Самую большую глупость в своей жизни жители города под названием БирварА совершили в 701 году по местному летоисчислению. Жителей было не так много, и каждый из них принимал в этой большой глупости участие, потому что совершенно невозможно удержаться от какого-нибудь дела, когда им заняты все вокруг.

Бирвара был очень старый город; и, так как жители предпочитали легенды и сказки твердым и строгим летописям, до сих пор считалось, что он спустился с неба по крошке – большими такими, белыми крошками.

Никто из живущих в городе никогда не видел снега, ведь страна, в которой находится Бирвара – на юге, и там совершенно неоткуда взяться тем огромным сизым тучам, из которых он обычно высыпается. Но когда-то давно такое все же случилось, и говорили, что наутро, когда горы белых крошек растаяли, под ними уже был город.

Главного жителя Бирвары звали Ирьен. По правде говоря, все жители считали себя главными, и это совершенно неважно. Просто он первым попался нам на глаза, когда мыл тряпкой на палке большое оконное стекло в подъезде одного старого дома. Мыть окна было его основной профессией, и нельзя было сказать точно, нравиться ему это или нет; так же как и нельзя было сказать, нравиться ли ему то, что девочка по имени Ним, одна из квартиранток, сидит на подоконнике, болтая ногами, и говорит:

- Я скоро уезжаю.

- И вправду?

Из Бирвары никто никогда не уезжал, а те, кто рассказывал о путешествиях, слыли сказочниками, и их специально собирались слушать дети, садились прямо на теплую мостовую и, закрыв свои изумрудные от природы глаза, представляли себе эти далекие страны, которые сильно смахивали, однако, на те пейзажи, которые можно увидеть и в городе. Но Ирьен не придал словам Ним большого значения.

- Говорят, одна танцовщица, - продолжила она, перескакивая на другую тему. – Ну, из тех, с улицы Дасар, она оцарапала себе руку и умерла. Знаешь?

Ирьен не знал. Он редко гулял по улице Дасар – толкотня, резкие звуки самой разнообразной музыки смущали его, ему даже казалось, что на этой улице он становится настолько маленьким, что перестает отражаться в витринах.

Ним тем временем влезла с ногами на подоконник и, выпрямившись, принялась кружиться.

- Я тоже могла бы так! Я тоже могла бы так! – радостно выкрикивала она.

- Могла бы умереть? – равнодушно спросил Ирьен.

- Да нет же! Я могла бы танцевать на улице, - голова у Ним закружилась, и она спрыгнула с подоконника, вцепившись в перила. – Хотя умереть я, наверное, тоже могу, - она в задумчивости занесла ногу над первой ступенью, ведущей вниз, а потом, прищелкнув языком, договорила:

- Но я ведь уезжаю на следующей неделе. Мне это пока совершенно ни к чему.

И она убежала, оставив Ирьена с этим нехорошим словом «пока» один на один. За Ним он не волновался. Это было не в его обыкновении – волноваться о ком бы то ни было; просто с годами Ирьен приобрел привычку вытягивать из чужой речи неприятные, тревожные слова, и примерять их на себя. Такие слова летели на несчастного Ирьена отовсюду. Он совсем перестал читать книги и газеты, он обходил стороной дворника Лембаля; он заставлял себя отвлекаться на какие-нибудь спокойные и привычные вещи, но все равно, стоило ему услышать, что в соседнем дворе повозкой переехали собаке лапу, Ирьен тут же начинал думать, что люди, в сущности, те же собаки, а у той, вдобавок, были такие же черные с проседью усы, как у него, и как мы все бессильны перед чем-то огромным и слепым, которое запросто может затоптать его, Ирьена, в любую минуту, и даже не поймет, что сделало. И вот теперь это «пока». Это что же, черт возьми, значит?

А в это же самое время, из узенькой комнаты дома напротив, на то окно, за которым мучался раздумьями несчастный Ирьен внимательно глядели два зеленых, подслеповатых глаза. Старая мадам Олин, отодвинув кадушку с фикусом в сторонку, ждала, что в окне снова начнется какое-нибудь движение. Но больше в окне ничего не происходило, а вот у парадного входа дома, в котором она жила, мальчишка по имени Далан рассеянно дергал ручку дверного колокольчика. Далан работал разносчиком газет, и каждый день бегал по трем доверенным ему улицам, просовывая в почтовые ящики две городские газеты – утреннюю и вечернюю. Обе они были тоненькие, потому что крупных событий в Бирваре происходило мало, и несколько страниц черно-белой печати были обычно заняты тем, что приносили в редакции местные бирварские литераторы.

Литераторов в городе было достаточно, и все они исправно творили изо дня в день, изредка позволяя себе перерывы на сон и еду; при этом прозаики обычно писали днем и публиковались в вечерней газете, а поэты творили по ночам, и несли свои вирши, соответственно, в утреннюю. Надо ли объяснять, что вечерняя газеты была куда более популярна, потому что никому не хочется читать по утрам стихи. Читать по утрам стихи могут только сами поэты, это понятно любому маленькому зеленоглазому чаду Бирвары, а поскольку любому человеку нужно иногда спать, на улицах города днем можно было увидеть спящих поэтов – накрывшись утренним номером, они похрапывали где придется – на тротуарах, скамейках, на траве и на оставленных хозяевами повозках.

Далан все еще робко дергал колокольчик у больший двустворчатой двери, потому что ящика у дома Олин не было. Его еще с утра снял с крюка дворник Лембаль, для того чтобы подкрасить яркой желтой краской номер дома, красующийся на его боку. Желтой краски Лембаль у себя в дворницкой не нашел, и решил, что нарисует девятку завтра, а ящик обратно не повесил.

Колокольчик суетливо звенел, но никто в доме его не слышал, а Олин, жившая ближе всех к парадному входу, была слишком занята разглядыванием окна дома напротив, чтобы обращать внимание на что-нибудь еще.

В конце-концов Далан закончил терзать колокольчик и пошел вниз по улице, шаркая ногами и глазея по сторонам, потому что работы на сегодня у него больше не было.

В небе светило изжелта-белое южное солнце, раскаляя крыши до такой степени, что спящий на одной из них поэт Рикад нервно дернулся, проснулся и обнаружил, что у него обгорел нос.

- Тьфу ты черт, - громко сказал поэт и встал на ноги, отчего крыша затрещала и защелкала. Далан рассеянно повернул голову на шум и увидел переулок, а когда уже повернешь голову и увидишь переулок, волей-неволей приходится сворачивать, тут уж ничего не поделаешь.

Переулок этот назывался Морским, хотя к морю он не вел и более того, на нем не было даже ни одного дома, выкрашенного в синий цвет. Честно говоря, во всей Бирваре не было переулка, который меньше напоминал бы о море.

В тени большого зеленого дома спал уличный пес. Далан громко шаркал ногами, но пес не проснулся, потому что в целом привык уже к любому на свете шуму. Морской переулок петлял, петлял и наконец уперся в площадь; по правде говоря, он всегда упирался в нее. А площадь эта была самой старой в Бирваре, если только в городе, который когда-то целиком спустился с неба, какие-то места могут быть более старыми, чем другие.

Посреди площади был большой бесформенный камень, на котором выбита была некая надпись; слова этой надписи, однако, были совсем не похожи на тот язык, на котором разговаривали в Бирваре, и местные мудрецы и ученые обожали строить различные предположения, как же эту надпись можно перевести. А поскольку в городе, как я уже говорила, больше любили легенды и сказки, чем историю, переводов выбитой надписи существовало великое множество, и это было удобно, потому что каждый мог выбрать для надписи то значение, которое ему больше приходилось по вкусу. Так камень обрастал преданиями, и вообще давал массу причин для пристального внимания к своей персоне, и поэты с прозаиками, сменяя друг друга в дневном и ночном карауле, постоянно бродили где-то неподалеку, томно вздыхая и закатывая глаза.

Человека с черной бородой, сидящего возле камня, звали Ривье, и поэтом или прозаиком он не был. Он отдыхал, зажав между коленями маленький барабан, обтянутый кожей козленка, и первым обратил внимание на шарканье Далана.

- А что, мальчик, - подхриповатым от долгого молчания голосом спросил он. – Стало быть, сейчас уже вечер?

Далан шмыгнул носом и пожал плечами.

- А это у тебя, стало быть, - продолжал Ривье. – Газета, и она вечерняя?

- Ага, - неуверенно кивнул Далан, и, достав газету из-за пазухи, протянул ее барабанщику. – Хочешь почитать?

Сам Далан в грамоте еще мало чего понимал, но зато умел быстро считать до сорока, что, впрочем, для чтения газеты было малополезно.

Ривье протянул руку и лениво развернул газету, полную дневных опусов о жизни и смерти – бирварские литераторы очень любили писать о жизни и смерти, потому что тема эта выглядела значительно и веско. Развернул, посмотрел из-под приспущенных век на первую страницу и с удивлением отметил, что сегодня в газете, помимо всего прочего, есть новости. Это было необычно и удивительно – новости.

В небольшой статье значилось, что некий Абор Деливье собирается в одиночку построить на старой площади, прямо рядом с камнем, узкую деревянную башню, легкую и высокую, а на вершине сделать большой металлический котел-факел, а потом поджечь его в честь главного праздника Бирвары – Белого дня. Того самого, в который, по легенде, и возник город. Абор говорил, что это будет очень красиво, потому что изнутри факел будет битком набит корой дерева Охара, которая горит быстро, превращаясь в хлопья белого пепла, и когда этот пепел полетит на город и осядет на крышах, это будет символ того самого мифического «снега», который падал на пустую еще землю перед появлением Бирвары.

- Ишь ты, - хмыкнул Ривье, прочитав статью один раз про себя, а второй раз вслух – Далану. – Один такую штуку построит. Как думаешь, успеет?

Белый день должен был наступить через 16 рассветов, а коры и дерева явно нужно было много.

Далан пожал плечами. Он всегда так отвечал на вопросы, непохожие на те, которые ему обычно задавали взрослые: «Как тебя зовут, мальчик?», «Сколько я должен тебе за газету, мальчик?» и «Ты такое худенький, хочешь, я тебя покормлю?»

Ривье задумчиво постучал в барабан. Звук получился гулкий и какой-то округлый – Ривье любил свой барабан, и всем говорил, что козленок умер не зря, раз из него получился такой замечательный инструмент. И тут на площади появился еще один человек, точнее, много людей, в основной детворы, окружавшей худого высокого человека в мягких сапогах. Вся процессия остановилась неподалеку от камня, и все, кроме высокого, расселись на мостовой, а тот, неожиданно басовитым голосом начал:

- Как вы все знаете, везде вокруг Бирвары находится лес, а где нет леса, находится море, - все закивали. Любой ребенок знал, что вокруг Бирвары лес и море, и больше ничего нету. – В лесу расположено великое множество ручьев, берущих свое начало в чистых холодных источниках, которые бьют из-под земли. И вот, не далее, чем три дня назад я сидел возле одного такого источника и слушал мелодичное журчание воды...

В высоком можно было сразу же узнать одного из тех бродяг-сказочников, которые иногда появлялись на улицах, чтобы рассказать какую-нибудь новую легенду о дальних странах, или хотя бы о лесе, что начинался за Биварой - обычные горожане там почти никогда не бывали. О море странники тоже рассказывали, но реже, потому что по морю и плавали-то одни рыбаки, да и те совсем недалеко, все равно рыбы у берегов всегда было достаточно. Конечно, примерно раз в 50 лет снаряжали большой трехмачтовый парусник и шли туда, где обычно садится солнце, но каждый раз корабль шел, никуда не сворачивая, пока снова не упирался в бирварскую гавань. В легком недоумении моряки швартовали судно и объясняли всему городу, что из Бирвары некуда уплывать. А через пятьдесят лет новые моряки начинали громко заявлять, что те, прошлые, были просто недотепами, которые и судном-то править не умеют, и что может быть даже есть какие-нибудь другие города, кроме Бирвары, просто из-за этих недотеп прошлых моряков в Бирваре о них ничего не знают. Но теперь-то все будет в порядке, потому что за дело взялись они – настоящие морские волки. И скоро в городе загремят настоящие новости, уж будьте спокойны. И снова снаряжали корабль, получивший с годами имя Лапор-Туг, что означает «туда-обратно»; и снова шли прямо и прямо, а через несколько дней обнаруживали прямо по курсу берега Бирвары.

Примерно то же самое случалось с теми, кто заявлял, что за лесом, якобы, что-то есть. Все же остальные жители города твердо знали, что и за лесом, и за морем нет ничего, некоторые даже поговаривали, что именно это и гласит надпись на камне.

- Эй, бродяга! – прервал рассказ Ривье. – А что, за лесом, стало быть, тоже море?

Бродяга повернул голову и наморщил лоб – он не любил, когда его перебивали.

- Да, за лесом море.

- Как же так, - продолжил Ривье. – Как же за лесом море, если за лесом ничего нет?

- За лесом не может ничего не быть, - возразил бродяга. – Значит, за лесом море.

- Да-а? – протянул барабанщик. – Может, что написано на камне ты тоже знаешь?

- Знаю, - ответил тот.

- И что же?

- Там написано, - бродяга рассеянно посмотрел на камень. – «Никто не придет, пока не позовете».

Ривье фыркнул и стукнул в барабан.

- Так я тоже могу. А вдруг тут написан рецепт приготовления омлета? Или тот факт, что город называется Бирварой?

- Может и так, - бродяга неожиданно уступил и пожал плечами в точности так, как это делал Далан. Наверное, когда-то он тоже был маленьким мальчишкой, хотя сейчас это и невозможно было себе представить. А Ривье, удовлетворенный своей победой, громко застучал в барабан, зная, что неподалеку улица Дасар, и скоро кто-нибудь обязательно явится танцевать.

Первым явился Юлли, человек с рыжими усами на чрезвычайно шкодливом лице. С интересом глядя по сторонам, он вылез на площадь через окно заброшенного дома, так как прямого выхода с улицы Дасар туда не было, и тут же, пройдя мимо барабанщика, направился к бродяге.

- Скажите, - звонко спросил он, снова прерывая рассказ про чистый холодный источник в лесу (из рассказа следовало, что в ручье можно было отыскать золото лесных Хранителей). – А что находится за лесом?

Бродяга страдальчески поморщился и поднял лицо к небу.

- Я уже знать не хочу, что там, за этим лесом!

- Ну как же, это же так интересно, - упрямо продолжал Юлли, усмехаясь в усы. – Тогда, может быть, вы подскажете мне, что написано на этом камне?

Тут терпение человека в мягких сапогах лопнуло, он угрожающе взмахнул рукой, всем своим видом показывая, что никто еще во всей Бирваре не набирался наглости прерывать его так часто и такими дурацкими вопросами. Он хотел сказать что-то гневное, но раздумал, развернулся и широкими шагами пошел прочь под разочарованные вздохи детей.

- Если тебе так интересно, - подал голос Ривье. – он говорил, что там написано «Никто не придет, пока не позовете».

- На самом деле, - Юлли задумчиво потер подбородок. – Мне абсолютно все равно, что там написано.

И он не спеша побрел обратно, в сторону дома. Ривье помедлил немного, а потом встал, взял барабан подмышку и пошел следом. Уже через полчаса Дасар наполнилась гомоном, новость о башне передавалась из уст в уста, а вновь подошедшие спрашивали недоуменно:

- Что случилось? Опять снаряжают корабль?

В то же самое время Абор Деливье, понукая коричневой масти лошадку, вез к старой площади первую порцию бревен.

* * *

Ночь перед Белым Днем город провел в волнении. Новости с Дасар распространялись быстрее, чем те, что писали в газетах, и предыдущие 16 дней каждый житель Бирвары считал своим долгом принести на старую площадь несколько бревен или охапку коры дерева Охара.

Под утро Афо Гински, кровельщик, сидя на мостовой рассеянно спросил у сидящего рядом рыжего кота:

- Думаешь, стоит такую штуку поджигать? Это же издалека видно будет. Оно, конечно, издалека смотреть-то некому, а все-таки…

Кот выпучивал свои огромные зеленые плошки и молчал.

А потом факел подожгли. Он горел долго, весело выплевывая хлопья белого пепла, а весь город веселился, ловя пепел руками и распевая песенки. К вечеру нахмурилось, а заплутавшая в лесу сказочница Гидар внезапно увидела, что деревья редеют, и вышла на пустынный берег моря. Примерно в это же самое время с большого парохода Королевского Флота заметили прямо по курсу маяк, внезапно возникший на горизонте, и через два часа пароход пришвартовался в маленьком бирварском порту.

С этого момента сказка в городе Бирвара навсегда прекратила свое существование; все часы в городе остановились, задумчиво постояли минуту, и пошли снова, отсчитывая теперь уже совсем другое время.