Вечер расплывается за окном, словно чернильное пятно на промокашке, – черными кляксами луж, черными неуверенными штрихами деревьев, точками воронов на них. Вязко, зябко. И странно - стекло не охлаждает лоб. А внутри, под натянувшейся на каркасе черепа кожей, под костями – огненный шар. Такой прожигающий, что, кажется, я его увижу в зеркале. Нет, не вижу.

Разобрать пакеты нет сил. Из них, как пальцы, изуродованные ревматизмом, торчат хвостики болгарского перца. Я, кажется, многое хотела сегодня сделать. А вместо этого стою, прижавшись к стеклу лбом, и жду, когда он остынет…

А вчера доктор спросил: «Одышка не беспокоит?». Еще как. Беспокоит даже во сне, когда поворачиваюсь на другой бок. Меня многое беспокоит. Меня беспокоит влажная по утрам постель, я замерзаю. Беспокоит холод в моей квартире – я замерзаю. А больше всего меня беспокоит их вечная пустота. Я замерзаю.

Сигареты… Первая, вторая, третья… Дым заполняет легкие… Но я не чувствую его запаха… Супер лайт. Даже слишком. Особенно сегодня.

Тень, мелькнувшая за спиной, меня не пугает. Я следую за ней. Тень садится в мое кресло, возле торшера.

- Не надо света, - говорит.

Четвертая сигарета.

- Ты много куришь… Хотя, это неважно. Я не об этом.

- А о чем?

- Просто хотелось поговорить… Просто… Как дела?

- Ничего. А у тебя как? Как живе… то есть… как…

Мы начинаем смеяться, мы никак не можем перестать. Меня душат спазмы, смех комками выкашливается вместе с дымом, из глаз текут едкие слезы.

- Не бойся, - говорит тень. – Это не страшно.

- Да, - хриплю я.

- Дела ничего. Жарковато только. Я хотел тебе сказать… что-то хотел сказать. Это важно.

В неожиданно надавившей мне на плечи тишине могу разобрать, как лопнула пружина в часах. Чтобы ничто больше ее не нарушало.

- Часы стали, - подтверждает тень. – Хорошая примета.

- Что же ты хотел сказать?

- Сказать? А, да. Мы, вероятно, все же с тобой не встретимся. Надеюсь. Поэтому – я тебя любил. Что бы ты там ни думала. Что бы я когда-то ни говорил… Ты для меня всегда была моей маленькой и чудесной девочкой. Просто с дурным характером.

- А я, как ты… - улыбка не очень-то получается. Словно свело мышцы лица.

- Да, ты – как я. Я этого не учел. Скажи, ты мне веришь?

- Верю.

Парадную сотрясает от звука захлопнувшейся двери. Я лишь на миг отрываю взгляд. И вот кресло возле торшера пусто.

Холодно. А там, где был огненный шар, на коже теперь – крупный бисер. А мне казалось, я не испугалась. Надо умыться.

В коридоре мое отражение нарисовано акварелью. Оно размыто. Наверное, поэтому я не узнаю себя.

- Не надо света, - говорит отражение.

- Хорошо. У меня на лбу что-то…

- Нет, ничего… Ничего нет…

- Ты как?

- Я-то? Гм. Неплохо теперь. Главное в нашем случае – смириться. Я об этом и пришла тебе сказать…

Я не хочу ее слушать.

- Как твои пальцы?

- Пальцы? Ничего. Уже почти такие, как раньше. А вот голова болит.

- Как думаешь, зажи…

Я снова начинаю смеяться. По-моему, это истерика.

- Скажи, ты его простила? – прорываюсь сквозь всхлипы.

- Когда я прощу его, голова перестанет болеть. Главное в нашем случае – смириться…

Я утираю слезы, и вместе с ними стирается акварель с моего зеркала. Оно пусто. Совершенно.

У меня на сердце выросли колючки. Правда-правда. Я чувствую, как мелкие иголочки колют слева.

- А у меня голова не болит. Мне некого винить. Хотя причина была одна.

Он раскачивается в кресле-качалке.

- Мне нравится кататься. Ничего?

- Конечно, ничего.

Я его вижу. У него каре-зеленые глаза. Спокойный такой свет в них. Как всегда.

- Вот не любил я уют. Все мне не сиделось… А теперь так нравится. У тебя хорошо. Я бы остался.

Долгое время не слышно ничего, кроме скрипа кресла. Потом он говорит:

- Даже если б ты мне сказала, это ничего не смогло бы изменить. Понимаешь? Никого винить нельзя. Даже себя.

Он встает с кресла.

- Понимаешь?

Я киваю. Сказать ничего не могу. Слова. Эти колючки в моем сердце.

- Мне пора, - он кладет руку мне на плечо, и оно согревается от этого тепла. – Не провожай.

Потолок в сумерках кажется сиреневым. Мне больше не холодно. В голове кружится четыре слова: «Верить… Смириться… Не винить»… Это так тепло. Это так спокойно. И мне все равно, что меня найдут только завтра.