из нижнего ящика стола, порезал свою руку (рядом с повязкой, чтобы удобнее было скрыть порез) и накапал на распечатку своего творчества. Таким образом он задумал соединить научные технологии и магию, добавляя фэнтезийный элемент в научно-фантастический сюжет своей жизни как истинный постмодернист. Получилось красиво и как жест, и для глаз. Время было, значит — можно было продолжать творить.

Прозабудь

Я вам не поезд, и я не пойду

По кем-то предложенным рейсам.

Живу как хочу и пишу про «Еду» —

Я сам проложу другим рельсы.

Вам нечем, пожалуй, меня удивить:

Я шёл по спирали сквозь дрожь и круги

Всегда вопреки, где друзья вдруг — враги...

Плевать, ведь меня не переубедить!

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

Забудется всё, что проститься не может,

Но, чтобы не вышло себе же дороже,

Я буду стараться не верить тому,

Кто ищет лишь свет, игнорируя тьму.

Забудутся те и забудутся эти,

Кто стоил чего-нибудь на этом свете,

Кто предал свой Путь, или шёл кто им всё же.

Стишок сей дурацкий забудется тоже.

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

Озябший, покинутый я прозябалл

В душе, но не в теле. И в ней подметал

Глубины сознанья в надежде проститься,

Стать проще, пастись и немного поститься.

Что выйдет из этого? Вскоре узнаю.

Такой же как все, кто сторонятся края,

Но плюшкой алхимика, пекарь, создай

Прямую дорогу нам в счастье и рай.

«Забудь! Я обращу все слёзы в смех!»

Я верю. Грамм надежды на успех.

Я верю, что добьюсь чего-нибудь.

Что вы сказали, сэр?.. — Сказал: «Забудь!!!»

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

Разместив материалы на «стихах», он зашёл и на «прозу» и, к немалому своему удивлению, увидел там толковую рецензию от некой К**ин на одно из его произведений. Время поджимало, поэтому знакомство с творчеством самой К**ин он оставил на вечер.

Снова нужно идти, ещё раз всплывает замусоренная улица. Вопрос:

— Что зимой и летом одним цветом?

Ответ:

— Сломанный светофор, красный от пролитой крови.

Опять ехать, вновь метро... Снова пошлые в основной своей массе люди. А одной женщине, даже не выходя из вагона, Витя посвятил миниатюру — «Женщина-сканер», и тут же записал её:

«Женщина-сканер прошила меня насквозь своим взглядом и оценила моё облачение, мои физические характеристики и моё материальное состояние как в целом незначительные. Она не потрудилась пощупать мускулы, ей не пришло в голову спросить мой подробный отчёт о планах на будущее и она не дала мне повода объяснить, почему же я так не дорого одеваюсь. Одеваюсь так, ибо являюсь некоммерческим автором, но вскоре стану коммерческим, жирным, неинтересным и разодетым, как капустный лист».

Виктор тогда ещё не знал, что женщина-мышеловка сменит уже очень скоро женщину-сканер.

После работы в тот день он прочитал ряд вещей Кай**н, и решил для себя, что симпатичная брюнетка пишет мистику довольно талантливо. Ему даже захотелось попробовать написать с ней что-нибудь в соавторстве...

Кай**н оказалась интересным и общительным человеком. Вдвоём они написали и повесили на Прозу.Ру

13. «С покойной ночи»:

«Tonight I hear you whisper

Deep inside within my head.

Tonight I see familiar faces —

Voices of the dead calling me…» («Kreator», «Voices of the Dead»)

«I've felt the hate rise up in me;

Kneel down and clear the stone of leaves…

I wander out where you can't see.

Inside my shell I wait and bleed». («Slipknot», «Wait And Bleed»)

…Он трахал чужие равнодушные души,

Не слушая просьбы, и смех смерти слушал.

Сенсозомбопатология оживших трупов — молодая, но весьма перспективная область научного знания.

* * *

Одинокая могила? Вовсе нет. У неё есть соседи. И есть недоеденное кем-то яблоко луны, охраняющее покой Лизаветы. Добровольный страж недрёманным серебряным оком мрачно взирает на непривычную для столь позднего часа активность, проявляемую копошащимся сгустком материи. Светом вытянутой в недоумённом жесте руки-луча месяц выхватил бородатое покрытое влагой лицо Николая. Однако молчаливый свидетель знал, что не властен над миром смертных и что не настолько для них опасен, как сестра — полнолуние. А влага на лице — лишь раствор солей и органических веществ, выделяемый потовыми железами.

Изголодавшаяся по работе лопата жадно впилась в плоть старухи-земли. Какие-никакие физические усилия отвлекали от посторонних мыслей, заставляя забыть на время, зачем здесь. Вытесненный вопрос вновь возник в сознании лишь во время перекура, когда гробовая крышка с чёрными комьями и жирными червяками развязно обнажила тьму прожорливой бездны. Он здесь для себя и только для себя.

Похотливый месяц, вынужденный Мирозданием страдать от неудовлетворённости, едва только разглядев милые и Богу и Дьяволу двадцатилетние нетронутые ещё тленом смерти черты, возжелал тела Лизы… Он замыслил украсть толику чужого наслаждения. Схватив серебряными лучами за бороду, пересчитав все капли пота на мертвенно-бледном лице Николая, склоненном над спящей вечным сном фигурой, месяц стал соучастником страшного преступления и одновременно великого таинства. Николай не спешил…

Дальнейшее, возможно, лишь показалось месяцу. Обнажённая мужчиной девушка стала подобием кладбищенской статуи, каковые в изобилии были расставлены поблизости. Жадный рот, торопливость похотливых рук и набор святотатственных ласк, какие ей мог предложить Николай, были приняты с безмолвным равнодушием. Два тела осуществляли обряд венчания жизни со смертью, маниакальный импульс добивался полного господства над обледенелой плотью; в неверном свете справившегося с завистью месяца они могли бы сойти за пару любовников. Однако праздник жизни на пиру смерти не был продолжительным.

«Не завидуй, луна!

Ночь не только твоя.

Жизни и смерть — это я,

Где вокруг — тишина…» — записал Николай в записной книжке телефона, едва пришёл в себя после акта нездоровой любви.

«Так это было» — шептала услужливая память. И эта ночь легла перманентным макияжем на души живого Коли и мёртвой Лизы.

Та Ночь… Одно из самых дорогих воспоминаний скучной в целом жизни Николая. Золотой миг навсегда ушедшего прошлого; лишь призрак памяти, подающий редкие признаки жизни. Вот и сейчас, сидя в вагоне метро, он представил всю последовательность событий той ночи. Будто и не было уже Николаю тридцать пять — повернулись стрелки вспять... Некрофильский опыт он больше не повторял, зато увлёкся медитацией.

— Коля, ты, б…дь, спишь, сука? Ко-о-о-ля!!!

…Надо отвыкать от ухода в себя на работе!..

— Всё в порядке, я тут, не пи…и! Обзвонил всех своих уже...

— То-то же, бля! — удовлетворённо кивнув, прокомментировал Босс. Затем рявкнул:

— Все быстро вышли из базы!

…Вот и ночь — одеяло прочь! За окном цветёт акация, но наш выбор — медитация! Так… Поза лотоса, мать её… Руки — в мудры.

Ну… где же ты?! О! Вот и при… переход!!!

Где-то в Астрале…

Как здесь всё просто! Сношать души мёртвых… Мёртвые души… Не важно. Хотя Лизонька вечна, ибо мертва… Снова трахаю в душу. Как и каждую ночь целый год. В Астрале прошлое, настоящее и будущее соединены единой темпоральной верёвкой. Я был нежным, сейчас я рассудительный, а стану довольно буйным... Я просто-напросто запутался в Верёвках Судьбы. И вновь огненное неоготическое «Т». Три линии — три измерения. Нити-нити потяните! Мною управляют, как марионеткой. T-Rope!

А вот и старый знакомый — Витязь на распутье, хранитель трёх проводов, исходящих из бомбы. Бомба-шмомба-«Большой Взрыв»! Ой, реальный мир втягивает назад…

Где я? Всё кажется смутно знакомым… Ещё бы, ведь я живу воспоминаниями об этом месте чаще и полнее, чем злобой повседневности. Кажется, каждый крест тянет в приветствии мне свою руку! Иди ко мне, друг, дай я тебя обниму… и тебя… А с медитациями лучше завязывать… № 61! «Иван Логанов»… №63! Лиза… Она!

Столб света упал с небес, окатив бугор наваленной будто сто лет назад земли. Из луча вышла девушка.

— Лиза?! — глаза и рот Николая широко раскрылись, но он даже не заметил.

Девушка не ответила.

— Откуда ты тут? — мысли неохотно оформлялись в слова, тело сотрясала лёгкая судорога, холод объял ставшее словно чужим сердце.

Молча сделав несколько шагов, Лиза поравнялась с ним. Она произнесла (синие губы её при этом не двигались):

— Давай потанцуем, что ли?

Николай под действием шока согласился. Они закружились в вихре символичного весеннего вальса возрождения. В глубине голубых не по годам мудрых глаз Лизоньки загорелся огонь. Она вела в диком плясе, но вялые конечности Николая, что вдруг словно по волшебству налились силой, и сами прекрасно откуда-то знали последовательность разнообразных манипуляций, более древнюю, чем наш мир…

Танец соединил их плавными движениями и мыслями. Николай слышал её голос, но Лиза так и не разжала губ. Коля не был этим напуган — он уже овладел к этому времени премудростью ментального общения. Будто бывалый сёрфер в ментальном океане, настроил себя на волну ее души.

Они разговорились. Больше говорила она. Несла милую чушь о загробной жизни, вовсе не страшной и полной своих хлопот и забот, неподвластных осознанию живым разумом. Подспудно она исследовала всю глубину его сердца и успокоилась, лишь когда уловила тёплую волну его привязанности к ней, не ушедшей за все те годы, что тело её провалялось в гробу:

— Как там — не холодно?

— Где — в аду? Ты шутишь?

— …

— Ха-ха-ха! Я пошутила! Наш загробный humour.

— Не пугай меня! Ну всё же, как там?

— Там… Там у всех есть дело. Там нельзя не работать, не получается врать. Там нет индивидуального бытия, все существуют в едином организме, но в то же время каждый является эманацией бродящей в потоке души. Как во сне, новые знания не продуцируются. Без материи нам остаётся только жить прошлым, создавая на его базе новые миры, часть из которых входит в сновидения живущих людей.

— Поэтому ты…

— Да. Поэтому я здесь. Это и есть работа, о которой я сказала.

— И часто ты посещаешь наш бренный мир?

— «Девушка, вы здесь часто бываете?» — поддела его Лизавета.

— Ха-ха-ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха-ха-ха!!

— Вчера с балкона семнадцатого этажа я взирала на мир, копошащийся внизу. Внезапно мне стали понятны две интересные вещи: первое — я не хотела бы быть винтиком этого суетливого механизма; грузовым автомобилем, выезжающим из-за угла, или даже вяло ползущим по рельсам поездом метро, не говоря уже о том, чтобы быть его же банальным вагоном или пассажиром. Поэтому я тебе благодарна. Второе — что-то на уровне интуиции, некое чувство, которое сложно описать, но я попробую. В обозримом пространстве выше моего не поднималось ни одного здания, но я чётко понимала, что это явление преходяще. Именно осознание факта бренности успеха позволило мне смотреть как на равных на более низкие строения. Мы же с ними — едины, наши ссоры эфемерны по простой причине — эфемерно всё! Кроме, разумеется, чуда творения и творчества. Что скажешь?

— Послушай, Лиза… В Тайланде говорят: «одинокое дерево всегда выше». Но там же говорят: «начал душить — так души до смерти» и «не вытаскивай своих внутренностей, не то их съедят вороны»… А ты чувствуешь это? Ты чувствуешь огонь внутри меня?

— Чёртов извращенец! Ну давай, трахни моё временное воплощение! Раз уж овладел искусством выходить в Астрал, доведи дело до логического финала…

— Если тебе это неприятно…

— Я разве это сказала? — впервые за время разговора мертвенная улыбка украсила синие губки.

…Словно самые обыкновенные влюблённые, они слились в поцелуе… Вернее, их астральные сущности. Обмен энергией проходил по стандартному диффузионному типу.

Астральный половой акт отличался от обычного одним — он был лучше. Все ощущения были теми же самыми, но усиленными в сотни раз. Не плоть бренная, но души вечные ласкали друг друга и себя самих, проникая так глубоко, как позволяла глубина духовного опыта. Огненные языки памяти переплетались и порождали невероятной красоты сюжеты. Так в ходе двух актов продолжительностью по часу каждый Лиза и Николай родили две малые Вселенные с некоторым количеством планет с примитивными формами жизни на них, при этом они чётко ощущали, что это ещё далеко не всё, на что они способны. Уже готовились перейти от создания разума, войн и атомной бомбы вплотную к созданию Бога, как вдруг всё подпрыгнуло и смешалось в голове Коли. Настало утро. Возвращаясь в привычные оковы мрачной (псевдо-)реальности, он уловил угольком сознания слова Лизоньки: «Пока, мой милый мальчик! В следующую ночь придёт Мария, меня не будет… Она тебе ближе и по возрасту, и по менталитету. Не забудь предохраняться!» — Николай надеялся, что последнее замечание было сказано в шутку. Ибо о средствах астральной защиты он раньше не слышал, а деньги сэнсеям выплачены были немалые…

Осмотрев трусы, он, к своему удивлению, не увидел никаких пятен. Коля-то полагал, что оргазм имел место в материальном мире тоже. Очевидно, по неизвестным законам всё вылилось в Астрал…

Вновь метро, вновь час-пиковый ад. И нечем крыть, кроме лексического моветона. Плоди говно на всей земле… Ситуацию предельного антиэскапизма усугубляют назойливые торговцы на «открытых» переездах — они продают всё вплоть до труб, губ, религии, вериг, родины и краденного. Есть и гопнички, куда без них, но когда их мало, они не опасны. Жизнь? Что ж, может быть, для кого-то и жизнь… Но не для нас. Наша жизнь придёт в свой час. Час этот длится с полуночи до семи утра.

А пока что — работа: чёртовы трубы и склад. Начальник торгует временем подчиненных, распродавая по дешёвке души менеджеров вроде Коли. И кажется, что ты не живой, а Лиза — живёт…

Недолго кажется. Вот и ночь. Её теплые крылья прикрывают всех тех, кто готов отправиться в опасное путешествие, кто не боится ничего и никого… Прежде всего — себя и своих желаний и мыслей.

Раздевшись догола, Николай приготовился уже было к переходу в Астрал, как вдруг на него снизошло озарение. Он понял внезапно, о каком предохранении шла речь. Коля сочинил мантру, почти не думая вербально над текстом. Только такая мантра могла подействовать как надо — так учил его сэнсей. На клочке бумаги, который он примотал к своему члену, закрепив скотчем, он намалевал слова: «О, древняя сила, награди меня частицей себя, огради меня от смерти внезапной в полёте на грани, не дай сгинуть до срока, но дай исполнить волю власти, дарованной мне тобою!..»

Далее на бумаге стояло несколько оккультных символов, поставленных в надежде на то, что всевидящая вэб-камера Бога всегда «он-лайн».

Всё повторилось снова. Кресты, могилы… Вновь — столб света, но уже над другой могилкой. Мария казалась несколько старше своей соседки Лизы и у неё были несколько сильнее выраженные формы. В общем, Маша была то что надо, Коля остался доволен потенциальным партнёром для акта соития душ. Выйдя из света, девушка скромно подошла к Николаю и бросила мимолётный взгляд из-под громадных нетленных ресниц:

— Вы — Николай?

— Зовите меня просто Коля. А вы — Мария… Маша?

— Да. Будем на «ты»? — покойница одарила нового знакомого очаровательной улыбкой; губы её, в отличие от губ Лизы, были иссиня—фиолетовыми… «Утопленница» — мелькнула догадка. На девушке был надет лишь купальный костюм в горошек: соблазнительная ткань прикрывала груди и слегка — то, что приковывало не столько взгляд, сколько душу. Проведя руками по бёдрам, она мило улыбнулась и поинтересовалась:

— Ничего, что я полуголая?

Николаем овладела астральная похоть. Он визуализировал огненные «контакты» и устремил язык и щупальца к Маше.

— Я не могу сразу! Не могу сейчас, нет! — девушка довольно неохотно и вяло изображала сопротивление, отступая до своей могилы, где путь внезапно оказался отрезан. Тут, впрочем, она дала волю ответному чувству. Мария высунула астральный огненный язык, ощупывая все закоулки души Коли. Последний с готовностью откликнулся и сам стал ещё усерднее, чем Лизу, обрабатывать всеми доступными ему астральными средствами новую подругу…

Увлёкшись, он не заметил, что сзади подошла Лиза. Её огненные ладони, прошив астральное тело Коли насквозь, вырвались из его груди…

— Ты хотел знать, тепло ли там? Да, б…дь! Жарища!!!

— Лиза-а… — простонал Николай…

— Давно уже не Лиза. Не убий! Не прелюбодействуй! И… ложись, теперь ты мой!

Morning bell! Утро… Необычное утро. Беспохмельное и беспечное. Свежий воздух. Новый «дом» лежит на глубине шести футов, к счастью, пока не засыпан; гнилая крышка лизиного гроба просвечивает во многих местах. Клочок рваного солнца. Серость мертвенного неба. Осень — ещё одна вырванная страница. Нет, уже даже — зима... Единственный лучик света в дерьмовой в целом ситуации — то, что Коле не надо было идти на работу или куда-либо ещё. Что-то вязкое падает на лицо. Ещё раз — кап! Кап! О, это уже лопаты херачат. Буду лучше спать, не могу смотреть.

— Подвинься, родная, наш одноместный гроб слишком тесен, я подаю на развод…

Ты жив сегодня, и жив сейчас,

Но смерть укрылась с начала — в детстве.

Воскреснуть хочешь хотя бы раз?

Воскресни просто — оставь жизнь в текстах».

Виктор про себя повторил заключительные строки произведения. Пока он заученным и доведённым до автоматизма набором кликов посылал соавтору на утверждение последнюю версию, которая заменит уже висящую на сайте и будет отныне считаться канонической (однако впоследствии девушка напишет свой вариант, абсолютно отличный от созданного преимущественно всё же Виктором рассказ, о чём он пока не догадывается), в голове его зародилась уже новая глобальная концепция.

У каждого в жизни есть моменты, цементирующие как саму жизнь, так и память клеем довольства собой и окружающим. По аналогии с ОС Виктор создал концепцию Очагов Жизни. К ОЖ он относил моменты жизни, которые навсегда запечатлены на плёнку памяти и проявлены во внутреннюю жизнь ярким позитивом; теперь Виктор пришёл к выводу, что ОС и ОЖ можно не только создавать в настоящем, но и сознательно вычленять из багажа прошлого. Самые ужасные испытания, из которых уже извлечены уроки, отлично подойдут на роль ОС. Счастливые моменты — первые кандидаты на роль ОЖ. Для создания Очага Жизни в тот или иной её момент подходит чрезвычайно широкий спектр явлений: благотворное воздействие природы, общение с любимой или любимым, искусство: например, музыка. Классическая музыка, как правило, не «цепляла» Виктора, обычно слушавшего рок, а точнее — его «металлическую» разновидность всех направлений. Классические музыкальные произведения при специальном прослушивании чаще всего не задевали его чувств, но так происходило не всегда и порой ситуация кардинально менялась... Обычно дело было так: если Моисеев целенаправленно включал запись какого-нибудь Моцарта или, например, Верди, его сердце молчало и не пело. Но могло случиться, что, просто идя по улице или находясь в маршрутке, он слышал по радио отрывок Баха или того же Вольфганга Амадея, и тот цеплял его до глубины души, которая просыпалась и пела, звучала в такт мелодии как обладающая и слухом и голосом, в отличие от, к сожалению, дефектного в этом плане её хозяина. И тогда в этой мелодии зарождался, чтобы проследовать вместе через всю жизнь, чётко ощутимый Очаг. Как правило, мелодия тут же замолкала, сменяясь голосом диктора или тупой рекламой, но сам момент накрепко поселялся в сердце.

Другой ОЖ — из детства Вити. В том возрасте, когда Моисеев мог пересчитать все мечты по пальцам рук в ходе тихого часа в детском саду и не найти среди них пожелания чего-нибудь нематериального, он любил играть, строя крепость из детских кубиков на полу дома. Однажды крепость вышла столь хороша, что Витенька сам не мог наглядеться на неё — не то, что родители... Но как бы они ни любовались творением сына, а игрушки на ночь надо было убирать. Тогда он попросил отца сфотографировать крепость. Эта фотография до сих пор хранилась в большом семейном фотоальбоме... Так вот. Разбирая крепость, раскладывая игрушки, населявшие её, по ящикам и как всегда в то время ленясь, Виктор впервые попытался преодолеть собственную лень усилием воли. Это оказалось не так сложно, и он понял, что 90 % его лени были показушными. Это было откровением, это стало затесью, ОЖ.

В инете Моисеев проводил время вечерами и немного по утрам, а днём чаще читал с бумаги. За последнее время Виктор прочёл довольно много книг. Все они развивали его; некоторые из них подталкивали к таким размышлениям, которые едва ли посетили бы его голову во всяком ином случае; перерождались в собственное его творчество, становясь органичным элементом.

С детства Моисеева волновали проблемы добра и зла; оценка выбора того или иного поведения с нравственных позиций. Когда Виктор учился в первом классе, он оставался после занятий в группе продлённого дня. Там ему приходилось порою разрываться между диаметрально противоположными вариантами поведения с обидчиками, диктуемыми совестью, злобой и окружающими: избить ли, ответить бранью, следуя советам отца и матери, или простить, как учила воспитательница-христианка на «продлёнке»? Было приятно узнать, даже не узнать — убедиться воочию из книг, что сотни лет назад люди тоже и столь же мучительно раздумывали, как жить.

Взросление образованного человека делает качественный скачок в тот момент, когда от отстранённого созерцания внутренней жизни персонажей неповерхностной литературы он переходит к поискам в себе тех ужасающих пороков и той святой любви, которыми отличаются её герои; именно тогда, когда человек дозревает до способности найти в себе ужасного зверя и возжелать вызвать его на поединок длиною, возможно, в целую жизнь, или же когда находит в себе зародыши истинной любви и жаждет найти предмет её приложения, он становится взрослым; юноша становится мужчиной. Виктор узнавал в героях русской классики во многом себя, свой внутренний мир.

«Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей; ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он чрез три минуты как-нибудь сольется с ними... Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжело, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! И всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!» Он говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтоб его поскорей застрелили» — читал Виктор в «Идиоте» Ф.М. Достоевского и прекрасно понимал, что всегда будут люди, на которых подобные слова не произведут ровно никакого впечатления, но всегда найдётся некоторое количество уравновешивающих их людей, которым они помогут твёрже встать на избранный путь. Вот такими духовными благами — не богатствами — он мог бы гордиться. Достоевский не растратил попросту своё время. И он — Виктор Моисеев — не собирался уступать классику!

Читая «Идиота», Моисеев чаще безмерно восторгался гению, искренности и самоотверженности автора, но изредка всё ж скептически усмехался про себя. Например, когда набрёл на абзацы, скрупулёзно описывающие проблемы несчастной Мари, ему показалось это звучащим так наивно в наше время — время, когда машина капитализма может проглотить в ходе своей работы девушку, и не подавиться. «Почему сейчас всё это так? — размышлял Виктор. — Просто в Союзе люди куда-то да шли. В рай по заверениям партии, в ад по песням Талькова — не столь важно. Теперь пути и след простыл. Финал, дальше идти некуда. Пришли, но ни в рай, ни в ад. Это чистилище неприемлемо для большинства краснознамённых представителей “старого мира”. Они хотят бороться с новым порядком — беспорядком для них… и борются. Сами с собой. Страдают. Хернёй. Убивают. Души свои и окружающих их людей гримасами потного эгоистичного равнодушия... Самая распоследняя уборщица в Союзе считала, что помогает стране идти к коммунизму, расчищая путь к нему. А теперь ценность человеческой жизни измеряется только зарплатой, доходом… Нет денег — и нет человека. Уборщицы без поддержки идеалов светлого будущего деградируют в последнее дерьмо.

Если в СССР удобнее с позиций совести бухать было “антисоветчикам”, то в современной России перевес поводов к этому уже на стороне самих коммунистов. Они могут бухать и считать, что правы. По сути, их трудно не понять: им только и остаётся, что восклицать на манер “Южного парка”: “Сволочи! Они убили Ленина!” Или становиться тупым экстремистским красно-коричневым говном с голубой мечтой и быдловским арсеналом насилия. Им, но не нам».

А недавно в Сети Виктор нашёл обрывок интересного диалога между двумя авторами:

— Ленин со всей своей группой поддержки… Это же наши люди! Писатели!!

— Да? А почему они страну до такого дерьма довели?..

— Такие уж писатели…

Не только классике в привычном значении слова отдавал должное Витя: не обошёл он вниманием и уже прижизненно, пожалуй, взошедшего на Олимп отечественной фантастики Сергея Васильевича. Разные произведения Лукьяненко Виктор Моисеев читал с разными чувствами. Например, такие, как знаменитая трилогия о Диптауне, экранизированная отчасти в «Матрице», и эпопея «Дозоров» вызывали стопроцентное восхищение, но некоторые вещи, например, «Холодные берега» (забавно было читать их, слушая «I don’t believe a word» «Motorhead» — почти что «Я не верю в Слово»), казались явно коммерческими. Хотя и в них можно было уловить очень умные и интересные мысли, просеивая сквозь сито критического анализа весь налёт шлаков — «приключений», драк, разборов и т.п. Так, в «Холодных берегах» (от кого-то Виктор слышал, что Сергей позаимствовал идею, лежащую в основе сюжета — возможность прятать что-либо в другое пространство — из произведения одной женщины, в целом неудачного) Виктора поразил такой абзац:

«Небо качалось надо мной, чистое и прозрачное, с той осенней холодной голубизной, что бывает совсем недолго, которую и не всегда углядишь. Грустная, прощальная, уходящая чистота, живущая на грани тепла и холода. Самые красивые в мире вещи — хрупче стекла и мимолетнее снежинки на ладони. Так вспыхивают искры угасающего костра, в который не хочется подбрасывать веток, — всему отмерен свой срок. Так проливается первый весенний дождь, вспыхивает над землей радуга, срывается увядший лист, чертит небо зигзаг молнии. Если хочешь, то найдешь эту красоту повсюду, ежечасно, ежеминутно. Только тогда, наверное, станешь поэтом».

Виктор, следуя советам Лукьяненко, попробовал найти «красоту повсюду». Захлопнув книгу усатого фантаста, он вышел из метро и начал ждать заказчика. В уши из наушиков лился эпический поток «Металликовской» «Fade to black». Моисеев стоял, опёршись на парапет. Вдруг он увидел птиц — вороны во множестве хаотично летали возле крон, оглушительно каркая. Всё это чудесным образом сочеталось с мелодией из плеера — и Виктору показалось, что тогда он понял, что имел в виду Сергей Васильевич.

Перед Лукьяненко Моисеев испытывал пиетет, но в то же время он был уверен, что мог бы написать не хуже многих вещей, принадлежащих его перу, да и пара-тройка друзей на «Прозе» — тоже...

Рассуждающий об относительности добра и зла автор «Холодных берегов» постмодернично и интересно переплёлся в душе Виктора с его соотечественником, провозвестником экзистенциальной философии — жидоненавистником Достоевским. «В романе “Идиот”, — отмечал для себя Витёк, — говорится: «Может быть и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: “Ступай, тебя прощают”» — это аллюзия на отменённую в последний момент казнь петрашевцев, в том числе и самого автора. В этом случае интересно, чем является угроза казни — добром или же злом? Злом для психики петрашевцев, безусловно. А для всего человечества? Конечно же благом, добром! Почему? Потому что из этой несостоявшейся казни в душе Достоевского взошли ростки той философии, которая после получила название “экзистенциальной”. Первый экзистеницалистический трактат написал Ипполит Терентьев — герой “Идиота”, и назывался он “Моё необходимое объяснение”. Сами новые идеи и служат отчасти в качестве чего-то “связующего человечество”, “громадной мысли”, о которых в “Идиоте” и говорится. Экзистенциализм живёт и дышит полной грудью на страницах “Преступления и наказания”, поднимаясь над телом раздавленного Мармеладова. Человечество получило возможность совсем по-другому взглянуть на свою жизнь из-за того, что Достоевского чуть было не казнили, и ему открылась истина».

Проанализировав роль несостоявшейся казни в творчестве Достоевского, Витя пришёл к такому итогу своих мыслей: «Абсолютно не важно, через что ты пришёл к писательству как особой способности отдавать людям боль своей души, согревая ею окружающий мир. Одна моя знакомая — через выкидыш. Другая — через изнасилование, которому подверглась давно. Они прошли через ад земной и стали, пользуясь терминологией Лукьяненко и переосмысливая её, “иными” — людьми, овладевшими “нечеловеческими способностями” как платой за перенесённые “нечеловеческие испытания”. Я получил свой талант почти даром — за муки юности и благодаря космическим гостям. Одного только из этих факторов было бы, скорее всего, недостаточно».

Витя решил, раз уж взялся вспоминать детство, сделать заодно и римейк текста песни «Крематория» («Hо никогда не смогу объяснить, почему мне

Так нравятся зебры. Мне

Нравятся зебры, зебры.

Hаверное, я зоофил»).

Римейк носил гордое название «Песенка князя Мышкина». Доведённый до «кондиции», отныне текст имел следующий вид:

«Hо никогда не смогу объяснить, почему мне

Так нравятся дети. Мне

Нравятся дети, дети.

Hаверное, я педофил».

Писал он её, однако, вовсе не под Григоряна из колонок, а под Крупнова. И уже это влияние вылилось в написание

14. «Оно это оно»

«Всего у меня хватает, но недостачу одного я ощущаю довольно сильно. Со многим я расстался бы с чистым сердцем. Кое-чего мне не хотелось бы потерять. И лишь это, одно только это стало бы для меня гарантом счастья, эквивалентом абсолютной ценности, безумием гения и гениальным сумасшествием. Но кто — Я? Где — Я? И что — ОНО?! Где — ОНО?!

Прерванные на полуслове обрывки полуфраз-полумыслей цепляются за уголки коренастого подсознания острыми углами рваных-порванных ран внутренних миров. Я сказал то, что я сказал, но, сколько бы раз я ни повторил это, ты не поймёшь то, что ты поймёшь. Ты не поймёшь то, что ты не поймёшь, без понимания своего непонимания. Ты поймёшь всё, только осознав себя частью Единого Вечного Его. Вечное Холодное ОНО... Годы охлаждают кого угодно. Годы охлаждают что угодно. Температуру пыла Вечного Его можно легко измерить с помощью умозрительного конструирования. По шкале Цельсия она равна ровно минус бесконечности градусов. Но при этом... При этом “all we need is...”, всё же, “...love”. Зинаида, прошу!

«Я знаю, друг, дорога не длинна,

И скоро тело бедное устанет.

Но ведаю: любовь, как смерть, сильна.

Люби меня, когда меня не станет».

(«Иди за мной», 17 октября 1895).

И кто же после вышесказанного мы — сторонящиеся того, что нам по-настоящему нужно, всеми правдами и неправдами, всеми силами? Но оно — это не любовь. Оно — это оно. Стены сползают к полу, пол тянется к потолку, а я цепляюсь за остатки здравого смысла в поисках мнимого бессмыслия. Что это? Это — оно.

«А всё же, что это такое — оно? — спросил сам у себя Моисеев. — То, наверно, про что говорят: что-то есть всё же там…»

«Дневник писателя» Достоевского вдохновил Моисеева рядом содержащихся в нём мыслей на создание вещи под названием

16 «Странный, или “Пищеблок”»

«И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за “камни, обращённые в хлебы”» («Дневник писателя», Ф.М. Достоевский)

«Странный»: ‘необычный, непонятный, вызывающий недоумение’ (СО)

Хватка программируемых верёвок оказалась крепче искусственно усиленных мышц. В соседней комнате остывает тело секретаря и начальника личной охраны. Не то чтобы у меня были сомнения по поводу личности обездвиженного в своём кабинете субъекта, взгляд которого выражал полную готовность закусить мной и запить моей же кровью, но тем не менее я почему-то спросил:

— Прокопин? Дмитрий?

— …

— Ну кивни хоть! — я в негодовании, взвинчивая сам себя, дал пинка под рёбра. Подействовало. — Во-от… Превосходно! Ты, наверно, хочешь задать встречный вопрос: кто я? Твоя внутренность замирает в недоумении, как я проник к тебе, минуя охрану, которую ты уже мысленно подверг и не один раз всем казням египетским; охрану, оснащённую пищеблоками 2X, ускорителями МП-2 и усилителями МТ-1.2?

А ведь лучше тебе этого не знать… — я якобы в задумчивости отвёл взгляд и почесал нижнюю челюсть. — Да, я пожалею тебя — не стану рассказывать. Тебе так легче будет принять смерть. Ты же теперь практически мученик за свою идею, Македонский 21-го века; новоявленный Цезарь, не разглядевший в последний момент своих Брутов… Чёрт, мне даже чуточку жаль тебя! Эта жалость, готов побиться об заклад, была знакома тебе, когда ты держал последнюю в мире Библию, поднося плазменную зажигалку небыстро, смакуя и внутренне содрогаясь. Когда ты втыкал первый опытный атомарный резак в грудную клетку последнего христианина, заставляя веру уснуть во всех людских сердцах. Последний — вот ключевое слово твоего правления. Это твой последний день.

Кто я? Я странный. Вернее, так: «Я — Странный», — я сделал акцент на имени и гордо вскинул голову, затем снова опустил её и посмотрел прямо в глаза собеседнику. — Так уж меня прозвали. Это несколько ругательное прозвище, как ты понимаешь, — я продолжил декламировать с явно ощутимыми «театральными» обертонами. — В царстве победившего Разума нет места таким не-разумным, как ваш покорный — пока ещё не покойный! — слуга, — поклонившись, впрочем, не очень низко, нарушив вновь этикет, я снял воображаемую шляпу и на время заглох, присев на стул напротив Прокопина. Несколько сутулясь, я неподвижно смотрел в одну точку где-то посреди изгибов узорно выжженного лазером рельефного покрытия пола. Минуты две я просто сидел и думал. Со стороны можно было подумать, что мучитель, т.е. ваш покорный слуга, напрочь позабыл о своей жертве. Жертва явно так и подумала — Диктатор задёргался под объятиями программируемой верёвки. Разумеется, его потуги были безуспешны — они могли бы только позабавить, но мне было не до смеха. Впрочем, я отвлёкся от размышлений и снова обратился к Дмитрию.

— Да не суетись ты: всё уже. Сейчас окончится история твоего правления — мощнейшего в мире по совокупной масштабности преобразований. Поэтому я предлагаю пробежать вкратце по основным вехам всей этой истории. Не прощу себе, если сделаю своё дело впопыхах, кое-как, не проявив должного уважения к такому величию, гениальному злому умыслу.

Всё началось тридцать лет назад. Прокопин, Дима, создал первый пищеблок. Два друга в сраной лаборатории без особых условий, рискуя потерять всё разом, провели этот эксперимент. Я позже читал архивы блога, что вели ты и твои дружки в это время. Помню заголовок: «Господа, сегодня человек убил того, кто убивал его на протяжении веков. Он убил свой голод, раз — и навсегда». Какие громкие слова! Но самое страшное — это то, что они правдивы. Пищеблоки использовали ставшую к тому времени копеечной атомную энергию: ампутируют пищевод и вставляют пищеблок — чего проще?.. Пищеблок — миниатюрный генератор энергии — продлевает жизнь в разы, уничтожает потребность в потреблении пищи и сексе, лишая функции деторождения. Из-за последнего фактора его вводили тем желающим, у кого уже были дети или кто от них заранее отказывался. Популярность Прокопина росла.

Сорок восьмой год… Помню ну просто как сейчас. Наши опять не выиграли в Олимпиаде… Из всё того же блога видно, что уже тогда в голове Дмитрия стала зреть концепция «настоящего будущего» — места и времени вне вероисповеданий — «устаревшего тормоза прогресса». Прокопин начал планомерное осуществление своего плана Тотальной Дехристианизации мировой духовной жизни. Выбор религии для борьбы не был принципиальным, просто христианству «повезло» стать «козлом отпущения», вот и всё. А может, даже наверно, у Прокопина были личные причины ненавидеть веру в Христа… В любом случае, это уже история, и об этом уже никто не узнает. Адепты Прокопина росли в количестве слишком быстро, получившие пищеблок отправлялись либо проповедовать новое слово в науке в народ, увеличивая спрос на блоки, либо на завод — штамповать новые устройства. Лучший из учеников Прокопина М.Р. Дугенгловер развил биотехнологические идеи своего наставника и создал усилитель мышечного тонуса — УМТ-1. Все боевики Прокопина снабжались такими усилителями. Уличные стычки доказали сомневающимся, что это нововведение действенно… Разумеется, практически все члены мировых правительств взяли на вооружение те или иные методики Прокопина — им были высланы соответствующие подарочки на бурно отмеченное «Последнее Рождество» — многие посмеялись тогда «удачной» шутке Прокопина, но потом умылись в собственной крови и слезах. Мир, затаив дыхание, ждал новых великих биотехнологических решений. Тихие голоса протеста тонули в море восторженных криков. Расплодился террор. Налёты боевиков во главе с Прокопиным (он всегда первым кидался в схватку) было невозможно остановить. Пищеблоки и усилители делали тела неуязвимыми. Попрание святынь, уничтожение всех предметов культа; протесты загонялись верующим обратно в пасти вместе с зубами. В один момент люди стали задумываться — а в чём наш выбор? Вечная жизнь в раю или вечная почти жизнь на Земле? Именно этого Прокопин и добивался. Divide et impera, ничего нового…

В пятьдесят восьмом году ты собственноручно зарезал последнего христианина. Какие уж тут грузины, что в начале века уничтожали церкви в Цхинвали вместе с людьми, что прятались там! Твоя власть позволила тебе даже выпустить автобиографию с невероятно циничным названием «Десять лет борьбы». Впереди было ещё вдвое больше лет.

Я остановился, чтобы перевести дух, достал флягу и отпил. Витаминизированный сок. Прокопин вытаращил глаза.

— Да, хватит пялиться, нет у меня пищеблока! Я вообще странный. Не гений, но программируемую верёвку придумал, хе-хе… — я снова поглядел не скрывая удовольствия на беспомощного Диктатора. И мы не лыком кроены, не хлебалом лапти едим!

— Дмитрий всегда был первым — и на рейдах тоже. Это ещё когда нужно было с кем-то бороться, не то что сейчас, — я с иронией поглядел на него. — Утратил бесполезные навыки, киса? Наверно, на силу отрицательно повлияло последнее изобретение биолаборатории — ускоритель мыслительных процессов — УМТ? — я с ужасом представил, содрогнувшись, как он отметелил бы меня лет шесть-семь назад, одним лишь инстинктом угадав моё присутствие в Большой Башне. А может, и я его… Хорошо, в любом случае, что сейчас — не шесть и не семь лет назад.

— Прокопин ударил ножом Римского Папу, с факелами пробежал вдоль рядов из последних тиражей Священных Книг, сочно облитых керосином (о, это самое страшное из его нашумевших рекламных видео! Я пересматривал его сотни раз, заряжаясь ненавистью — и вот я тут!). Другим религиям просто уже было достаточно услышать приказ Прокопина — к тому времени мирового лидера и Диктатора — чтобы самим спокойно уничтожить свои предметы культа и книги. Пищеблоки вытеснили кресты — как те, что на могилах, так и на груди. Нет никаких религий кроме биотехнологического изменения людей, нет никаких богов кроме Прокопина, нет никаких храмов кроме биолаборатории, нет никаких святых книг кроме «Десяти лет борьбы» — такова реальность уже к середине 2060-ых. Жёсткий контроль подчинённых Дмитрия за тем, чтобы люди, лишённые потребностей в пище и сексе, не деморализовывались; оставались людьми, как смешно это ни звучит; искали не веры, а сомнения; пробовали на прочность этот мир. Правда, вроде даже и разумно? Что ж, никто не подумал тогда, что на одном лишь разуме далеко не уедешь. Так всё было ещё десять лет, и было бы ещё чёрт его знает сколько времени, но ты где-то просчитался — и пришёл я. Не смотри так: я всё равно не скажу, где…

Я встал, приблизил лицо поближе к прокопинской залитой испариной роже, и выдохнул в него, слегка приплясывая на одном месте:

— Оцени всю глубину иронии! Я прошёл сюда, чего бы мне это ни стоило, без любого, хоть самого древнего пищеблока, без ускорителя МП и без усилителя МТ. Вот я стою перед тобой, Прокопин. Посмотри же на меня! Я — последнее, что ты увидишь в этом мире… Мире, в котором ты был кесарем! — Я завёлся и не выдержал. — Кесарю — кесарево сечение!

Я убил его, ткнув в живот плазменным ножом; подождал, пока расплавится пищеблок, и продолжил разговор уже с мёртвым — впрочем, нисколько этим обстоятельством не смущаясь. Одиночество сделало меня непривередливым. Я странный, а не странен кто ж? А вот в конце правления Прокопина странного ничего нет: он абсолютно закономерен. Прокопин давно нарывался!..

— Прости, что не дал тебе возразить мне и единым аргументом. Тут не до них… В аду, да, ты не ослышался, я сказал — «в аду» — тебя ждёт ещё большая мука, чем все человеческие страдания: мука обнажённой совести при встрече с жертвами твоего режима.

Поздно сожалеть о прошлом: дело сделано, и я надеюсь, что твоя смерть станет тем необходимым и оправданным злом, теми метафизическими щепками рубящегося леса, на основе которых можно будет вновь разжечь огонь возрождённой веры в Бога, чтобы согреть замёрзшие души. Так покойся с миром, или гори на жире, это уже не важно. Сделал, что мог. Никто не виноват в том, что мир спонтанной веры оказался крепче мира хрустального разума. Бокал с вином твоей победы, опьянявшим без перерыва эти пьяные десятилетия, разбился о землю родной веры, освящённой многовековой традицией. — Я тревожно вскинул голову на этих словах, будто очнулся от забытья. — Пришла пора и мне искупить свой грех, выплеснуть в раковину свой горький метафизический бокал Бытия!

Я уверенно вышел на балкон 223-го этажа и вонзил нож в свой живот — обычный металлический нож, умирать надо символично. Пошарив лихорадочно руками по перилам, с адским трудом перекинулся через них. Полетел вниз… Прощайте!»

...Дописал Моисеев и откинулся на стуле. Спать, завтра с утра пораньше на работу.

Помимо названных авторов, в круг чтения разъезжавшего по городу Моисеева вошли Ефремов, Библия и Булгаков.

Читая Ефремова, он запоминал или записывал в свой дневник некоторые абзацы. Из «Белого Рога»:

«Усольцев вытащил из-под щебня длинный тяжелый меч, золотая рукоять которого ярко заблестела. Истлевшие лохмотья развевались вокруг ножен. Усольцев оцепенел. Образ воина — победителя Белого Рога из народной легенды — встал перед ним как живой. Тень прошлого, ощущение подлинного бессмертия достижений человека вначале ошеломили Усольцева. Немного спустя геолог почувствовал, как новые силы вливаются в его усталое тело. Будто здесь, на этой не доступной никому высоте, к нему обратился друг со словами ободрения».

«О победе над белым листом! — таков был вердикт Моисеева, — авторы прошлого вдохновляют, это давно известно».

Из «Тени минувшего»:

«В окружении исполинских ящеров жили древние млекопитающие — маленькие зверьки, похожие на ежа или крысу. Пресмыкающиеся в благоприятных условиях мезозойской эры подавили эту прогрессивную группу животных, и с этой точки зрения мезозой был эпохой мрачной реакции, длившейся около ста миллионов лет и замедлившей прогресс животного мира. Но едва только начали вновь изменяться климатические условия, стала происходить смена растительности, — сразу же плохо пришлось громадным ящерам. Травоядные великаны требовали обильной, легкоусвояемой пищи. Изменение кормовой базы явилось катастрофой для травоядных и одновременно для гигантских хищников. Естественный баланс животного населения резко нарушился. Произошло великое вымирание пресмыкающихся и бурный расцвет млекопитающих, которые стали хозяевами Земли и в конце концов дали мыслящее существо — человека. Представьте себе на миг бесконечную цепь поколений без единой мысли, прошедших за эти сотни миллионов лет, — закончил палеонтолог, — все невообразимое число жертв естественного отбора по слепому пути эволюции…»

«Истина, кажется, если и есть где-то, то — между Богом и наукой, — размышлял «на тему» Витя. — Учёные боятся как черти — ладана всякого упоминания о Боге, а верующие готовы с пеной у рта доказывать бесполезность научных знаний или, по крайней мере, их низкую по сравнению с верой и соблюдением обрядов ценность, а то и не успеешь оглянуться, как объявляют, будто наука, видите ли, наконец полностью реабилитировала христианское вероучение — едва ли не худшая из вышеперечисленных возможностей. К подобию иного взгляда близко подошёл В. Пелевин — слова о Боге, а тем более идиотские перечисления на пару страниц наподобие описания внешнего устройства Ковчега Завета в Ветхом Завете так же мало ведут к Творцу, как и голые научные факты и теории вне идеи сознательного акта творения. Столько лет было отдано динозаврам… И они были лучше людей, ибо не ведали зла. Их сменили существа, способные мыслить разумно, но похоже на то, что и они здесь ненадолго. Даже Аркадий Натанович Стругацкий выражал сомнения, что человечество должно существовать вечно». Пелевин не только научил Виктора писать, но и жить. Если бы Витю звали как-нибудь по-другому, например — Олегом, он бы всё равно переименовался в Виктора из одного безграничного уважения и любви к Мэтру. В этом имени заключено многое, ведь им не только зовут Олеговича, но и звали замечательного поэта и композитора Виктора Робертовича Цоя.

Динозавры живо напомнили Моисееву зоопарк, где ему впервые пришла в голову мысль о том, что животные выше людей. Мысли продолжили свой ход. «Что древнее — религия или одурманивающие средства? Не вытекает ли первое из второго? Как велика роль дурманящих веществ в ритуалах и обрядах мировых религий, как прямо призывает к потреблению вина Евангелие!

Бог предусмотрел модель развития событий, при которой первые люди отведают райского плода —им был сооружён “Ад” — исправительный комплекс лагерей для беспространственных имитаций тел, бесконечно подвергаемых болевым ощущениям. Чем не фэнтези на грани научной фантастики? А если серьёзно, то грехопадение Адама — это аллегория жизни среднего человека.

Притча о заблудшей овце — мощный PR-ход: пусть ты грешен, тем лучше — главное, приидь в нашу веру! Всё забудется и простится!»

В своём дневнике Моисеев фиксировал наблюдения и мысли, связанные с Михаилом Булгаковым. «Набери на клавиатуре булгаковский «абыр» латиницей… Будет — “F,sh”. “Fish”! Вот это да!! Обратная “осетрина” становится с помощью вторичного синтеза снова рыбой первой свежести! Как интересно звучит Михаил Афанасьевич в век компьютерно-информационных технологий… Впрочем, и в любой век он будет актуален.

Вот открытие (или оригинальная трактовка?..) — Ершалаим в “Мастере…” — это ещё и столица С.С.С.Р.: Иешуа видит север, когда смотрит направо, и направо от скамейки Бездомного и Берлиоза тоже находится север...»

Сотрудничество с Кай**н оказалось плодотворным, но недолгим — не сошлись характерами.

«Обессмыслила жизнь,

Потеряв интерес.

Продолжаю свой путь

Неумелых повес.

Вновь отказ от подруги

Через слёзы и боль.

Через адовы круги

Без надежд эта роль.

Через крест состраданья,

Через юмора смерть

Смотрят маска рыданья

И терновая жердь.

Безнадежность больницы,

Только мрак на обед,

Сонно-хилые лица —

Твой билет на тот свет» — такой стих появился на Стихах.Ру, а в жизни Моисеева появилась Мария.

Глава 16. Алтимит глав

Виктор проснулся. Дёрнул головой, огляделся. Во внутричерепном пространстве следом армейского сапога отпечатался услышанный сквозь пелену сна голос, принадлежавший, по-видимому, подсознанию. Голос сулил:

«Ты знаешь, для чего ты здесь. Ты здесь, чтобы реализовывать мечты и воплощать миры. В молодости можно и нужно колебаться в выборе жизненного пути: поворачивать на соседние ответвления; отвлекаться, заглядываясь на витрины, забегаловки, огни реклам по сторонам пути — даже перелезать уровнем выше или ниже... Но по достижении определенного возраста (для каждого — своего) идти можно только вперёд, иначе будет риск не дотянуть до приза… А главное — помнить: книжки писать–читать — это хорошо, но настоящая любовь, забота о любимой — кое-что неизмеримо большее!»

Теперь мираж рассеялся, Моисеев снова очутился в вагоне метро. Мираж рассеялся... или, наоборот, сгустился?

Было понятно, отчего уснул: его убаюкала звучавшая в плеере музыка. Да и вообще, спит Моисеев в последнее время мало, устаёт дьявольски... Вот и «Театральная». Жизненная станция!..

Пока Виктор поднимался на эскалаторе («Снова эта реклама… Ненавижу безграмотность во всём… Но, к сожалению, кроме неё вокруг ничего практически не вижу, так что мирюсь volens nolens!»), чтобы спуститься на «Охотный ряд», в памяти уже в который раз за день всплыла девушка, с которой вчера познакомился в Сети на проекте «Мой Мир» — Маша Повозкина, будь то настоящие имя и фамилия или же просто ник — не суть. Она нашла его по общим интересам — группам «Doro» и «Warlock».

Когда она предложила дружбу, сперва он видел лишь ник и аватр: фотку Лив Кристин Эспенаес–Крул из «Theatre of Tragedy» с большой грудью. В ходе последовавшей беседы Моисеев в шутку высказал комплимент её внешности, всё ещё основываясь лишь на аватаре. Она тут же отреагировала: «А где ты меня видел?» Виктор «объяснил» ей, что в клипах «Театра Трагедии». «Чёрт, зачем я выбрала этот аватар?))» — последовал ответ. Как и всегда при новом знакомстве с дамой, Моисеев дал ссылку на свою страницу на Прозе, и, к своему удивлению, получил ответную — тоже на Прозу… Писала Повозкина, как вскоре стало ясно, обыкновенно для этого сайта. Тем не менее, Витя не поскупился на положительную рецензию. Далее беседа перетекла в аську, общение в которой вызвало девятый вал эйфории и благодаря которой он получил-таки несколько фот. Та фотография, что висела на Машиной страничке на Прозке, была нечёткой: видимо, сделанной на мобильник. Эти же фотки были по-настоящему качественными работами, не имевшими ровно никакого отношения к бесстыдству порнофото интернета — не мудрено: Маша была дизайнером, хоть и не Машей Цигаль. Фотки заставили его написать через год в память о несбывшемся в дневнике: «Я — феминофоб», а пока что — в асе:

MetBROther_Viktor_235899376 (23:20:15 27/08/200*):

— Уберите это от меня, а то я влюблюсь!

Vilgelmina_XXX (23:20:42 27/08/200*):

— Небось, завтра и не вспомнишь про меня.

MetBROther_Viktor_235899376 (23:21:10 27/08/200*):

— Про тебя мне не дадут забыть твои фоты. Они сейчас отправятся в мой моб, а какому-то из них суждено будет стать обоями рабочего стола…

Vilgelmina_XXX (23:21:59 27/08/200*):

— Ты специально говоришь то, что мне хочется услышать... 8919******0.

Виктор сразу же набрал, но она не взяла. Зато от неё пришло СМС. Он ответил честно, что думал: «Я не могу обещать тебе, что будем вместе жить, но увидеться мечтаю».

Ответное СМС: «Тогда встречай меня через два месяца на Павелецком вокзале»... Маша жила в Волгограде.

И вот теперь по пути до станции «Юго-западная» приятным сюрпризом стали её эротические СМС пополам с содержавшими милую чушь, которая была на тот момент ему дороже, чем все откровения всех книг Виктора Олеговича вместе взятые...

Одна СМС–ка заканчивалась словами: «...читает и думает: ну чего мне эта дура всё пишет и пишет?»

Расчувствовавшись, Моисеев дал такой ответ: «Нашёл жену, где даже и не думал...»

В последнее время Витя отметил у себя самого некоторый очередной упадок вдохновения, связанный с постепенным ослаблением действия инопланетного усилителя творческих способностей — этот этап пришёлся как раз на период творчества исключительно для Прозы.Ру. Если учесть также прямое отрицательное воздействие системы баллов, имевшей место на этом сайте, и затекавшую всё сильнее руку, отчего было всё трудней держать кнопку (шприц давно закончился…), то легко представить, что последние вещи Виктора были не столь уж хороши. Лучше всех это понимал сам автор — без колебаний он удалил часть поздних миниатюр…

Однако упадок, к счастью, не был длительным — любовь, образ девушки Маши помогли восстановить творческую потенцию почти что в прежнем объёме — это казалось удивительным особенно в связи с ослаблением стимула от инопланетного препарата; стимула, ощущавшегося раньше физически как некий отдалённый лёгкий гул в задней части черепа — ощущение было подобно тому, как будто его голову превратили в раковину, замкнув уроборосом шум моря внутри и залепив вход листком бумаги, после чего имплантировали каким-то образом в раковину уробороса щупальца с чернилами. Теперь лист убрали, можно было вылезти из раковины и творить, основываясь лишь на своих силах… И, к счастью, любовь как альтернатива стимулу извне предотвратила, казалось, неминуемое бессилие писателя, вдруг предоставленного лишь самому себе и выброшенного из удобной «раковины».

Виктор написал милый стишок «Аморофаг» и опубликовал его на Прозе, посвятив некой неконкретизированной Маше:

«Любовь... вторая... третья... тридцатая... сто пятая,

Я впитывал тебя и сердцем и душой,

Но лишь чужое сердце шептало мне невнятное,

Я забывал тебя и обретал покой.

Всегда готов принять от милой новой ласки,

Пока лишь она думает — я вовсе не такой;

Готов смотреть часами в её прекрасны глазки,

Пока не заменило уст приветствие рукой.

Я знаю это точно,

Уверен, это так:

Я — человек порочный,

Простой аморофаг.

С собою буду честен я:

Продолжу то, что делал.

Поток любви несёт меня.

Курс намечает тело».

Да, Виктор мечтал о ней, мечтал постоянно. Он представлял, как встретит её на вокзале. Они сначала пойдут в «Макдак». Потом — к Виктору. У него они трахнутся, конечно — не сразу, — и пусть даже она будет чуть пахнуть потом с дороги — так даже лучше! Затем… затем они будут гулять, пить пиво… А потом?

Прочитав её пост в гостевой книге некоего Сергея, написанный уже после знакомства Вити с Машей, он понял, что было бы потом. Сопоставив все факторы, он понял, что его, максимум, хотят использовать в качестве орудия мести. Он понял, что не хочет больше, чтобы она приезжала…

Виктор считал, что выражение «моя вторая половина» хоть и образное, но не верное. Вернее, на его взгляд, было бы: «вторая половина того целого, что образуется ей и мной». «С Машей, — отмечал Моисеев, — у меня такого нет, а наш взаимный карнавал меня уже совсем достал!»

Выстраданность и тщательность всегда были положительными чертами в творчестве Моисеева. «Способность к страданию, — считал он, — и мерило души, и двигатель прогресса, поэтому постоянно грызущиеся и ссорящиеся между собой русские обладают, как правило, теми или иными талантами… Но я лично люблю и когда мне везёт — такую помощь Судьбы воспринимаю как награду за все многочисленные муки и старания, и за страдания. Мне хочется сделать что-нибудь наподобие сорокинского «Голубого сала», сплотив несколько рассказов в единый узор романа, работая по методике и системе, изложенным в книге С.Э. Кинга «Как писать книги» — делать это по ним легко и приятно…» Виктор задумал автобиографию — описать свою жизнь с момента контакта с пришельцами было бы интересно.

Пока же, чтобы как-то отвлечься от переживаний, он решил написать ещё пару рецензий на Прозе.Ру. При критическом анализе для него было важно, чтобы произведение либо содержало плоды мыслительной деятельности автора, которые имели бы небанальный характер, либо толкали к размышлениям самих читателей — оба пункта он, например, без труда прослеживал в творчестве Виктора Пелевина.

На Прозе всё было как обычно, то есть хуже некуда, и Витя, выключив компьютер, решил обратиться к Самому. Он перечитывал любимую у Пелевина «А Хули» и переслушивал сопроводительный диск, когда наткнулся на такие слова:

«1) ничего сильнее этой любви во мне не было — а раз я создавала своим хвостом весь мир, значит, ничего сильнее не было и в мире.

2) в том потоке энергии, который излучал мой хвост, а ум принимал за мир, любовь отсутствовала начисто — и потому мир казался мне тем, чем казался.

3) любовь и была ключом, которого я не могла найти.

Как я не поняла этого сразу? Любовь была единственной силой, способной вытеснить реликтовое излучение хвоста из моего сознания. Я вновь сосредоточилась, визуализировала свою любовь в виде ярко пылающего сердечка и стала медленно опускать его к хвосту. Я довела огненное сердце почти до его основания, и вдруг…

И вдруг случилось невероятное. Внутри моей головы, где-то между глаз, разлилось радужное сияние. Я воспринимала его не физическим зрением — скорее это напоминало сон, который мне удалось контрабандой пронести в бодрствование. Сияние походило на ручей под весенним солнцем. В нем играли искры всех возможных оттенков, и в этот ласковый свет можно было шагнуть. Чтобы радужное сияние затопило все вокруг, следовало опустить пылающий шар любви еще ниже, заведя его за точку великого предела, которая у лис находится в трех дюймах от основания хвоста. Это можно было сделать. Но я почувствовала, что потом уже никогда не сумею найти среди потоков радужного света этот крохотный город с оставшимся в нем Александром. Мы должны были уйти отсюда вместе — иначе чего стоила наша любовь? Ведь это он дал мне ключ от новой вселенной — сам не зная об этом…»

И ещё:

«И, может быть, не только ты, но и другие благородные существа, у которых есть сердце и хвост, сумеют извлечь из этой книги пользу... А пока — спасибо тебе за главное, что ты мне открыл. Спасибо тебе за любовь...»

В «радужном потоке» Витька вдруг узнал знакомый ещё по «Чапаеву и пустоте» образ Урала, условной реки абсолютной любви:

«То, что я увидел, было подобием светящегося всеми цветами радуги потока, неизмеримо широкой реки, начинавшейся где-то в бесконечности и уходящей в такую же бесконечность. Она простиралась вокруг нашего острова во все стороны насколько хватало зрения, но все же это было не море, а именно река, поток, потому что у него было явственно заметное течение. Свет, которым он заливал нас троих, был очень ярким, но в нем не было ничего ослепляющего или страшного, потому что он в то же самое время был милостью, счастьем и любовью бесконечной силы — собственно говоря, эти три слова, опохабленные литературой и искусством, совершенно не в состоянии ничего передать. Просто глядеть на эти постоянно возникающие разноцветные огни и искры было уже достаточно, потому что все, о чем я только мог подумать или мечтать, было частью этого радужного потока, а еще точнее — этот радужный поток и был всем тем, что я только мог подумать или испытать, всем тем, что только могло быть или не быть, — и он, я это знал наверное, не был чем-то отличным от меня. Он был мною, а я был им. Я всегда был им, и больше ничем.

— Что это? — спросил я.

— Ничего, — ответил Чапаев.

— Да нет, я не в том смысле, — сказал я. — Как это называется?

— По-разному, — ответил Чапаев. — Я называю его условной рекой абсолютной любви. Если сокращенно — Урал. Мы то становимся им, то принимаем формы, но на самом деле нет ни форм, ни нас, ни даже Урала. Поэтому и говорят — мы, формы, Урал».

Об Урале, как казалось Вите (по крайней мере, чего–либо другого, подходящего на эту роль, Виктор представить себе не мог — ему вспомнилось его собственное «Оно это оно»), в том же произведении говорилось в пассаже о «вечном кайфе»:

«— А от чего они прутся? Как это называется? — спросил Колян.

— По-разному. Вообще можно сказать, что это милость. Или любовь.

— Чья любовь?

— Просто любовь. Ты, когда ее ощущаешь, уже не думаешь — чья она, зачем, почему. Ты вообще уже не думаешь.

— А ты ее ощущал?

— Да, — сказал Володин, — было дело.

— Ну и как она? На что похоже?

— Сложно сказать.

— Ну хоть примерно. Что, как черная?

— Да что ты, — поморщившись, сказал Володин. — Черная по сравнению с ней говно.

— Ну а что, типа как героин? Или винт?

— Да нет, Шурик. Нет. Даже и сравнивать не пробуй. Вот представь, ты винтом протрескался, и тебя поперло — ну, скажем, сутки будет переть. Бабу захочешь, все такое, да?

Шурик хихикнул.

— А потом сутки отходить будешь. И, небось, думать начнешь — да на фига мне все это надо было?

— Бывает, — сказал Шурик.

— А тут — как вставит, так уже не отпустит никогда. И никакой бабы не надо будет, ни на какую хавку не пробьет. Ни отходняка не будет, ни ломки. Только будешь молиться, чтоб перло и перло. Понял?

— И круче, чем черная?

— Намного».

Маша не была нужна физически — вот что понял Виктор. Вполне хватало её метафизического присутствия. И плевать на утренний внутренний голос сквозь сон! Охваченный внезапным порывом, Виктор достал свой старый дневник, он вёл его года три назад. Нарыл там следующее:

«Я не верю в счастливую жизнь. Мои животные инстинкты направлены на её достижение, но их удовлетворение несёт разочарование.

Последний приют жизни — Любовь. Она несёт альтернативу счастью — здесь имеется в виду неразделённая любовь, несчастливая. Она заполняет весь мозг одной целью — собой. И здесь только, лишь в этой форме — форме любви — есть самодостаточное настоящее. Этот самообман совершенен — он не свойственен финалистскому сознанию, ведь если любовь не разделена — нет финала в виде замужества или женитьбы».

Он ещё переписывался с ней, чтобы поддерживать внутренний огонь; он узнавал её всё лучше и убеждался, что не ошибся: Маша даже не думала настаивать, когда он объявил, что она может не приезжать…

Не обходилось порой и без мелких «ссор» (насколько это вообще может быть при отношениях, строящихся по типу «телефон-компьютер»). Некоторые придирки Маши были даже забавны. Виктор зачастую маскировал грусть напускной весёлостью. Было интересно, например, когда Повозкина говорила ему:

— Ты часто весел, а это бесит иногда.

Обвинения Маши в «весёлости» хорошо впечатались в контекст читаемых «Записок из мёртвого дома» Достоевского («Да и вообще — почему все весёлые как уже успел я заметить в эти первые дни, как будто находились в некотором презрении?») и также перечитанного «Чапаева и пустоты» («…у нас же страна зоной отродясь была, зоной и будет. Поэтому и Бог такой, с мигалками»). Соединив классику и постмодерн, он легко обобщил в уме место действия «Записок» до территории всей страны.

Витя верил, однако, что никому не удастся сделать из него мрачного ублюдка…

После работы вечерком Витя присел к компу и накатал за семь минут:

15. «The scheme»

«Helen, a student, told her classmate Den:

“Den, do you remember the fact that our year students have a test tomorrow?”

“Yeah, and—”

“And we can study for it today at my place! Do you agree?”

“Of course, I do! Helen, why are you so kind to me?..”

“That’s because my parents and sister have gone to grandmother’s for a week.”

“Oh, Helen, do you want to listen to my latest poem for you?”

“I’d really like to!”

“That’s it, listen:”

“My darling, only where you are

I see the flowers and the star;

Its light is telling to my soul

To touch your beauty, heed the call!”

“It’s beautiful!” — said Helen and kissed Den. When the lections at the University were over, they went to Helen’s.

Suddenly near the street on which Helen’s house was situated they met a man. The man told them:

“What have we got here?!”

Helen said to this man with the very clear plea in her voice:

“Please, George, leave us!”

George answered:

“And, who’s that freak?! Isn’t it the dumb I told not to stand near Helen closer than two kilometers?!”

Den told such a crude man:

“Fuck you! Leave us alone!”

George was a good fighter. Den also had practised a lot in fighting. Den swung his body to avoid George's punch, and momentarily hit back. His fierce punch reached George’s face, and as a result George’s mouth began to bleed. George became angry at once and tried to kick Den, but Den managed to block the attack once again. Den gave George a punch, and that one was strong enough to bring him down.

Den told Helen:

“Let’s go from here!”

And they walked faster towards Helen’s.

At Helen’s place they laughed.

...Having prepared for the tomorrow’s test, they found out that it was already dark behind the windows.

Helen said to Den:

“You know, you can sleep here with me, if you want to.”

“Oh, yeah, I’d love to!” — he said this and kissed her. They turned the lights off and lay in the bed. They spent their time very passionately, and fell asleep at about five o’clock. They had dreams in which they both were acting. And then they heard the voice:

“You are in the Secret Hall. You are both here because your love is absolute. I was waiting for hundreds of thousands years for people with the Absolute Love like yours, Dennis and Helen, for pondering over my Scheme of life together with them. Very many people through the human history have been complaining about the way I organized the human life. You know what I’m talking about: people have to be born, to live and then to die (which is the worst of all)... Actually nobody wants to die and stop living, although sometimes one may think otherwise. People hate such sad things as death, illnesses and so on which I gave them to add equality in their lives. And now for the first time I decided to listen to the people’s pleas!”

Den told Helen:

“Helen, do you know what's going on? Do you understand anything?”

“I guess that somebody needs us to think over human life and suggest the way how it may be changed!”

“Hm... Yeah, I guess you’re right!” — Den said. He turned to the God:

“Hey, Mister So-And-So, if this is happening in our dreams, we have very little time!”

They heard the answer:

“Nevermind, the time is eternal in this dream.”

“So, Helen, I guess we can help him, if you don’t mind!” — Den said.

“No, I don’t, if you’re sure that this is a real God...”

“What do I have to do to prove it?” — God asked.

“Let me talk to my dead father!” — Den suggested.

“OK! Here he is!”

Suddenly a man appeared in front of Den. He said:

“Den?! What are you doing here? Are you dead?!”

“No, no, father! Is it really you, father?”

“Yes, of course, it’s me. Who else could it be?!”

“How can I believe you?”

“I can prove that you’re my son. I remember: I was in my bed. Suddenly I felt very bad. I cried. You heard and came to my voice. You called for some help, but they came too late. You told me that you won’t ever forget me. I remember all of this.”

“Well, God, I believe you.”

“Den, is this your father?” — Helen asked.

“Helen, is it you? Oh, you’ve become even more pretty than you’ve been last time I saw you!” — Den’s father noticed.

“Thanks a lot, but unfortunately I can’t say the same about you!”

“I’m sorry, but the meeting is coming to an end.”

After these God’s words Den’s father disappeared at once. Then God said:

“Helen and Den, you know the situation as well as I do. What can you suggest?”

Den said:

“I think we can make human lives better by putting all diseases out.”

Helen suggested:

“And also we have to stop all wars!”

“I have the same opinion”, — God said.

Den continued:

“I think if we need something perfect or close to perfect, we need to begin with the problem of death.”

“I agree”, — Helen said, — ”why not to put it out, God?”

“Put it out, you say? But in case people only be born and live without dying, very soon they will overcrowd the world!”

“I know the solution!” — Helen exclaimed delightedly.

“What’s it?!” — God asked and jumped impatiently.

“We have to create a system of parallel worlds!”

“What do you mean by this?” — God asked again.

“I suggest splitting of the world every time it is overcrowded to divide people, well... at least those who’d like to live in detached house in their own world without a huge amount of neighbours.”

“Another way is to inhabit other planets, like in sci-fi movies,” — Den said.

“Well, I guess parallel worlds are the way we will choose. That’s all about it, thank you!”

“You’re welcome! Come again!” — Den and Helen said.

“Sure I will —»

Однако эта англоязычная безделушка совершенно не удовлетворила его. Он решил начать писать автобиографию. Первая глава книги «Виктор Моисеев. Моя автобиография» называлась не иначе как «The spark from the sky». Забегая вперёд, надо сказать, что выписанные в ней Валя и Семён не оценили её по достоинству. Как и, забегая совсем–совсем вперёд, Маша... Автобиографию он впоследствии не кончил, справедливо решив: «Ничего, жизнь сама всё за меня допишет постмодерничнее некуда!..»

Виктор решил зайти к Вальку. В ушах играл тяжеляк из его странного плеера: свыше шестисот песен, а выпадают чаще всего именно те, о которых он думает. Плеер читает его мысли, а это не очень-то весело, сами понимаете… Впрочем, это дело Моисееву было параллельно, как мир... Помимо способности телепатии, плеер проявил себя ещё и большим приколистом — Виктор долго ржал, когда на «рэндоме» после «Нож платит по счетам» «Крюгера» заиграла «Bomber» «Motorhead/Girlschool».

Плюс к этому оказалось, что его телефон подключён к тарифному плану «Волшебный»: если он говорил по нему какое-то время, то после выяснялось, что часть суммы или вся она, снятая, было, со счёта, восстанавливалась. Правда, вопрос о том, кому сказать «спасибо» — Санта Клаусу, Биллу Гейтсу или Путину — Виктора не мучил.

— Ты знаешь, я часто хочу бросить всё, отпустить… — сказал Вальку Моисеев. — Как гениально предвидела группа «Технология» мою ситуацию:

«Нажми на кнопку — получишь результат:

Твоя мечта осуществится.

Нажми на кнопку —

Ну что же ты не рад?

Тебе больше не к чему стремиться…»

Они немного посидели, и Витя ушёл. На улице было тепло, слегка вызвездило. Он почувствовал, что отпускает кнопку. Отпустил, и тогда… ровным счётом ничего не случилось.