ПЕСНИ МОЕЙ МОЛОДОСТИ.

В.НЕЦВЕТАЕВ

Детство.

Я родился в городе Бийске, что на Алтае и первые мои воспоминания связаны с родителями. Помню колючую шинель отца, Семёна Степановича, когда он брал меня на руки, приходя с работы и крепко прижимал к себе. Я касался его щеки своею щекою и невольно задевал ею воротник его шинели. Обычно это происходило вечером, когда он возвращался домой. О том свидетельствовал свет электрической лампочки, горевшей на кухне, куда входил с улицы отец. В то время как я выскакивал из темноты большой комнаты, где вместе с мамой проводил время в его ожидании. Жили мы в служебной квартире на втором этаже деревянного дома, стоявшего на территории Бийского филиала треста «Табаксырье», где работал автомехаником отец. Он часто бывал в разъездах и мог довольно поздно приезжать из командировки. По свидетельству мамы эти воспоминания относятся не ранее чем к 1951году, именно до того времени отец носил армейскую шинель. Моя мама Прасковья Григорьевна в девичестве Шелепова, после моего рождения не работала. Она оставила должность в райисполкоме, где и познакомилась с моим отцом, пришедшим туда автомехаником после демобилизации из рядов Красной армии. Мама в войну закончила лишь 9 классов средней школы, не смогла продолжить дальнейшее образование и пошла работать на оборонный завод. В городе он был известен как «5-й завод». Она работала токарем на револьверном станке, изготавливая мины для нашей армии. После победы грамотную девушку рекомендовали в Бийский райисполком в качестве секретаря-машинистки. Здесь мама повстречалась с моим отцом. Он вернулся в Россию из Венгрии, где стояла его часть, входившая в состав 5-й десантной армии, после окончания Великой отечественной войны. Отец прошел ее, как говорят «от звонка до звонка». Начав войну в Заполярье, с лета 1941г. и закончил ее в мае 1945г в Чехословакии, которую он с войсками 1-го Украинского фронта освобождал от фашистов, помогая народному восстанию в Праге.

Отец служил «кадровую» с середины 1940г. на территории, отвоеванной в результате боевых действий во время советско-финской компании в районе г. Куолоярви, в танковом батальоне. Призывался в Красную Армию из Бийска Алтайского края, где проходил обучение в автомобильном техникуме. После нескольких годов учебы был срочно призван в армию, не успев сдать государственный экзамен, и направлен сначала в Прибалтику, чтобы занять эту территорию на основании пакта Молотова-Рибентропа. А затем эшелон развернули и сибиряков отправили в Заполярье, на станцию Алакурти Мурманской железной дороги, сменить ветеранов и пополнить личным составом 122 дивизию, которая с боями заняла этот район Финляндии. Здесь служил, в том числе, обучая комсостав подразделения обслуживанию двигателей танков, так как большинство командиров не имели нужной подготовки, а отец практически окончил техникум как механик. С начала Великой отечественной войны боевые действия в Заполярье носили не столь катастрофический характер, как на западном фронте и командование обратилось к добровольцам, чтобы помочь городу на Неве. Ленинграду и оборонявшим его войскам уже грозило окружение и требовались свежие силы, способные остановить врага. В Кандалакше был сформирован сводный отряд, который в спешном порядке был брошен под Ленинград, а с ним и мой отец оказался среди защитников этого города. Он воевал на Ленинградском фронте вплоть до его закрытия в качестве фронтового шофера. Был контужен после прямого попадания в землянку, десять дней пролежал в «смертной» палате госпиталя на Фонтанке, выжил и снова сел за баранку автомобиля, перевозя снаряды на фронт и продукты по льду Ладоги в окруженный город, готовил шоферов из добровольцев, работая преподавателем в автошколе, служил в качестве заместителя начальника ОТС полка. Сразу после войны демобилизовали солдат старших возрастов, а он более года прослужил сначала в Германии, затем в Венгрии. Уже в качестве автомобильного механика в младшем офицерском звании. Хотя на фронте в перерывах между боями дважды направлялся на офицерские курсы, но ни разу учебу не пришлось довести до конца: уходил на фронт и продолжал служить в прежнем качестве.

После моего рождения прошло лет пять, в Бийске началось массовое строительство, и отец перешел работать на автобазу к А.Вейцману, который набирал сведущих людей. Сначала механиком, а затем начальником автоколоны. Помню американские «Студобеккеры» и отечественные ЗИС-5, которые составляли основу предприятия, куда отец брал меня с собой. Начальники ездили на «Москвичах» с деревянными кузовами, «Победах» и трофейных «Виллисах». Потом в автохозяйство стали поступать МАЗы и автоколонну именно этих машин возглавил отец. Позже в нее влились и другие автомашины, а в качестве дежурных и разъездных еще долго работали «полуторки» и газогенераторные автомобили, возившие с собой запас березовых чурочек. Мы получили двухкомнатную квартиру на новостройке в доме серии К-9. Еще не так давно здесь, на северо-востоке города был сплошной лес, а теперь развернулось строительство, потому эта территория в народе так и называлась «стройка». При этом самые первые дома были возведены ленинградцами и это место назвали «первый участок», памятуя о первых колышках, вбитых на новостройке. Позже улица, заложенная строителями с берегов Невы, стала гордо называться сначала проспектом, а потом просто Ленинградской. Дома строились кварталами и наш, значился как №1 на 23квартале, хотя на соседнем 20-м, еще были бараки, которые останутся еще на много лет. Двухэтажки серии К-9 считались удобным жильем и они стали тем локомотивом, что вытянул квартирный вопрос в городе, а строители Треста №122 оказались главными в этом деле. В этих домах было по одной квартире из трех комнат на каждом этаже, а остальные двухкомнатные. Во время вселения мы застали в них офицерские семьи, которые жили в тех домах, что строили их мужья и солдаты строительных бригад. В первый год после заселения, квартиру мы отапливали печкой, установленной для этих целей на кухне, но тяга была скверная, тепла печка давала немного, тем более что с осени окна не успели замазать, а дрова были полусырые и ветер быстро выстужал квартиру. Мы с мамой и сестрой практически жили на кухне, так как отца забрали на офицерские курсы, на переподготовку. Мама работала в строительной организации, тогда называлось «в отрядах», потому что строительство вели такие подразделения Министерства обороны, укомплектованные выходцами из южан. Взрослые не пускали нас надолго играть на улицу, пугая чеченцами, и мы ходили для этих целей по квартирам. Иногда заигравшись, забывали о пище и в некоторых семьях приглашали к столу. Однако принято было отказываться, так как особого достатка не было и кушали очень скромно. Готовили на керосинках или на печке. Она же служила водогрейкой и мы мылись здесь же, на кухне. Правда, иногда ходили "на первый участок" в общественную баню, но очередь была большая и много времени приходилось тратить в ожидании. После наши дома` подключили к центральному отоплению, возведя кустовую котельную и баню при ней. Остальные «удобства» еще долго были на улице в виде вместительной уборной в торце прямоугольника сараев во дворе. Воду носили ведрами из водоразбоных колонок, что располагались на перекрестках или из колодца в конце улицы Чайковского. В отсутствии отца нам подселили соседей, которые заняли одну из комнат и потеснили нас на кухне. В то время это было в порядке вещей, никто не считался с тем, что в квартире могут проживать несколько семей. Мама рано уходила на работу и мы с сестрой на весь день оставались одни. В трехкомнатных квартирах одна комната была «чулком» и часто в ней проживала семья из двух человек. Так в соседней седьмой квартире жили семья Шубиных, а «чулок» занимала эвакуированная из Ленинграда женщина-врач. Дядя Коля Шубин работал на стройке крановщиком, а его супруга была учительницей математики, но работы ей пока не было, так как школу в микрорайоне еще достраивали и она находилась дома.

ШКОЛА И ПЕСНИ.

Школу пустили в эксплуатацию в 1955 году, она получила номер 18, все ребята пошли записываться, и я тоже уговорил маму. Соседские мальчишки Серега Гусынин, Вовка Жданов и Вовка Бутринов были зачислены в соответствующие возрасту классы, а меня не взяли. Завуч и отец Лешки Дергоусова, что жил в соседнем доме, сказал: «Пусть погуляет». Так как я родился в ноябре, полных семи лет мне не было, а в школе не хватало мест, классы были переполнены. Все ученики начальных классов не вмещались, хотя занятия шли в две и даже три смены. Вторая смена начиналась в половине второго часа, а третья вообще в шесть вечера. Один из окрестных бараков сразу отдали под филиал школы. По свидетельству отца в год открытия школы в ней было более 1000 учеников, хотя по проекту она могла вместить около 850. Годом позже я был записан в первый «г» класс, хотя был еще и класс с литерой «д». Проучился в 1 «г» полдня и тут же был переведен в «а» класс, который вела мамина подруга детства Тамара Вакуленко. Полгода мы учились в основном здании, во вторую смену, а потом до конца четвертого класса я учился в филиале. Там, по существу, была отдельно начальная школа со своим спортзалом, учительской, но без буфета и мы бегали в рядом расположенный магазин за печеньем, пряниками, арахисом и другими продуктами. Самым лакомым был брикетированный цветочный чай, который мы грызли не только на переменках, но умудрялись кусать и на уроках, пачкая рот и напрочь отбивая аппетит. Линейки проходили в узком коридоре, где все же можно было потолкаться, но никогда до травм дело не доходило, так как мы были лишены влияния старшеклассников на нас, маленьких. Напротив филиала, также в бараке находились школьные мастерские - столярная и слесарная где хозяйничал Иван Михайлович Курасов с другими учителями. Лишь здесь мы сталкивались со старшими ребятами, когда они приходили для работы в мастерских. В торце барака, где находился филиал, располагался спортзал, куда мы ходили вплоть до 8класса. В 50-х годах снежные бураны были частыми и сильными, а у большинства одежонка - так себе. Ветер дул такой, что ни зги не было видно и старшеклассников присылали нам малышам в провожатые, чтобы помогли побыстрее дойти до дома. Такие дни были самыми лучшими: придя домой, переодевались, натягивали на валенки штаны с «начесом» и отправлялись мерить окрестные сугробы, кувыркаться и рыть тоннели. Приходили домой насквозь промокшими, усталыми, но довольными от приключений. С дружком и одноклассником Сашкой Авдеевым и соседскими ребятами, осваивая прилегающую территорию. Вскоре Тамару Ивановну сменила другая учительница - Зоя Сергеевна Паршукова, она и довела нас до четвертого класса, передав в основную школу. Учился я хорошо и нареканий в мой адрес было немного. Вместе с переходом в среднее звено, мы перешли в основное здание. Оно ярко запомнилось толкотней во время перемен, беготней по коридорам и лестницам, раздевалкой в подвале, где можно было «затеряться» хотя бы на один урок. Еще с первого классами памятен был огромный металлический шкаф с оружием, который стоял около пионерской комнаты, а после бесследно исчез. Помню шумные линейки в фойе школы с выводом провинившихся и опоздавших перед строем и выступления директора Александры Георгиевны Образцовой, которая сменила рано умершую первую директрису школы Розу Ивановну. Горячие завтраки в школьной столовой, что располагалась сразу напротив входа, а позже очереди в буфет и как приступом его брали, закидывая одного из соклассников прямо к окошечку раздачи. Школьные вечера, на которых учились танцевать бальные танцы: подиспань, польку, фокстрот и непременно вальс, таково было желание классного руководителя и учителя литературы Анны Дмитриевны Чупровой приобщить нас к искусству танца. Были занятия хора под руководством учителя пения, отца нашей одноклассницы, а пока дожидались его и под аккомпанемент разбитого пианино, стоявшего в зале второго этажа. А на нём кто только не упражнялся, осваивая простенькую мелодию, известную как «собачий» вальс. Но помню, как строго обошлись с одним из шалунов, который вздумал прокатиться по клавиатуре этого пианино «пятой точкой». Позже рядом с кабинетом химии, где занимался наш класс, поставили велотренажер и на переменах мы без устали крутили его педали. И даже, выйдя с урока по необходимости, не забывали отметиться на нем, поупражнявшись несколько минут. Затем класс сменил дислокацию, занимаясь то в кабинете литературы, где хозяйничала Анна Дмитриевна, затем в выпускной год в кабинете математики на втором этаже. Помню, маленький кабинетик или радиорубку, где в старших классах я, обслуживая по поручению учителя физики усилитель ТУ-100, проводил общешкольные политинформации, читая перед микрофоном вырезки из газет или школьные новости. Усилитель представлял собой громадный ящик с радиолой и транслирующим устройством и чтобы в моё отсутствие никто не мог им воспользоваться, уходя на урок, я вынимал генераторную лампу и носил ее в кармане.

Хорошо освоив окрестности своего дома, потом квартала мы с мальчишками принялись за дальние. В лесу, где учащиеся школы проводили уроки физкультуры, появились столбы с колючей проволокой, а дома пошли разговоры о строительстве химического завода и «почтового ящика», который будет предтечей химкомбината и мы пацаны ходили по лесу в поисках котлованов, где можно было прыгать с кручи в песок. А потом подобные упражнения выполняли, разогнавшись на велосипедах, падая вместе с ним с кручи. К тому времени мне тоже купили велосипед -подростковый СВЗ. И появилась мода ездить на велосипедах купаться на «вихоревку», так называлась переправа с левого берега реки к месту заводского строительства. А лес еще долго привлекал нас своими тайнами.

В том же лесу проводились массовые гуляния и празднование торжественных дат: Первомая или дня строителей. В эти дни взрослые собирались вместе, брали нехитрую снедь, ребятишек и выходили всем домом на природу. Выпивали, закусывали, пели песни. Одной из любимых песен отца была «Эх, дороги…» А.Новикова. Он пел ее хриплым голосом, прикрыв глаза, будто вспоминая. Казалось, он видел и вновь переживал то, что случалось на этих дорогах с ним и с его фронтовыми товарищами-водителями. Растягивая меха гармошки, на которой умел и с удовольствием играл, он прокуренным голосом выводил: «Пыль да туман, холода, тревоги…». Среди веселых опять же была задорная песенка военных шоферов: «Мы вели машины, объезжая мины, по путям-дорогам фронтовым». После войны фронтовики часто собирались вместе, выпивали, пели задушевные песни, которые западали в сердца слушателей, в том числе их сыновей, и мальчишками мы с удовольствием подпевали старшим, заодним выучивая слова. С годами, передаваясь по наследству, эти песни становились и нашими. К 20-летию Великой Победы уже не только отец, но и мы, молодые с удовольствием подхватывали слова, ставшие легендарными «Священная война», « В землянке», про «Синий платочек, что был на плечах дорогих». В особо торжественные и скорбные моменты, стоя с рюмкой в руке, отец осипшим голосом выводил слова песни защитников Ленинграда, среди которых провел более двух лет. Помню, как тяжело она отдавалась в сердце, ком подступал к горлу, слыша это: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу…» Это была чеканная, но одновременно и надрывная песня, после которой женщины за столом в голос плакали, а мужчины стоя поминали павших в боях.

В те годы услышал от отца другую задушевную песню, созвучную с песней А. Новикова. Тихо раздумчиво, опустив голову ниц, он заводил, будто хотел разглядеть то, о чем были слова: «Далеко-далеко, где кочуют туманы, где от легкого ветра колышется рожь…» Она так же осталась мне в наследство. Как и другие, но уже лирические песни «Лучше нету того цвета, когда яблоня цветет, лучше нету той минуты, когда милая придет» и «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль». В его репертуаре были и русские народные песни, они с мамой хорошо пели «Сронила колечко со правой руки», «Скакал казак через долину», «Бродягу» и другие.

Свои первые песни осознанно я запел, как и большинство сверстников, в школе. Но это не были песни военных лет, как казалось бы, следовало, по логике вещей. А те, что разучивали на уроках, не затрагивали душевных струн и не запомнились, разве что «Жили у бабуси два веселых гуся…», песенка рыболова: « С утра сидит на озере любитель рыболов…» и про чибиса, который кричит, волнуется чудак. Эти детские песенки относятся к периоду начальных классов, где вместе с нашей учительницей Зоей Сергеевной мы не только пели, но и клеили поделки из папье-маше, вышивали и даже строгали скалки и выпиливали лобзиком. На уроках пения в средних классах мы распевали революционные и песни, посвященные В.И.Ленину, который всегда с тобой и всегда живой. Хотя были и на школьную тему, например, «Тропинка», с хорошими стихами: «Тропинка первая моя лети от школьного порога, пройди все земли и моря и стань счастливою дорогой». В ту пору попал мне в руки песенник с популярными песнями, среди них разудалая «Тачанка», которая то ростовчанка, то киевлянка, о Щорсе у которого «голова обвязана и кровь на рукаве…» и другие. Но более всего запомнилась песня о матросе Железняке: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону, в засаду попался отряд. Налево засада, махновцы направо и десять осталось гранат…» Тогда она поразила своей простотой и трагичностью, необычной смертью главного героя. Какой-то обыденной и неизбежной. Песня надолго заполнилась и стала одной из знаковых, как сказали бы сегодня. А фамилия автора стихов М. Голодного врезалась в память. Позже, в юности найду его стихи и среди них не только известные, но и про судью с фамилией Горба и об арестантке Филимоновой, отравившей некачественной пищей десятки солдат. Хотя в том же песеннике были и бытовые: «У Печоры у реки тянут сети рыбаки, на откосе блещет рыба, словно глыба серебра…» и любовная лирика, например, из кинофильма «Дело было в Пенькове» и другие. А вот мелодии песни о рябине, которой нельзя к дубу перебраться, а также про родные березы, которые не спят, нашли отзыв в душе. Они потом тихо, но пронзительно звенели в ушах, когда слышал их по телевизору или во время концертов к знаменательным датам. В середине 50-х г. начала работать местная студия телевидения, телевизионных приемников в округе было мало и мы ходили к счастливым обладателям этого чуда «на телевизор». Хозяева не отказывали и мы, ребятишки, смотрели все передачи, пока нас не отправляли спать. Отчего то запомнилась песня о геологах, которые и ложь и руду дорогую могли отличать от породы пустой. «Березы» в исполнении мужского дуэта, который торжественно так пел: «Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд. Над нами весь вечер березы о чем-то чуть слышно шумят…» и песни Уральского народного хора вроде «Ой рябина кудрявая белые цветы, ой рябина, рябинушка, что сгрустнула ты…» Хотя были и популярные эстрадные, например, в исполнении Гелены Великановой такие как «Ландыши», где такие простенькие слова: «Ты сегодня мне принес не букет из пышных роз, не тюльпаны и не лилии. А принес сегодня ты очень нежные цветы…», ее же «Ой, ты рожь, хорошо поешь. Ты о чем поешь, золотая рожь…» и т.д. А как трогали слова вот этой, что исполнял по телевизору С. Бондарчук: «Летят перелетные птицы в осенней дали голубой, летят они в дальние страны, а я остаюся с тобой…»

ОРКЕСТР.

В шестом классе вместе с одноклассниками Сашей Егоровым и Володей Шатохиным я пришел в детский духовой оркестр, что работал при клубе строителей, играл на кларнете и с товарищами разучил не только военные песни и марши, но и десятки других мелодий. Ах, как насыщенно звучали они в исполнении оркестра под руководством нашего дирижера Давида Маргарыча Маргаряна эти «На сопках Манчжурии», «Прощание славянки», «Огонек», «Песня о встречном», «Славься» из оперы Глинки и другие. У нас был полный состав с шестью трубами, тремя кларнетами, басовой группой и секундой из трех теноров, альтов и четырех баритонов, а позже и тромбонов. Оркестр звучал мощно и слаженно. Мы разучили танцевальные мелодии и играли их на торжественных вечерах и других мероприятиях. От танго вроде «Рио-Рита» до модного «Брызги шампанского». В школе проходили внеклассные занятия хора. Его собирали к городским смотрам художественной самодеятельности и торжественным датам. На них «сгоняли» всех подряд, от младших классов до старшеклассников для количества и мы горланили: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати» или «По улицам шагает веселое звено, никто кругом не знает, куда идет оно. Друзья шагают в ногу, никто не отстает, и песни всю дорогу тот, кто хочет, тот поет». Но были и действительно незабвенные вещи вроде: «То березка, то рябина - куст ракиты над рекой, край родной навек любимый, где найдешь еще такой?» А ведь у М.Блантера были и другие замечательные песни: «В дорогу далекую», «До свиданья города и хаты - нас дорога дальняя зовет…», которые нам не удалось исполнить. Из русских народных запомнились лишь самые известные и то, по одному-двум куплетам «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла. Люли- люли стояла…», или «Пойду-ль я выйду-ль я, да…». Очевидно, что таково было тогда отношение к нашему национальному богатству, в частности к русской песне.

Во дворах крутили пластинки, ставя патефон или радиолу на подоконнике, чтобы звуки разносились как можно дальше. По очереди, то в одном дворе, то в другом проходили танцы, и каждый обладатель радиолы старался похвастать новой или редкой пластинкой. Потом Булат Окуджава про подобное времяпровождение напишет: «Во дворе, где каждый вечер все играла радиола, где пары танцевали, пыля…». А у сараев собиралась приблатненная публика и надрывно под гитару пела про дочь прокурора, про девушку из Нагасаки или всю измятую серую юбку невесты лорда и маленький дом. По радио транслировались концерты из Колонного зала Дома Союзов и спектакли в исполнении лучших артистов. Нередко они становились поставщиками новых песен, так о школьных годах напевали не только исполнители «Школьного вальса», который помнит, наверное, каждый выпускник школы: «В первый погожий сентябрьский денек робко входил я под школьные своды, первый учебник и первый урок - так начинаются школьные годы…» Радиоспектакль «Ровесники» принес в музыкальную среду новую песню: «Ровесники, ровесницы мальчишки и девчонки, пусть будет дружбы вестником припев вот этот звонкий…» Или вот песенка про арифметику: «Чтоб водить корабли или летчиком стать надо, прежде всего, арифметику знать. И при этом, вы заметьте-ка друзья- очень важная наука арифметика…» Как говорится, музыкальных тем хватало на любой вкус и мы, пацаны, впитывали их как губка. А те, чистые и задушевные мелодии, особенно Григория Пономаренко, например, эта с прекрасными словами: «Куда бежишь, тропинка милая, куда ведешь, куда зовешь?» как-то спрятались, отошли в сторону, чтобы освободить место современным, стильным. Но они жили в глубине души, и она в унисон откликалась, когда где-то возникали знакомые звуки. Как и песня М. Блантера: «Летят перелетные птицы в осенней дали голубой, летят они в дальние страны, а я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою навеки родная страна…»

В пионерском лагере каждая смена обогащала нас новой песней. Помню шуточную про кошку, которую блистательно исполнял знакомый мальчишка: «Сидит кошка на окошке пришивает сыну хвост, а сама его ругает, чтоб не лез под паровоз…» и патриотические песни, вроде: « Летят белокрылые чайки - привет от родимой земли. И ночью и днем в просторе морском стальные идут корабли…», но и другие. Например, со словами: «Нет, с Сибирью мы не расстанемся, не замерзнем мы за рулем, в золотых огнях гидростанция - пусть живет мечта Ильича…», которая до сих пор является одной из любимых. Кинофильмы тоже давали повод для пополнения лирического репертуара, так «Свадьба с приданным» привнесла шуточную песенку «С неба звездочку достану и на память подарю…». С экрана шагнула в массы вообще разудалая « С якоря сниматься, по местам стоять! Эй, на румбе, румбе, - так держать! Дьяволу морскому свезем бочонок рому: ему не устоять! Нам бы, нам бы всем на дно, там бы, там бы пить вино. Там под океаном ты трезвый или пьяный - не видно все равно!» Это песенка из кинофильма «Человек-амфибия». Зато другой фильм – он назывался «Путь к причалу» дал прекрасную «Песню о друге», ее исполнял Олег Ануфриев и слова были под стать названию: « Там, у самой кромке бортов друга прикроет друг, друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…»

Одноклассник Володя Белоусов получил в подарок от деда баян, на слух научился на нем играть и в классе восьмом мы с ним уже выступали с концертами и перед товарищами и на городском телевидении. Помню, как от волнения он вытирал руки о тяжелый бархатный занавес, на студии, чтобы унять беспокойство во время записи. Тогда телепередачи заранее записывались, все проходило под мощными лампами софитов и потели не только исполнители, ведь для записи требовалось несколько дублей.

В своем классе практиковали к торжественным датам разучить и преподнести в качестве подарка песню. Из них помню про поздний телефонный звонок: «Голос в трубке слегка дрожит, я волненье твое ловлю, что с тобой случилось, скажи? Отвечаешь ты мне: «Люблю!» и «Простую песенку» с нехитрыми словами: «Прилетела мелодия незавидная вроде бы, и с тех пор эту песенку мы все время поем…» Вовка мечтал стать композитором и пробовал сочинять свои песни на стихи местных авторов. Так родилась мелодия песни «Напутственная», которую мы исполняли на выпускном вечере: «На прощанье с любимою школой прозвенит в коридоре звонок, с аттестатом в руке молодой и веселый выйдешь ты на просторы дорог. Да, профессий…». В тот год созвучной настроению была и песня из кинофильма «Друг мой, Колька» с соответствующими словами: «Вот и стали мы на год взрослей, и пора настает, мы сегодня своих голубей провожаем в прощальный полет. Пусть летят, они летят, словно в тихие дни снегопад…» и «Песня о друге» с прекрасными стихами: «Его не надо просить ни о чем, с ним не страшна беда: друг мой третье мое плечо…» которые исподволь готовили к дальнейшей жизни и расставляли приоритеты. В эти же годы родной город обрел свой собственный гимн, который тоже ориентировал в определенном направлении: «…По твоим голубым проспектам, где шумит тополей листва, не гуляли Гилев и Спеков - о героях память жива…» Это сегодня городской гимн редко звучит в эфире, а тогда он давал нужный настрой и обеспечивал преемственность поколений.

Из оркестра перешел в музыкальную студию и теперь в сопровождении ансамбля мы стали ездить с шефскими концертами. Из того репертуара в памяти остались песня из кинофильма «На семи ветрах» про разведку, которая в пути не поет и задорная: «Каблучки по асфальту стучат, на девчонку ребята глядят, а девчонка идет, напевая, песенку свою…» Соответствовала возрасту и эта напевная: «Листья желтые медленно падают в нашем старом забытом саду, пусть они тебя больше не радуют: все равно я к тебе не приду! Не приду не зимою, не летом я, не зови меня в сонном бреду. Даже если забудешь об этом, все равно я к тебе не приду». В это же время стала модной прекрасная мелодия танго "Маленький цветок", которую так здорово исполнять на кларнете.

Занятия в духовом оркестре, а потом в детской музыкальной школе развили слух, позволили овладеть музыкальной грамотой, познакомили с известными музыкальными произведениями. Пластинки с популярными и редким записями, как книги и нотные сборники стали предметами первой необходимости. Этому же способствовала общая музыкальная культура города Бийска, в нем был театр оперетты, на спектакли которого школьники получали бесплатные билеты, музыкальное училище, несколько детских музыкальных школ в разных концах города, хор ветеранов и знаменитый своим классическим репертуаром хор работников народного образования. Госторговля не справлялась с запросами молодежи на музыкальные произведения и на рынке стали продаваться из-под полы самодельные записи на рентгеновской пленке. Их называли пластинками «на костях». А в музыкальных отделах магазинов лишь по-знакомству можно было приобрести пластинки, где в качестве исполнителей были оркестр Луи Армстронга, Ив Монтан или та жа Майя Кристалинская. Хотя и популярного В. Трошина тоже было не просто было купить. Зато здесь можно было приобрести самоучители игры на разных музыкальных инструментах и ноты, и репертуарные сборники, и нотные тетради для клубной самодеятельности. Правда пластинки на периферию попадали, в основном, из последних копий (мы определяли это по цвету ярлыка – синий, красный или вообще белый), не говоря уже о качестве систем звуковоспроизведения, тогдашних радиол. Которые были откровенно плохими.

В то же время особенно популярным стал журнал «Кругозор» где всегда выходили эстрадные новинки, песни в исполнении, в том числе и зарубежных авторов, в виде гибких пластинок, вклеенных среди информационных страниц. Они становились своеобразной школой для музыкального воспитания молодежи. С «Кругозора» мы с одноклассниками учили греческий народный танец «Сиртаки», с него запомнились слова песен, таких как в исполнении Ю. Визбора: «И никому об этом не расскажешь, как ветры гимнастерку теребят, как двигатель взревает на форсаже, отбрасывая землю от себя. Плывут леса и города: а вы куда, ребята, вы куда?- А хоть куда - а хоть в десант, такое звание - курсант», про судно «Кострома» и «Три минуты тишины», а еще эта: «Поет морзянка за стеной веселым дискантом, кругом снега хоть сотни верст исколеси. Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только ты об этом лучше песню расспроси…» Хорошая песня становилась моим постоянным спутником в жизни. У туристского костра и на дружеской вечеринке, в автобусной поездке со школьниками или на отчетно-выборной конференции - она сопровождала меня повсюду. В старших классах школы это были «Фонари» Жана Татляна и «По переулкам бродит лето» А.Бабаджаняна, песенка о студенте: «Листает, листает, листает, учебник физики листает на ходу, не знает, не знает, не знает, что каждый раз я вслед за ним иду…» и композиции Эмиля Горовца, которые обогащали мой собственный репертуар. Другой школьный товарищ Сергей Шадрин выучился играть на гитаре, и мы тихонько вторили ему: «Девушка в платье из ситца, ситца каждую ночь мне сниться, сниться. Не разрешает мама твоя мне на тебе жениться…»Хотя иногда распевали популярные в то время песенки «Руды, руды, руды ры….А по-русски – рыжик…» про известный гриб или про черного кота, которого ненавидел весь дом. Но были и задушевные, по настоящему лирические вроде «Хороши вечера на Оби. Ты, мой миленький, мне подсоби: буду петь, да тебя целовать – научись на гармошке игра-ать!» в исполнении Аллы Иошпе и Стахана Рахимова, или из кинофильма «Коллеги»: «Пароход белый беленький, черный дым над трубой. Мы по палубе бегали, целовались с тобой…». К этому времени набрал популярность ансамбль «Дружба» под управлением Броневицкого с солисткой Эдитой Пьехой. Особенно самозабвенно она исполняла песенку на стихи Л. Ошанина "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего ни кому не скажу..." Но мне больше нравились немного иные: «Давай никогда не ссориться, никогда, никогда…», а уж незабвенная «Бригантина поднимает паруса…» казалась пропуском, визитной карточкой в когорту молодых романтиков. Откуда-то пришел еще один куплет, кроме классических и я вставлял его при исполнении песни: «И когда пришел рассвет бузины, прострелил пирату сердце враг. Над его могилой бригантина приспустила на флагштоке черный флаг» чем очень интриговал слушателей. Нельзя сказать, что мы были только белыми и пушистыми, отнюдь нет. Распевали и мы и такие как: « Они пошли туда, где можно без труда достать бутылку рома иль вина. Где пиво пенится и пить не ленятся, где тело женское ласкает взгляд…» Хотя пели про вино и продажных женщин, но не придавали этим словам первостепенного значения.

В 1961 году Юрий Гагарин совершил свой бессмертный полет в космическое пространство и подстегнул к созданию песен на эту тему. В тот год апрель в Сибири выдался теплым и мы уже в середине месяца ходили в рубашках с коротким рукавом, 12 числа по радио объявили о запуске космического корабля, пилотируемого Гагариным. Мы бежали в школу и на ее пороге, пытались разглядеть звездочку в небе, хотя не знали, что Гагарин уже приземлился под Саратовом и находится на Земле. Это радостное время отразилось и в песнях тоже. Они почти сразу становились популярными, хотя сегодня памятны: « Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут…» и про яблони, которые будут цвести на Марсе. Позже в доме появилась радиола Сарапульского завода и естественно пластинки. Отчего-то хорошо помню песенку о старшине милиции: «Как-то в утро раннее, рано спозаранку старшина милиции задержал гражданку. ...Утром он действительно увидал впервые очи темно-карие косы золотые…» да еще арию из оперетты, которую исполнял старый мул: «Без любви не стоит жить, не стоит жить, без любви печален свет. Мир хорош, когда влюблен, посмотри, как он хорош». В доме были и другие пластинки, но эти памятны до сих пор. Благодаря отцу, который иногда напевал мелодию из кинофильма «Аршин мал алан»: «Ай, спасибо Сулейману, он помог советом мне…» помню песни Рашида Бейбутова: «Я встретил девушку: полумесяцем бровь, на щечке родинка, в глазах любовь. Ах, эта девушка меня с ума свела…» и другую, удивительно подходившую к его лирическому тенору: «Гюльнора». Его голос то поднимался к вершинам Кавказа: «Гю-ль-но-о-ра!» то падал вниз, рассыпаясь брызгами горного потока: « Видишь грустный хожу, повторяя с утра: «Гюльнора, Гюльнора!»

Уезжая в Новосибирск на учебу, прощался с друзьями и подругами, понимая, что начинается новый этап жизни. Практически всю дорогу в голове крутились слова и мелодия песни "Сиреневый туман": «Над тамбуром горит прощальная звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда». Да еще какие-то стихи.

Зарубежная эстрада была практически "за семью замками", хотя вспоминается песня английских шахтеров "16 тонн даешь на гора, постарел, в кармане дыра... Хотел в рай попасть, да боюсь с голоду пропасть" исполненная низким басом и в соответствующем темпе. Память восстанавливает строки японской песенки: "Над морем над ласковым морем, вьются чайки дорогой прямою. И солнце светит и для нас с тобой целый день поет прибой", которая и до сих пор вызывает благостную улыбку. Самым, пожалуй, известным в то время зарубежным исполнителем был итальянский мальчик Робертино Лоретти, его голос был почти ангельским и редко из какого окна не раздавалось его удивительное пение. Даже сегодня, слыша в исполнении других певцов знакомую песню, вспоминается именно Робертино. "Лодка моя легка, весла большие - Санта Лючия, Санта Лючия..." - это итальянская народная песня, но нам она стала известна от Р. Лоретти. Так же как "Злато колечко с маленьким камушком синим на память каждой дивчине..." в исполнении певицы с Балкан. И в этом контексте всплывают слова: «Задумчивый голос Монтана звучит на знакомой волне...", то есть не сказать, что мы вообще не слышали зарубежных исполнителей, но их влияние было столь малым, что память отказывается заполнить возникающий вакуум. Разве что, слаженное пение парней из Ливерпуля и их ошеломляющий успех. Но "Биттлз" был практически недоступен, лишь на рынке можно было приобрести заветную пластинку "на костях". Однако каково же было разочарование, когда в ожидании заветной композиции с гибкого диска слышалась та же советская эстрада. К примеру: "Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветок. Утренней Венгрии, дар, принимая, дальше понесся поток. Этот цветок увидали словаки со своего бережка, стали бросать они алые маки - их принимала река. Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок... К цветку цветок: сплетай венок, пусть будет красив он и ярок". Это в лучшем случае, а в худшем - выбросить деньги на ветер за пустой диск. Но когда в компании сверстников вспоминаем песни своей молодости, то непременно упоминается серия, начатая песней А.Островского "А у нас во дворе". Ведь потом была и вторая часть: "И опять во дворе нам пластинка поет, и проститься с тобой мне никак не дает..." и ответ девушки, замечательно оформленный Майей Кристалинской под названием "Я тебя подожду". Автор стихов тонко уловил натуру лирической героини: "Ты глядел на меня, ты искал меня всюду, я, бывало, бегу ото всех твои взгляды, храня. А теперь тебя нет, тебя нет почему-то, я хочу, чтоб ты был, чтобы так же глядел на меня..." и вторая часть: "И все сбылось и не сбылось... и счастье есть, и счастье ждет, у наших старых наших маленьких ворот..." Сегодня знаю и заключительную песню этого замечательного цикла: "Вот снова этот двор, мой добрый старый двор. Я с тех счастливых пор три года не был в нем. На милом этаже квадратики огня, и с тех счастливых пор, горят не для меня..."

ИНСТИТУТ И ПЕСНЯ.

По радио пели про голубые города: «Мы на край земли придем, мы заложим новый дом и табличку прибьем на сосне…», а у нас в институте популярной была своя, на эту же тему: «Они в городах не блещут манерой аристократов, но в светлых просторных залах, где шум суеты затих, страдают в бродячих душах бетховенские сонаты, и светлые песни Грига переполняют их». Студенческие годы принесли множество песен, от шуточной, разученной на первом курсе «Раскинулось поле по модулю 5, вдали интегралы стояли, товарищ не мог производную взять...», переделанной на знаменитую мелодию, до песенки со словами: «В нашей большой долине все крестьяне, дружная семья, знают, что Каролина-это лошадь верная моя». Про артиллеристов времен Отечественной войны 1812года пел Юра Прыщенко, она запомнилась и стала почти своей: «Генерал-аншеф Раевский любит канониров. А мы зарядим пушечки, а мы закурим трубочки, а ну, ребята, пли!» и модной: «Под железный звон кольчуги, на коня верхом садясь, Ярославне в час разлуки…». Или вообще крайне простая по словам и мелодике «Расцвела сирень в моем садочке, ты пришла в сиреневом платочке. Ты пришла, я пришел и тебе и мене – хорошо!», а еще бесшабашная «…Не разрешает мама твоя мне на тебе жениться: был бы ты просто рабочим или жестянщик, банщик, в крайнем случае, милиционер - только не барабанщик!» все они постоянно напоминают о себе созвучием с молодостью.

Что удивительно, так это совсем небольшое число романсов отпечаталось в памяти. Памятны лишь несколько, один исполнял отец, купивший по случаю на барахолке гитару с коротким грифом, так называемую "цыганочку". Опробуя ее, и в дальнейшем, он своеобразно так пел: "Соколовский хор у "Яра" был когда-то знаменит и цыганская гитара до сих пор в ушах звенит..." Другой романс "Очи черные" памятен в исполнении Николая Сличенко в год моего окончания школы. Тогда он в своей интерпретации исполнил его по-цыгански, с надрывом, что приводило в неописуемый восторг мою одноклассницу Люсю Микушину, считавшую себя цыганских кровей. Еще один, довольно редко звучащий, напел мне тезка на сельхозработах перед вторым курсом. Потом слушал его в разном исполнении, но первое наиболее памятно. Это романс "Пара гнедых" с философской мыслью: "Были и мы рысаками когда-то!"

С осеннего вечера 1966 года в НЭТИ, когда впервые услышал В.Высоцкого, его новеллы не отпускали своей напряженностью и удивительными стихами: «На братских могилах не ставят крестов и вдовы на них не рыдают…» или «А на нейтральной полосе цветы - необычайной красоты…» Потом его песни из альпинистского цикла, написанного для кинофильма, такие как эти: «Парня в горы возьми, рискни, не бросай одного его, пусть он в связке одной с тобой - там поймешь: кто такой!» и «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы, будто некуда деться. И спускаемся мы, с покоренных вершин, оставляя в горах, оставляя в горах, свое сердце...» или «Альпинистка моя, скалолазка моя, каждый раз меня, из пропасти вытаскивая, ты бранила меня…» запали с душу. А так же не вошедшая в кинофильм «Вертикаль», вот эта: «Отставить разговоры, вперед и вверх, а там… Ведь это наши горы они помогут нам… » стали основой собственного собрания туристко-альпинистких песен. Однако не забывались «Песня о Родине», почему-то помню ее в исполнении американского певца Поля Робсона: «Ши-ро-ка страна м-о-я ро-дна-я…» когда он аккуратно делил слова на слоги и песни Островского «А у нас во дворе есть девчонка одна…», «В туфлях на гвоздиках в тоненьком свитере, глупая все тебя мучит одно…» в исполнении Иосифа Кобзона. И ответ, задушевно спетый Майей Кристалинской: «А за окном то дождь, то снег и спать пора, но никак не уснуть. Все тот же двор, все тот же смех и лишь тебя не хватает чуть-чуть». Но и «Не забывай!» И. Дунаевского с хорошими стихами: «Когда умчат тебя составы за сотни верст в родимый край, не забывай родной заставы…» или Тихона Хренникова: «Что так сердце, что так сердце растревожено, словно ветром тронуло струну?! О любви немало песен сложено, я спою тебе, спою еще одну». А ведь были еще песни ансамбля «Ореро», особенно проникновенной казалась эта: «Тополя, тополя в город мой влюбленные, на пути деревца, деревца зеленые, и как в юности вдруг, вы уроните пух на ресницы и плечи подруг». Они как нельзя, кстати, создавали эмоциональную основу момента.

Популярной тогда стала замечательная радиопередача «Встреча с песней», автором и ведущим которой был Анатолий Горохов, пропагандировавший лучшие песни века. Все вместе: впитывающее время молодости, активная позиция и хороший музыкальный фон, способствовали формированию песенного самосознания. И сейчас, нет-нет да придет на ум мелодия, вспомнятся слова, и вот уже в полголоса просится тихая песня: «Кто сказал, что я сдал, что мне рук не поднять, что я с песней порвал, что рюкзак не собрать...» или Ю.Визбора «Кожаные куртки, брошенные в угол, тряпкой занавешено низкое окно, бродят за ангарами северные вьюги…» и защемит пронзительной болью в груди. Вообще бардовские песни, отражающие собственную позицию автора, стали мною особенно цениться. В минуты задумчивости и сегодня вспоминаются строки А. Городницкого «К ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди, где без питья и хлеба, забытые в веках, Атланты небо держат на каменных руках…», а когда становится уж очень тоскливо, приходит на память песня, подаренная новосибирскими спелеологами во время путешествия в горах Алтая. Удивительная мелодия и красивые слова «Баксанского вальса», но ни того, Визборовсого «Лыжи у печки стоят…», а другого, напоминают бродячую походную молодость: «Гори мое лето оранжевым цветом, уже не звенят над Баксаном гитары – все стало сложнее, а может быть проще, да жаль только листья все поразметало…». Другой раз всплывут из памяти слова: «Выверен старый компас, проверены карты и кроки и выштопан на штормовке лавины предательский след. Счастлив кому знакомо щемящее чувство дороги…» Или песня Б. Окуджавы к кинофильму «Полночный троллейбус»: «…Твои пассажиры - матросы твои, приходят на помощь. Я с ними не раз уходил от беды, я к ним прикасался плечами. Как много представьте, себе доброты в молчанье…» Встают перед глазами друзья, уже покинувшие этот мир и однокашники, ставшие серьезными людьми, школьные товарищи и выпускники института. Все те, кто встречался на моем жизненном пути по работе или по случаю, или просто попутчики.

Однажды в поезде, следовавшем в направлении города Барнаула, обратил внимание на орденские планки пожилого попутчика. Их было четыре, совершенно одинаковых, муаровых черно-оранжевых. Я узнал их - это были планки ордена солдатской Славы, но он имел три степени. Двумя орденами Славы был награжден дед по матери, у него же видел точно такие же банты от солдатского Георгия. Но чтобы четыре ордена Славы было у одного человека- этого никогда прежде не приходилось даже слышать. Познакомились, оказалось, что В. Т.Христенко действительно награжден орденом Славы всех трех степеней и при том дважды первой степени: один раз посмертно, но выжил, а другой раз за новый подвиг. Он был фронтовым разведчиком и доставленные им сведения достойно оценивались. Когда после войны награды нашли их обладателя, оказалось, что он четырежды орденоносец самого выдающегося отличия солдата, ордена Славы. Василий Тимофеевич поведал, что он не единственный, награжденный четыре раза, таких людей несколько. О таких как он, рассказывал в своих телевизионных мемуарах Константин Симонов, задумавший поведать советскому народу и всему миру о настоящих, окопных героях Великой Отечественной войны. Тогда меня поразила простота и душевность героя, он вспоминал о своей военной судьбе и жизни, я рассказывал о знакомых фронтовиках, в том числе и об отце. Оказалось, что орденоносец, как и мой отец, любит песню Анатолия Новикова, и мы негромко спели один куплет в память о солдатах нашей Родины. Та встреча в 70-х годах, а потом еще одна в гостинице уже в 80-х, с рядовым Великой войны показали мне настоящее лицо победителей: не киношных, не тех, что стоят на трибуне во время парада, увешенные орденами и медалями, а тех, кто на своих плечах вынес всю тяжесть войны. А дело было так: ко мне в гостиничный номер постучался ветеран и пригласил разделить с ним радость встречи с однополчанами. Он посетовал, что из тех, кто сейчас собирались на торжество, в большинстве своем прибыли в действующую армию после 1944года. Они много моложе моего собеседника, прошедшего войну от «звонка до звонка» и не хлебали солдатской доли полной ложкой. «Они теперь офицеры запаса, а я как был рядовым, так им и остался» - жаловался мне ветеран, приглашая помянуть его погибших друзей. «Знаешь, чего больше всего нам хотелось на фронте?», спрашивал он меня и сам же отвечал: «Выспаться!» Он был артиллеристом и потаскал свою пушку на руках достаточно. По песку и по болотам, вкатывая в гору и устанавливая на позиции. «Война – это тяжелая работа, уставали страшно. И обыкновенным желанием было - выспаться» - вспоминал ветеран. О том же говорил В.Т.Христенко, о том же упоминал отец. Про него-то понятно, он был шофером и в рейсе под нудную песню мотора «полуторки» мог уснуть прямо за рулем. «Чтобы не спать, мы в котелок всякую металлическую мелочь насыпали, а его вешали у заднего стекла. Качаясь, он постоянно гремел, отвлекал и не давал уснуть»- рассказывал отец. «Особенно зимой, на Ладоге, где машины шли сплошной колонной, не включая фар. Отвернув в сторону, можно было запросто провалиться в полынью, которых было множество после дневных авиационных налетов». Он выжил, стал моим отцом и наставником по жизни, подарил замечательные мелодии и примеры поведения в необычной обстановке, умение ценить друзей и петь прекрасные песни.

Еще в выпускном классе к нам на практику пришли студентки пединститута. Они были чуть старше нас, но мы с ними быстро нашли общие темы. После окончания практики мы нередко посещали их в общежитии пединститута и девушки познакомили нас со своим студенческим репертуаром. Основная песня «Глобус» считалась студенческой. Позже узнал, что написана она вовсе не студентом и не для них даже, но стала действительно «своей» в этой среде. «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой, глобус крутится, вертится, словно шар голубой. И мелькают города и страны, параллели и меридианы…» пели вместе со студентами и мы, будущие абитуриенты. Девчата познакомили с творчеством Ю.Визбора, Ю.Кима, Е.Клячкина, Б.Окуджавы и других авторов. Когда сам стал здесь учиться, то первым делом пришел в туристическую секцию и уже в сентябре мы отправились в свой первый поход на Канонерское озеро, а потом на реку Катунь. У туристского костра появляется необходимость в других песнях, нежели дома. Нужными словами становятся вот такие: «Пять ребят у костра поют чуть охрипшими голосами. Если б слышали те, о ком эта песня сейчас звучала, прибежали б сюда тайком, чтоб услышать ее сначала…» или «Ну-ка, встаньте, ребята, бросьте ветку в костер: чтобы ты не спешила уходить от костра, чтобы ты полюбила за песни меня…». В секции появились новые друзья-туристы Володя Саранчуков, Борис Козлов, Лена Копанева, с которыми мы совершили не одно путешествие в горы Алтая не только летом, но и зимой, на лыжах. В походах были и однокашники Саша Шадрин, Наташа Овчинникова и др. С ними не раз прошел горными хребтами, побывал под Белухой на Ак-кеме и штурмовал скальные прижимы на реке Аргут, ходил сам по горам и водил туристов в качестве инструктора. Там познакомился с легендарными людьми замечательными представителями алтайских туристов Тигреем Дулькейтом, в то время старшим инструктором турбазы на Телецком озере, Израэлем Имасом старшим инструктором Бийской турбазы. Это от них осталась в памяти песни «Все перекаты, да перекаты, послать бы их по адресу - на это место ведь нету карты, и мы идем по абрису…» или эта: «Вечер бродит по лесным дорожкам, ты ведь тоже любишь вечера. Подожди, постой еще немножко – посидим с товарищами у костра…» На втором курсе у нас в группе появился новый студент – Ваня Моисеев, он перевелся из Томска и принес с собой новые песни. В основном это были авторские Б.Окуджавы, В.Высоцкого, Ю. Визбора. Нередко он напевал: «За что ж вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват. Она сама его морочила…» или «Вдвоем с Серегой мы шагаем по Петровке, по самой бровке, по самой бровке. Жуем мороженое мы без остановки, в тайге мороженого нам не подают. То взлет, то посадка…» они отложились в памяти и стали как будто собственными.

Позже для обеспечения деятельности городского турбюро появилась идея открыть на институтском факультете общественных профессий курсы инструкторов туризма. Набрали желающих со всего города, провели занятия, а потом отправились в инструкторский поход по речке Бертке, что течет с водораздела Бии и Катуни. Здесь мы с друзьями уже бывали ранее и потому нам- членам турсекции поручили возглавить отделения начинающих, выступая в роли их инструкторов. Командовал сборами Николай Петрович Матлыгин. С ним мы бывали в сложных походах, например, зимой прошли маршрутом третьей категории сложности с применением в качестве лыжного оборудования «каяка». Это палка вроде весла, заостренная с одного края и имеющая закругление вроде ложки с другой. Техника движения с ним ранее не использовалась в массовом туризме, ходили на лыжах с палками, а каяк был очень удобен особенно на спусках. Мы снимали на кинокамеру технику движения с каяком, в основном в районе приюта Айрык. В том походе в нашу группу пришли два Николая Попов и Больнов, которые впоследствии стали заядлыми туристами. Особая душевная близость возникла у меня с Сашей Шадриным. Он был прекрасным парнем, отличным спортсменом, на лыжах бегал, залюбуешься! Мы между собой звали его то Мантюранта, за стремительный лыжный ход, похожий на бег финского спортсмена, то Мабутой. Ибо на первом курсе он носил пилотку-испанку, а товарищи шутили: «Ты, Саня будто испанский Франко или толи как Мабута, Чомбе, а может и Касавубу вместе взятые». С тех пор за ним закрепилась это шуточное имя - Мабута, даваемое в турсекции каждому. Санька же при выборе завхоза туристской секции предложил мою кандидатуру и прокомментировал это так: « Всюду завхоз – самый важный человек, серьезный, уважаемый и должен иметь соответствующее имя. Давайте с этих пор нашего завхоза звать соответствующе, например, Егор Семенович», позже имя как- то отпало, а отчество прикипело, тем более что по отцу я действительно Семенович. Так вот Саше Шадрину чрезвычайно нравились песни Юрия Визбора, он любил их за острое проявление чувств. Знал их почти все, но одну уважал наособицу. Приведу ее почти полностью, в память не только об авторе, но и погибшем друге. «Так вот моё начало –

Вот сверкающий бетон.

И выгнутый на взлете самолет.

Судьба меня качала,

Но и сам я не святой

Я сам ее толкал на поворот.

Простёганные ветром

И сбоку и в упор,

Приятели из памяти встают.

Разбойными корветами,

Вернувшиеся в порт,

Покуривают трубочки: «Салют!»

Моя дорога синяя

Летит за острова

Где ждет меня на выгнутой горе

Подернутая инеем

Пожухлая трава

И пепел разговора на заре.

После института он работал на Севере на станции Нагань, вернувшись на родину, пришел старшим инструктором Бийской турбазы, оказавшись прекрасным преемником старших товарищей. Он и погиб, изыскивая новый маршрут, утонул вместе с УАЗиком, провалившись под лед. От Саньки остались визборовские строки: «Снова нас ведут куда-то и не ясен наш маршрут. Видно горы виноваты – не сидим ни там, ни тут…»

Некоторое время я работал в научно- исследовательском институте, наш отдел вел исследования, в том числе, и на ускорителе электронов и песня В. Высотского со словами «Бомбардируем мы ядра протонами, значит мы антиллеристы» казалось про нас. И это истинная правда, так как по своему профилю наш НИИ курировало 7 управление (боеприпасов) министерства обороны. Коллеги по работе с удовольствием обменивались между собой дисками-гигантами с качественными записями песен и магнитофонными кассетами. Новеллы Высотского котировались достаточно высоко. Все потому,что он не принадлежал к официальным пропагандистам правящей партии и имел смелость видеть коросты на ранах советского строя. Заметил, что авторская песня в это время пользовалась наибольшим почтением у населения. Не последнюю роль в их репертуаре занимали песни о войне, которые до сих пор я очень любил. Про Леньку Королева: «Он кепчонку, как корону - набекрень, и ушел на войну…», «Вы слышите: грохочут сапоги, и птицы ошалелые летят, и женщины глядят из-под руки? Вы поняли, куда они глядят?» - Булата Окуджавы, его же «Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли - повзрослели они до поры…» В. Высотского «Штрафные батальоны», «Песня о звездах», «Спасите наши души», дилогия об одном воздушном бое летчика и самолета-истребителя» или «Он не вернулся из боя». Официальная культура предпочитала «подстриженные» тексты, хотя среди них встречались и очень хорошие. Так в кинофильме «Доживем до понедельника» главный герой исполнял прекрасную, душевную песню «В этой роще березовой вдалеке от страданий и бед, где колеблется розовый немигающий утренний свет. Где прозрачной лавиною льются листья с высоких ветвей: спой мне иволга песню пустынную, песню жизни моей…», которая практически забыта и не исполняется даже в дни Победы. Позже будет экранизирован роман А. Калинина «Цыган» и по воле автора актер Михай Волонтир споет замечательную песню в госпитале ветеранов для своего фронтового товарища. Песня эта на стихи С. Гудзенко «Нас не надо жалеть ведь и мы б никого не жалели, мы пред нашим комбатом как пред господом Богом чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали…» просто рвала душу своей суровой правдой о войне. Как и фильм «Офицеры» с замечательной фразой: «Есть такая профессия – Родину защищать», ставшей культовой для нескольких поколений. И сегодня молодые с удовольствием смотрят его, слушая и проникновенную песню оттуда: «Посмотри на моих ребят – с фотографий увядших глядят, те, что приняли первый бой, стали просто землей-травой…» Из кинофильмов тех лет запала в душу и стала своей песня Е.Птичкина «Я в весеннем лесу пил березовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал. Что любил – потерял, что имел, не сберег…» в ней есть такие пронзительные строки, что кажется они обо мне: «Зачеркнуть бы всю жизнь, да сначала начать…да вот только ли примет ли Родина-мать?...» А в большинстве своем тогдашние эстрадные песни были слишком идеологизированы и подчинены воле правящей партии, будто из них вырвали душу. Разве что «День Победы» Давида Тухманова разительно выделялся на этом фоне.

Во время торжественных мероприятий государственного масштаба или транслируемых телевидением съездов КПСС, партийные руководители сами не исполняли даже государственного гимна, не говоря уже о партийном. Они помалкивали в то время, когда присутствующие воодушевленно пели их. Они тем самым сами подрывали веру в силу массовой песни.

Они-то слушали даже запрещенную группу «Биттлз», и песни В.Высоцкого, а нам доставались лишь перезаписи с плохих копий нестудийного исполнения. Вслед за ними и прочие партийные функционеры отодвигали на задний план песни патриотической направленности, предпочитая те, которые им нравились. Среди них даже песни А.Галича, М.Звездинского, которые с большой натяжкой можно считать патриотическими. Конечно, у В. Высоцкого были замечательные стихи и песни, он умел подмечать и отражать в них особенности нашей тогдашней вывернутой жизни. И блатная его романтика тому подтверждение: этим циклом он показал, что кроме официальной тематики есть еще и другая, тоже отражающая действительность. Но совсем иная.

После института, продолжая встречаться со знакомыми людьми, мы с женой все больше стали испытывать притяжение русской народной песни. В нашем репертуаре появились «Славное море – священный Байкал», «По диким степям Забайкалья», которые любили друзья, приехавшие со станции Хилок Забайкальской железной дороги. «Из-за острова на стрежень» стал манить Стенька Разин и тройка почтовая двумя вариантами событий привлекали к себе. Супруга любила пропеть несколько куплетов «Вижу чудное приволье, вижу нивы и поля…», песни, котрую исполняла, будучи школьницей со сцены своего Дома культуры. Вспоминала подруг, свою молодость. Она внесла в наш репертуар широкоизвестные русские песни, такие как: «То не ветер ветку клонет», «Ой, полна, полна коробушка», «Мы на лодочке катались» и многие иные. Эти песни до сих пор источают народный дух, подпитывают высоким чувством принадлежности к великой нации, настоящей русскостью. Они сориентировали нас на глубокие культурные ценности народного наследия. Конечно, не забывались песни молодости, например, Серафима Туликова «Я в тебя не влюблен…», «Не повторяется такое никогда» и многие другие. При случае могли вспомнить «Марш демократической молодежи мира» сурово так, почти речитативом, протянув: «Дети разных народов мы мечтою о мире живем…» и спеть про мальчишек: «Рисует узоры мороз на оконном стекле, но нашим мальчишкам сидеть не понраву в тепле…», про маму «Я служу на границе, где полярная мгла. Ветер в окна стучится, путь метель замела. Нежной ласковой самой – письмецо тебе шлю: мама, милая, мама как тебя я люблю…». Вспоминали про фронтовиков «Носите ордена! Они вам за Победу, за раны ваши честные даны. Носите ордена, в них теплятся рассветы, что отстояли вы в окопах той войны» и народную «22 июня ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Пели лирические «Ну что вы хотите, хорошие сны. Вы мне расскажите о тропках лесных…», «А я бросаю камушки с крутого бережка, далекого пролива Лаперуза…» и колыбельные для своих детей «Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора. Маленьким птичкам и маленьким детям спать наступила пора». Хорошие песни 60-х годов: «Давай никогда не ссориться, никогда, никогда…» или «Ты сама догадайся по голосу семиструнной гитары моей…» и даже «Гюльнора» с такими высокими нотами, что казалось можно и задохнуться, вытягивая их. Теперь вдвоем с супругой на дружеской вечеринке и в компании мы пели их, эти замечательные вещи. На одном смотре художественной самодеятельности услышали «Катерок» - своеобразную парную песенку, разучили ее и потом часто напевали в кругу знакомых. « Дует с моря ветерок, ходит в море катерок. Часто он ко мне на пристань приходил на огонек…» Пришло понимание, что мелодика русской народной песни очень схожа с тем, что создано Григорием Пономаренко. Не только его цикл на стихи Сергея Есенина, вроде: «Выткался над озером алый свет зари, а в бору со звонами плачут глухари. Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло, только мне не плачется…», но и ранние произведения. Песни его легли на уже подготовленную почву и оказались как нельзя востребованными. К месту стали народные «Раскинулось море широко, и волны бушуют в дали. Товарищ, мы едем далеко…», «В низенькой светелке», известная больше как «Пряха», которая под окном сидит с думой без конца. «Тонкая рябина» с чудными словами о неразделенной любви: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына?» или «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит,- то мое сердечко стонет, как осенний лист дрожит. Извела меня кручина…», «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки, позарастали мохом, травою…» и другие, распевные, широкие как истинные чувства. Стали собирать песни с нескольким вариантами развития событий. К примеру «Ах, зачем эта ночь, так была хороша! Не болела бы грудь, не страдала б душа» могла иметь разные продолжения то от лица мужчины, то - женщины. «Ароматной весной повстречался я с ней, расцветали цветы, сладко пел соловей». С трагическим окончанием «Не внимая мольбам и рыданьям моим, вдруг пошла под венец не со мной, а с другим», но ведь еще и так: «Почернело вокруг, нет тебя голубь мой, улетел, изменил, ночь проводишь с другой». «Тройка почтовая» предстала в изложении то ямщика, беседующего с седоком: «Ах, милый барин, скоро святки, а ей не быть уже моей…», то в виде наблюдения за этим молодцом скучающего путешественника: «Столько грусти в той песне унылой, столько чувства в напеве родном, что в груди моей хладной, остылой разгорелося сердце огнем» или «Ямщик лихой – он встал с полночи, ему взгрустнулося в тиши. И он запел про ясны очи…» То в откровениях потерпевшего крах в связи со смертью любимой: «Потом соскачил с удалого коня, и вижу я труп на дороге», то в форме наказа накануне смертного часа: «А жене скажи слово прощальное, передай кольцо обручальное, про меня скажи, что в степи замерз.» У русской народной песни есть удивительная очистительная сила, несмотря на все жизненые перепетии и неурядицы она настраивает на хорошее, на преодаление, на позитив. Пусть она вызывает слезы, но те слезы от полноты чувств, от сопереживаний. Такой же силой обладают и мелодии Григория Пономаренко. Сегодня трудно определить, не обладая специальными знаниями, где здесь какая: «Позарастали стежки-дорожки» - это авторская или народная песня? А эта: «Ой, рябина кудрявая белые цветы, ой, рябина, рябинушка, что взгрустнула ты?» имеет своих родителей, или ее спокойно можно отнести к фольклорным? Прекрасно помню и чувства и то состояние необычайности, когда впервые услышал «Подари мне платок, голубой лоскуток, и штоб был по краям золотой завиток. Не в сундук положу, на груди повяжу, и что ты подарил - никому не скажу!» А сейчас ее естественным дополнением и продолжением является песня про Оренбуржский пуховый платок. В молодости она не так вонзалась в сердце как сейчас, когда родители отошли в мир иной и понимание безвозвратности призошедшего заставляет по-иному исполнять ее. Вы только вслушайтесь, что за прелесть эта песня: « В этот вьюжный неласковый вечер, когда снежная мгла у ворот. Ты накинь, дорогая, на плечи Оренбуржский пуховый платок…» Особенно задушевно она выходила, когда супруга вела ее первым голосом, ведь она исполняла ее и про себя: в 70-м году она приехала на Алтай по распределению, оставив родителей и любимую маму в европейской части России. В лучшем случае один раз в год во время отпуска удавалась навестить ее, а потом все реже и реже. Песней она просила простить ее за недостаток внимания, за оторванность от родного дома, за то, что не смогла отдать маме свою любовь полной мерой. Потому и эти слова: "Осенние листья шумят и шумят в саду, знакомой тропинкой с тобою я рядом иду. И счастлив лишь тот, в ком сердце поет..." оказываеются не только лирическими, но и глубоко патриотическими.

Еще до перестройки нашей страны на новый социальный лад, композитор Д. Кобалевский составил программу по музыке для средней школы. Так вот в ней утверждалось, что в музыке три кита. Первый кит -песня. Она и стала моей органической частью. Она - неотделимый элемент моей души, моя самооценка и грань кристала личности. Без нее, наверное, во мне будет не совсем гармонично устроена связь прожитого времени с эпохой на которую пришлись годы моей молодости. Песня "звала в дорогу" и помогала на перепутье, соединила меня с друзьями и связала с русской национальной культурой. Она- это то, что составляет мою человеческую сущность.

Русская песня! Спасибо тебе за прекрасную возможность не только словами, но и звуком, интонацией, ритмом, эмоциями выражать свое состояние. Я не композитор и не силен в музыкальных терминах, и даже не исполнитель музыкальных произведений, чтобы говорить об органике, просто песня лишь мой способ общения с окружающими. К ней нельзя подходить с практической или рациональной меркой, но без нее жизнь оказалась бы невыразительной и скучной. И сейчас есть разные песни: одни находят отклик в сердце, другие вызывают неприятие, третьи оставляют равнодушными. Как и мелодии они могут нравиться , а могут и нет, одни могут остаться в памяти , а другие тут же вылететь из головы. Но те, что наполнили душу в молодости, остались навсегда в памяти. Молодость – безвозвратна, а вот песни, - они остаются. Как поется в одной популярной: "Только песня остается с человеком: песня - лучший друг мой навсегда!" И это - правда, потому что вряд ли, кто возьмётся ее опровергнуть.