Оранжевый, зелёный, красный, синий, снова оранжевый – и так до бесконечности. Варкадий Пахомыч , как обычно, сидел на ящике из-под «Абсолюта» около ларька коммерсанта Косыгина. Зелёный. Нет, не коммерсант зелёный, а талончик зелёный. Талончик техосмотра. Да-да, тот самый, который должен украшать лобовое стекло каждого автомобиля на нашей необъятной Родине. Обычно внимание на него только мусора и обращают, когда на водку не хватает, тогда и начинают прикапываться, что, мол, просрочен… И никто из водителей не говорит об этом талончике за вечерним чаем в старой хрущёвке с расплывшимся по скрипящему стулу телом жены, которая днём, пока муж на работе, вгоняет семейный бюджет в кризис покупкой модных глянцевых журналов, в которых печатаются фото уверенных в себе и независимых бизнес-леди, мужья которых не напиваются по выходным. А потом, начитавшись подобного рода литературы, она раз или два в неделю превозмогает свою ненависть к соседке и приглашает её на чай в пять часов (файв-о-клок по аГлицкому стилю), чтобы обсудить преимущества новых диет перед старыми и обоюдно подогреть презрение друг к другу. Ребёнок лет 6 в соседней комнате домучивает кошку, всеми забытый, и слышит из кухни непонятные слова:…

- Ой, Валечка, а я тут в календаре прочитала, что доктор Мюллер из Берлинского университета …

Ну как же, раз немец – значит, Мюллер, - злобно думает соседка, из последних сил удерживая на лице выражение вежливого нетерпения: мол, нет, я, конечно, дослушаю, но потом сама такое расскажу! Её лицо со стороны напоминает переполненный водой презерватив в тот момент, когда он готов сорваться с крыши на голову, или, в крайнем случае, под ноги, неудачливому прохожему.

Честно говоря, ей хотелось бы крикнуть, что хозяйка – ограниченная дура и домохозяйка, и с язвительным видом извиниться за каламбур, а потом, потом встать и уйти, и обязательно прямо, не сворачивая, к двери, потому что отклонения от прямой убивают торжественность. Но потом она вспоминает, что прямо пройти не получится – квартира – старая задрипанная хрущёвка, изогнутая, как английский лабиринт, а значит, говорить всё, что она передумала за эти несколько минут, просто не имеет смысла, потому что получится обычная коммунальная свара, а ей-то хотелось холодно-чопорного «разрыва отношений»…

«Ой, надо же, а я вот в ЗОЖе прочитала, что английский академик профессор …Джеймс, ой, не помню я все эти мудрёные фамилии, так вот, он произвёл революцию в мире борьбы с лишним весом, и его открытие просто в корне перевернёт все ранее имевшиеся представления в этой области!». Последняя часть её фразы – с кровью выдернутая цитата из того же журнала, но месяцем раньше. Вся она такая – сплошная цитата и всегда ни к месту…

А муж в это время возвращается с работы, как обычно, слегка поддатый, и уже проигрывает в уме на полном автомате обычный для него скандал. Для облегчения страданий он взял по дороге дешевенькую шлюшку, и ещё не решил, что с ней делать. Пока он просто смотрит на её парафиновые ноги, и заливает ей какую-то романтическую чушь. Оба понимают, что это совершенно без надобности: если он её захочет, то нужна не чушь, а деньги, а если жалко денег, то на эту чушь она со своим опытом уже не купится. Кажется, он отпустил какую-то шутку, и только то, что сам он этого не заметил, говорит о её качестве. А на лице попутчицы происходят приготовления – глаза готовятся к закатыванию от приступов полуистерического смеха, рот готовится визжать «Ой, уморил!», а общие мышцы лица готовятся к судорожным сокращениям. Точно, приготовления опытной особы не проходят даром – со следующей шуткой глаза закатываются, всё идёт по намеченной и отработанной десятки раз схеме, а сама она думает, что ей осталось ещё лет пять, максимум шесть. Потом она постареет, и просто не сможет найти себе попутчиков на вечер. Водила тоже думает, но не о трудной судьбе стареющей проститутки, а о своих детях, и хотя вконец оплывшей и обрыдшей, но когда-то любимой жене. И в нём просыпается и крепнет решение разъехаться со своей несостоявшейся десятиминутной любовью, и он, остановив т/с, как это именуется в техосмотре, говорит, что дальше им не по пути, и в качестве прощания видит бумажку с телефоном на всякий случай: вечеринка, или что?..

Дама сердца высаживается и тихо бредёт к дому, и хотя не видит, но чётко понимает, что её листочек должен отправится в автомобильную пепельницу. И может быть, он будет валятся там ещё месяца три, пока в очередное воскресенье у мужа не взыграет с похмелья совесть, и он, пристыженный, не пойдёт чистить машину перед семейным выездом на природу. Обнаружив в пепельнице этот листок, он подержит его ctreyl двадцать, вспоминая, откуда он у него, и вспомнив, в особо остром приступе похмельного синдрома выкинет его в чистый двор, где он и будет валяться ещё энное количество времени. Скоро его заметит местная наблюдательница – Амалия Фёдоровна, что сидит бельмом на глазу всего двора уже лет с пятнадцать, как вышла на пенсию, и именно она поднимет своём своим криком о том, что дерьмократы со страной делают с постели местного дворника Андрона, мирно спавшего в своём рабочем подвале. Потягиваясь. И потихоньку матерясь, он как обычно, выйдет на двор, и заметив другое бельмо, коим является листочек, побежит за метлой, и смахнёт его с лица земли под землю – под деревянный тротуар, ведущий к подъезду. А откуда такое усердие? Очень просто – сегодня у него зарплата, и уже не раз бывало, что управдом, ищущий всяких поводов её не выдавать, придирался именно к неусердной работе в последний день, и дворник не мог даже отпраздновать день рождения матери. Учёный…

А Амалия Фёдоровна ещё посидит у окна, выполнив свой общественный долг, и внезапно почувствует все то презрение и равнодушие, что питают к ней её соседи, называя её всегда «стражем порядка и законности нашего двора». Тяжело поднявшись из кресла, она вспомнит о муже, который помогал ей это делать всего лишь год назад, а потом он ушёл – она была слишком брюзглива. Год она получала его пенсию, и сначала говорила всем соседям, что он уехал к своим дальним родственникам, а на новый год, выпив полтора бокала шампанского, рассказала обо всём соседке, за что и была наказана сочувственными взглядами всех соседей на следующий день – служба информации, как всегда, сработала. А рассказала она, что муж её сошёл, наверное, с ума под старость лет и ушёл считать и наблюдать какие-то техосмотры…

Тоска накатила, и внезапно пришло решение. Собрав свои последние силы, она подставила табурет к антресолям, и достала оттуда пакет. Удержать его сил уже не хватало, и, уронив его, она упала сама. Резко запахло ацетоном. Мокрый целлофан оседал под тяжестью жидкости, и она поняла, что скоро задохнётся от этих ядовитых паров. Решение опять пришло неожиданно. Три года назад она бросила курить, и поклялась себе, что навсегда, но в такой день, как сегодня, клятву можно было нарушить. Конечно же, у курильщицы с 50- летним стажем нашлись и спички. Беломор, как всегда, продрал горло и на глаза её навернулись слёзы. Сделав последнюю затяжку, она уронила папиросу рядом…

В кабинете коммерсанта Косыгина было время деловых занятий. Как всегда, каждую пятницу перед ним лежал подаренный сыном-уркой инженерный калькулятор, где было куча разных кнопок. Коммерсант считал себя крупным исследователем – самоучкой, на основании того, что каждую пятницу брал с собой в кабинет пол-литра водки, 2 листа бумаги А4 и карандаш. Затем он брал произвольное число и начинал от фонаря нажимать на кнопки, наблюдая за его метаморфозами. Каждое третье изменение он записывал, и в конце, допивая водку, пытался найти какую-нибудь закономерность. Его жена, особа с вагоном амбиций и маленькой тележкой амуниции, говорила всем своим подругам (с которыми они трепались о том, как хорошо живётся простым бабам, а не им, занятым бизнес-леди), что «её» сейчас работает и уже добился каких-то серьёзных результатов, и делала прозрачные намёки, что мол, пора ожидать в скором будущем сенсации в прикладной математике. У наиболее интеллигентных её подруг, представлявших себе, как проходит процесс рождения капитального труда, возникало впечатление, что математика прикладная от слова «прикладываться».

Звонок. Немедленно сделав вид, будто его оторвали от дела в самый важный для мировой научной общественности момент, Косыгин сказал голосом гения, обречённого на непонимание толпой: «Можно…». Жена с виноватым видом прошелестела по ковру и отдала трубку. Приблизив её к чему-то рядом с ротовой полостью, Косыгин, приложившийся уже наполовину, промычал, показав свою истинную натуру, что-то вроде «Ахмлло…». Лицо начало менять оттенок от помидора до оттенка букв на «Плейбое», что он когда-то видел в киоске, но не купил, будучи хроническим подкаблучником, несмотря на все свои научные заслуги перед отечеством и перед женой в частности. Приподнявшись со стула, он хотел ещё раз что-то промычать, но потом, видимо, застеснявшись, поднялся полностью и вышел на крыльцо.

-Пахомыч, тут это…ацетон у вас дома был…?

-…

-Алё, тебя спрашиваю… Щас мусора приедут…спрашивать начнут…жену твою загорело…загорелась она…ну в общем ты теперь …это…вольный орёл…

Пахомыч поднялся, молча отставил ящик и пошёл прямо. Не сворачивая. Навстречу солнцу… по крайней мере ему так казалось. А водителю белого жигуля с 4 жёлтыми талончиками техосмотра пришлось объяснять, почему этот дед выбежал на дорогу, и откуда у него на машине столько талонов…

А стареющая шлюха так и не увидела, что её листочек прокатился белым, как кролик, комочком по асфальту, и свалился в канализационный люк. Она шла домой…