Никто не преследовал меня, но я остановился, лишь когда вокруг замелькали чёрные стволы деревьев. Только сейчас я понял, что прятаться в лесу было довольно опрометчиво, если в этом мире все растения жаждут человеческой крови. Но, с другой стороны, в лесу меня найти труднее. Возможно, здешние деревья и кусты - что-то вроде пираний: не тронут, пока не почуют запаха пищи. Не дай Боже поцарапаться об какую-нибудь ветку.

Я осторожно переступил на мягком мху, оглядываясь кругом. Тесно стояли высокие тёмные сосны, между ними вился какой-то намёк на тропинку. Пахло смолой и ещё чем-то густым и тяжёлым. Кое-где под соснами притаились грибы, тонконогие и белёсые - а может быть, они даже светились? Я наступил на один, и из лопнувшей шляпки с чмоканьем вышел ядовито-голубой сок.

Было тихо, как в школе в воскресное утро. Я прислушался, различая где-то далеко, левее от направления тропинки, слабый шум поезда. Отлично: рельсы вполне могут - должны - вести в какой-нибудь город. Город - это люди. Люди - это помощь...

" Люди не видят, не слышат меня… они не виноваты…"

Я тряхнул головой, отгоняя на время обескураживающие догадки. Несмотря на записи Рена, я должен хотя бы попытаться установить контакт с горожанами. Даже если для них я окажусь бестелесным, как призрак, существуют люди, способные видеть призраков...

Я продолжал путь по тропке; дорогу мне указывали светящиеся грибы, почему-то особенно обильно росшие на обочине. Временами сквозь тёмные кроны сосен мелькало небо столь же ядовито-голубого окраса, как и сок грибов. Я держал направление, прислушиваясь к шуму поезда. Возможно, шёл длинный товарняк; возможно, очень полный пассажирский; шум всё не прекращался.

Раздался тонкий гудок, а затем - почти сразу, словно подхватив звук камертона - зазвучал по лесу тонкий крик, он множился и дробился, кричало сразу несколько существ, нет - многие десятки. Мои ноги влипли в землю, волосы на голове зашевелились. Крик на вдохе, на пределе, страшный, как у смертельно раненого, всё не умолкал.

Это была песня леса, и лес своей песней явно показывал, что я не ко двору.

Зажимая уши, я бросился вперёд. Корни подставляли мне подножки, ветки с треском ломались, цепляя плащ, но ничто не могло меня задержать, пока я с разбегу не вылетел на небольшую полянку, где запнулся об круглую лысину торчавшего из травы камня и упал, да так - костей не соберёшь.

Крики, словно того и ждали, стали затихать. Они сделали своё дело - сбили меня с пути. Пригнали вместо опушки в самую чащу, на эту поляну... кстати, что за поляна?

Из просвеченной солнцем травы тут и там высовывались валуны - побольше, поменьше, как панцири черепах или великаньи кости, как старые мудрые головы. На одном, высоком, похожем на назидательный указательный палец, виднелось что-то чёрное. Я поднялся и, прихрамывая, подобрался поближе.

Сначала я решил, что это ворон - и какой огромный! Длинные чёрные перья хвоста, исполинская, почему-то очень лохматая голова. Но птица повернула голову - а точнее, задрала её и поглядела на меня точь-в-точь как это делают совы.

"...Сирин?" - подумал я, вглядываясь в человеческое лицо птицы. Скорбные чёрные глаза, крючковатый нос и хищно изогнутые губы...

Птица услышала мою мысль и презрительно опустила голубоватые морщинистые веки - как у молодящейся старухи. Я понял, что ошибся.

"Но не гарпия же ты", - продолжил я гадать.

Птица даже встряхнулась от такого предположения. Вернув голову в нормальное положение, она тяжело взмахнула крыльями и поднялась в воздух, чтобы опуститься на моё плечо. Огромные когти вонзились мне под ключицу, я вскрикнул и пошатнулся.

Птица потопталась на моём плече, как на насесте, и вроде бы собралась прикорнуть.

"Эй, я польщён твоим вниманием, конечно... - я схватил её за лапу, пытаясь вытащить когти из собственного мяса. Птица недовольно заорала прямо мне в ухо. - А голосок-то какой... ангельский! Спой, светик, не стыдись!" - мелькало у меня в голове, пока я продолжал борьбу с наглым мифическим созданием. К сожалению, птица восприняла цитату из Крылова как сигнал к действию, открыла рот и...

Как ранее - песня леса, так сейчас, но гораздо сильнее, пронзил меня высокий, нечеловеческий крик. Я упал на одно колено, а птица не замолкала, словно ей не нужно было переводить дыхание, она тянула одну ноту, затем трепыхнула крыльями и пустила трель, от которой мороз прошёл по коже. Но странно - я начинал понимать! В этой страшной, дикой песне не было ни одного человеческого слова, но, чем глубже когти вдохновенной птицы входили мне под кожу, тем сильнее смысл заполнял моё нутро, и вскоре я закрыл глаза, забыл обо всём, растворился в этом голосе...

Прекрасней вечных истин то, что смертно.

Желанней жизни - то, что невозвратно.

Две связи величайших есть в природе:

Одна скрепляет атомные ядра,

Другая прикрепляет к телу душу.

Увы, при разрушеньи этих связей

Выходит в мир убийственная сила.

Как радионуклиды входят в тело,

До самой сердцевины проникая -

Вот так же, только во сто раз сильнее,

Войдут в тебя страдание и страх.

Учти - для всей вселенной справедливо:

Подобное рождается подобным.

Взрыв бомбы порождает зараженье.

Смерть порождает смерть.

...Она пела самозабвенно, как древний скальд перед троном конунга, а я пошатывался от её тяжести, от её мощного голоса - я начинал ритмично раскачиваться, как в трансе, внимая удивительным словам, открывавшим мне истину, срывающим покровы с тайны смерти!..

Но даже смерть над миром не всевластна.

С времён начала существует место,

Посередине - меж землёй и небом -

Что впитывает силу, словно губка.

Потусторонний Мир, куда уходят

Мечты и страхи, память и желанья -

Отброшенные, как балласт ненужный

Душою, возносящейся на небо.

Проходит сила по небесным рекам,

И часть её вновь падает на землю

Волшебным, искусительным дождём.

И оттого запретно волхованье,

Что сила колдовства - от силы смерти...

Но так желанно - то, что невозвратно!

Нет магии сильней воспоминанья.

На моих глазах появлялись тёплые слёзы, песня птицы вонзалась в самое сердце. Вся моя жизнь, вся моя никчёмная, бессмысленная, недолгая, безвозвратно потерянная жизнь предстала передо мной, и я проклял её за то, что так любил её и за то, что потерял...

Шорох, повеяло холодом из кустов, птица испуганно умолкла, я ничего не видел от слёз, застилавших глаза, и только услышал страшный змеиный шёпот:

- Гамаюн! Гамаюн!..

Птица изо всех сил вцепилась когтями в моё плечо, разрывая плащ и нанося новые раны, словно сопротивлялась чему-то, что медленно и неуклонно тащило её прочь от меня. Я вытер глаза ладонью и увидел чёрное пятно в воздухе над кустами, окружённое дрожащим воздухом. Оттуда хищно сверкнули жёлтые искры, и птица, не в силах более сопротивляться, взмахнула крыльями:

- Гамаюн! Гамаюн! Пора.. Время... Время пришло!

"Нет! Постой!" - мысленно взмолился я. Птица - я чувствовал это - спела мне далеко не всё, что хотела, и далеко не самое важное! Усилием воли я заставил себя подняться с колен - гипнотизирующий взгляд жёлтых глаз сковывал тело. Гамаюн подлетел к кустарнику, и чёрное пятно схватило его - да, да! - как на базаре торговка хватает живую курицу за связанные лапы - а затем резко стартовало вверх и поскакало по верхушкам деревьев, быстро отдаляясь!

"Отдай мне птицу! ОСТАВЬ МНЕ ПТИЦУ!"

В моей груди немилосердно жгло, что это было? Чувство скорби, ещё не покинувшее меня? Нет! Я почувствовал, как жжение охватывает меня всего, концентрируясь на вживлённом металле в щеках, шее, поясе... Тошнотой сдавило горло: я открыл рот и оттуда, ломая мою немоту, вышел звук, вышла ПЕСНЯ! Я не знал слов, я узнавал их по мере того, как шевелил губами, слыша слабое эхо от удаляющегося чёрного пятна - Гамаюн вложил свою песню в мои уста...

Здесь никогда не текут родники,

В этих колодцах гнилая вода,

Могут очистить лишь слёзы тоски,

Для того я пришёл сюда...

...И пока я пел, жжение охватывало меня с новой силой, под кожей ходили бугры мышц, трещали кости - тело изменялось, но я не чувствовал боли, поглощённый песней...

Обмелели, состарились реки Любви,

Далеки времена Предначальных и Первых,

Наши предки тогда, чтоб богов не гневить,

Приносили священные жертвы...

Но наложен запрет

На две тысячи лет

После жертвы, которой ужаснее нет.

...Когда я заканчивал песню, я уже не был человеком...

Я взмахнул огромными сизыми крыльями, напружинил львиные лапы и взлетел в воздух, ощущая, как воздух ерошит длинную тёмную шерсть, покрывавшую звериное тело... Лицо моё оставалось человеческим, я поднял его вверх, к облакам, прижав к спине длинные рога... я продолжал петь, уже без слов, летя за чёрным пятном, уносившим Гамаюна, я мог бы вечно преследовать вора в ядовито-синем небе, но лес кончился, и, увидев внизу ленточку железной дороги и вспомнив свои планы,

я

спикировал

вниз,

меняя

направление...

Ветер бил в лицо, в груди трепетала песня; стремительно приближалась земля, но я не боялся! Я видел блеск рельс и рябящие шпалы, я летел на бреющем полёте вслед за уходящим в синюю даль поездом, я видел тело, завёрнутое в зелёную материю, лежащее возле переезда, и уже понимал, что придётся остановиться... Но ничто не страшило и не волновало меня - я наконец-то понял свою силу в этом мире, и теперь я знал своё истинное Имя.