1.

Машина самым мерзким образом легла на брюхо. На этой прямой и луж-то было всего две, любую по краю объехать можно, но это если с умом, не торопясь. Не повезло – вдруг соскользнуло колесо с… в общем-то, удобного ровного места, повело юзом, водитель в испуге крутанул руль «не туда», поддал газку… и проскочили первую, для того, чтобы на все четыре ухнуть, зарыться в жиже второй…

В машине, после затейливых разборок – «кто виноват», решили не суетиться, а ждать до света. Виноваты, по большому счету, оказывались все. Бригадир – что подписался на этот сомнительный, не слишком прибыльный контракт, а теперь решил «скосить угла». На месте водителя сидел кругом виновный Локся-Чмыхало, которого машина так и не признала за своего, и отчаянно «чудила». В затылок ему дышал, нервный Локся-Дергач пытался рассмотреть, что там впереди. Тот самый Дергач, который уже два года был в розыске, а третьего дня завалил на трассе шиногрыза в погонах, из-за чего объявили «перехват», и теперь приходилось возвращаться второстепенными объездными дорогами. Но больше всех виноват был, конечно, штатный шофер, и, если правду говорят, что на том свете при каждом недобром поминании приходится кувыркаться – крутился пропеллером за машину свою и за дурость, за то, что подставился, полез в заварушку, когда брали «объекта».

Один Бригадир был настроен философски. Удачно вышло. Груз взял, потерял всего двоих Локсек, один из которых, можно сказать, был не его. В машине просторней стало, выверток совсем места не занимал. Авторитет должен возрасти, а, значит, быть жирному контракту. Дело-то провернули нерядовое, не каждому такое удастся – взять «вывертка» на лесных выселках.

Выверток (если на пригляд) был неказистым. Голый старик с лицом ребенка – ну, сущий младенец. И непонятным бы смотрелись все эти веревки, узлы, а еще более примотанные к жердине руки, для тех, кто не видел его в деле… Как ни наказывал этим олухам следить за ручонками, чтобы не связал узлом какую-нибудь «мудру», этот хиляк (на которого, по виду, дыхнешь перегаром – не выживет) успел-таки – умудрил! – сложил пальцы особым образом и направил на Локсю-Рябозада. Бригадир первый раз видел, чтобы так качественно выворачивало. Только Локся был, а тут (не поймешь – верхом ли, низом, а вывернулся – не уследить глазу) мясо упало, а косточки поверх сложились. Все оторопели, Бригадир едва слышно присвистнул сквозь зубы. Наводка оказалась верной.

- Лихо! – с уважением свел брови, и, не глядя на своих, спросил недовольно: - Ну, и че ждем? Следующего?

Подскочили, ухватились мертво, едва ли не зубами вцепились, развели ручонки по сторонам, стали мотать кисти загодя приготовленными бинтами. Пропустили ухват к локтям, и опять примотали, чтобы и согнутыми не мог дотянуться одной до другой, а Локся-Чмыхало все горевал, что не захватили гипс.

- Залить бы их! Ну, хоть смолой какой! – зудел, беспокоился.

- Еще скажи – обрубить!

- А можно? – смотрел с надеждой, преданно, как пес

- На кой, спрашивается, тащились в такую даль?

Да уж… Занесло…

Последняя война, что собачья свалка. Ни фронтов, ни позиций - каша. Регионы дерут земли, от друг дружки кусают. Засосало, закружило годков, этак, на… не сочтешь. Недавно с того круга… В родные места дохромал, а там урод на уроде сделался – смутировали. В деревнях стало нестерпимо, а в городе наоборот; уладилось, устоялось, большинство на людей похожи, и работу можно найти. Кто рук испачкать не боится, во все времена работу найдет.

Выверток думал о собственном, лишь ему понятном. Еще выстроил частью день завтрашний: решил, что последнему в нем умирать Бригадиру, и опять заскучал.

Мысли Косек были просты и неинтересны…

Перекусили бутербродами, обернутыми в вощеную бумагу. Локся-Чмыхало жевал, стараясь уберечь распухший язык, и, с трудом выговаривая слова, обещал, как вернуться, отвертеть у злобной машины все колеса. За что заработал еще одного тумака – ведь не приехали же!

Ему вообще-то в багажнике положено сидеть - так сюда добирались, теснились – амуниции много, мог бы оценить повышение, но не способен. Старательный, но недалекий, как все локсики, еще и нетерпеливый, заводной по пустякам. За паскудность характера, чаще всех приходилось довольствоваться багажником... Но случай и шельму метит - прикусил язык, когда под горкой на дурной прямой, решил прибавить газку, да на откуда-то взявшихся кочках, всех так перетрясло внутри, словно это большой ребенок, вдруг, схватил машину в ручонки и принялся ее выколачивать. Давно Бригадир так не матерился. Дергачу разбередило рану, повязка пропиталась кровью, и у пленника на заднем сиденье подозрительно шевелились ноздри.

Постепенно угомонились, устроились… Пока спали, прилипла к запотевшему стеклу нежить – подпитаться чужими снами, но выверток повел бровями, отпала. Опять заскучал. Знал, что будет утром… Поутру они так и не сдернут машины - сначала, как назло, будут ломаться слеги, потом окончательно сдохнет движок, и выпрыгнувшая железка воткнется в глаз тому, что сейчас похрапывает на переднем сиденье и воображает себя водителем. Тот, что сопит рядом, как сообразит, что придется добираться пешком по местам злым, непривычным, закатит истерику, будет срывать с машины защитные образки и лепить на свой плащ. Рана у него опять откроется. Бригадир… вот с ним не все так просто. Надо подобрать нечто вкусненькое, неторопливое…

- Да, - подумал он, - именно так, удачный расклад.

2.

Машина за ночь запотела – надышали изрядно – но под утро стало пробирать за плечи. От этого и проснулись, зашевелились. Протерли окна, осмотрелись. Взялись за машину…

Бригадир был не в духе по-утреннему. Наливался той злобой, на которой в иное время и на руках бы вынес машину, но сейчас как-то не фартило – крепкие с виду слеги оказывались прелыми внутри и ломались так неловко, что, того гляди, плечо вывернешь. Было с чего сердиться - у Локси-Дергача снова открылась рана, а Локся-Чмыхало, что был вчера за шофера, виноватым себя не чувствовал.

- Не хрен было сворачивать!

- А где твои глаза были?!

- Не хрен было на большаке мента мочить! Из-за пары чешуек! Не обеднели бы!

За ночь машину будто присосало – не сдвинуть. Мотор тоже, погудел, побулькал пузырями в выхлопную и заглох, будто и не живой больше - а ведь гарантийный, заговоренный на жизнь! И крутили, и пинали, а Бригадир даже с руки крови накапал в распределитель – последнее опасное средство – так и не отозвался, будто высосала дурная лужина все жизненные соки из него. А под конец словно сплюнул, вычихнул из нутра железку и так неудачно, что лишил Локсю-Чмыхало глаза.

До полудня провозились - Бригадир извел пол аптечки. Пытался собрать кровь (раз уж так получилось), но Локся-Чмыхало – сволочь неблагодарная! – кювету отпихивал. И рот ему было не заткнуть – винил всех: и Бригадира, и Дергача, покойников и, разумеется, саму машину, да того попа, что заговаривал ее и всех на жизнь, движение и удачу в этом предприятии. Так разошелся, что Бригадир уже с подозрением поглядывал на ближайший ельник, откуда ему стали чудиться чьи-то глаза.

Локся-Дергач, как услышал, что придется идти лесом, опять стал дерганым – похожим на себя. Принялся выламывать с машины защитные образки и лепить на свой кожаный плащ.

Бригадир сбивал панику:

- Хер с ней с машиной, сдадим груз, не то что машину, зубы себе вставим серебряные, кого хочешь загрызем! По лесам, как дома ходить будем – все заказы наши будут!

Вынули вывертка из мешка, обули в топтуны покойного Локси-Рябозада. Надрезали крестиком по голенищу - получились дырочки, пропустили стропу, крепко подвязали к голеням, чтобы не спадали. Еще час с лишним потеряли на том, чтобы подогнать сбрую – нести его за плечами.

Выверток вяло удивился, когда обсапожили, словно тень мелькнула: сообразил - «зачем». Призадумался…С Локсями вышло так легко, что даже не интересно, а вот с Бригадиром не получилось – плеча не вывихнул, и паховая грыжа не вылезла.

- Ничего-ничего… - приговаривал Бригадир, ободряя Локсек: - Выберемся! Рожи будем мыть только святой водой, в молельне у ортодоксов бронировать самые лучшие места, на портянки холсты иконные пустим и где хочешь пройдем, сапоги подковывать бронзовыми образками…

Выкладывал Локськам мечту с большой буквы – простую и понятную.

- Шапку чешуек нам насыплют. Машина была дрянь – хрен с ней! - новую закажем на пяти колесах.

- Зачем пятое?

- Это посередке – тех давить, кто между умудрится залечь.

- Да! – одобрил Локся-Дергач, глаза загорелись и попер первым – прокладывать маршрут во влажной зеленой целине…

На два часа после полудня вышли к широко раскинувшейся болотине…

3.

Болотный хлунь, сидя голым задом на мокром теплом стволе, с тоски и жизненного неустройства занимался онанизмом. И в тот волнующий момент, когда, вот-вот, все должно было получиться, и хлунь надеялся разродиться торжествующим уханьем, переходящим в вопль – известить болото о еще одной победе, отголосок которой обязательно должен достичь мохнатых ушей той хлуньки, что предпочла его … тут и отвлекли.

- Уроды!

Обозлился качественно – уже в собственном замутье нет покоя от этих прямоходящих! – беспредельно обозлился, на всю протравленную жизнь, как способен злиться после Четвертой Биологической только болотный хлунь.

Пошел выставлять на гати верткий плавучий пень, с корневищем, обточенным бобрами в острейшие шипы. Для верности проверил – оставили ли подарка, прежде чем ступить на гать? Шиш!

- Уроды городские!

Опытному Бригадиру свежий пень на гати показался слишком привлекательным – имел привычку не искать удобств в дороге – шагнул в обход, но нетерпеливый Дергач, идущий следом, не выдержал - прыгнул на манящую удобицу и... только и выкрикнул последнее в своей жизни:

- Бля!

Развалился пень на две половины, крутанулась каждая вокруг себя, захлебнулся криком Дергач, когда вдарило, воткнуло под бока, исчез в жиже. Еще раз крутанулся пень, показал шипы уже без него, потом еще раз и опять стал удобицей – таким привлекательным – хоть танцуй на нем.

- Под жевалку попал, - сказал Бригадир.

Простучал шестом поверхность – определил место разлома и уже сам шагнул на пень-жевалку, но не в центр, как бедолага Дергач, а в край, на одну из половинок. Побалансировал, проверил, как качается.

- Этой половиной идти!

Выбрались…

На краю остановился, оглянулся назад.

Локся-Чмыхало потирал здоровый глаз, наполнившийся вдруг слезой.

- Какие образки пропали! Он, сволочь, мне так и не выменял, что просил…

Выверток следил за горем человеков.

От гати снова чужая тропа. Если тропа не своя, даже недоумок на нее не ступит.

Бригадир нашел такое место, что верхом можно переползти. Подумал, и не решился воспользоваться – не понравилось. Вроде бы и ствол завалился сам, нависал на ту сторону удобно, подпираясь верхушкой в другое дерево, и сук имелся, по которому можно спуститься. Но слишком уж удобный переход, а не любил Бригадир подобных излишеств. Еще раз прислушался к себе. Не нравится – и все тут!

Решил идти дальше, но тут неумный Локся окончательно взбунтовался: если дальше идти, то получится, что едва ли не назад, и дело к вечеру! Полез. Над тропинкой задержался – посмотрел направо и налево, оглянулся, отрицательно покачал головой. На той стороне стал сходить по суку, и тут, непонятно с чего, вдруг поехала нога, взмахнул руками… Пытался ухватиться, и вроде удалось, но руки отчего-то не удержали. Исчез в траве полностью, будто и не было ничего.

Бригадир развязал вывертка и обрисовал перспективы. Либо ползет сам, либо рублем в лоб из поганого ружья.

- Попробуй только чего-нибудь отчебучить!

Выверток все-таки подвел. Как так случилось? Вроде и привязаны были сапоги накрепко, но один сполз и упал на тропу, и ничего поделать было нельзя. Жиденькая, едва заметная глазу волна прошла по тропе, прошелестели листья в ту и другую сторону. Ой, как хреново!

- Ты это нарочно, что ли, паскуда? – зашептал Бригадир.

Хорониться теперь не имело смысла, только и времени оставалось, пока волна-сторож до хозяев дойдет. Пока еще соберутся… - успокаивал себя Бригадир, пихая вывертка. На развилке остановил, перелез через него, нарочно придавливая побольней. Перегнулся, внимательно осмотрел то место, где у Чмыхало соскользнула нога. Прижал мизинец, повозил по стволу поднес понюхал широко ноздрями, повел головой. Обмазана скользючкой. Причем, не местной, не природной, а химической магазинной. Свои что ли охотятся? Не знаешь что хуже… Стал вязать веревки, чтобы спуститься в сторонке.

Последний локсик – пиши теперь объяснительную! Они хоть и дешевые, не под строгую отчетность, но в конторе объясняться придется, новых могут не выделить. Задержался, заглянул в яму… Увидел то, что примерно и ожидал, и решил, что сегодня обедать не будет.

Вывороток смотрел в яму с жадностью, словно впитывал.

4.

На всякий день ночь приходит, и этого не миновать – спасайся костром, жилищем или незаметностью.

Обустроился, как умел. В месте, что не любит гнездиться нечисть, с костерком, в который, кроме правильного дерева, подбрасывал крошки ладана. Маленький костерок плевал искорками в сторону Бригадира. Горел он странновато - пламя опасливо косилось на вывертка, выпускало язычки, будто пыталось привлечь внимание, наябедничать.

Выверток усмехался, и пламя опасливо ежилось. Хмурил брови - шарахалось, как живое, желающее бежать. Бригадир наблюдал, как выверток, глядя на потуги огня, принялся дразниться: свернул губы трубочкой – будто собрался дунуть, и пламя испуганно расстелилось и стало подбираться к сапогам Бригадира.

- Что ж за сволочь такая на мою голову, - пробормотал Бригадир. – Что за заказ дурной! Тут умотался – ног не чуешь, а этот - живчик! Все бы ему веселиться, душа копеечная. Всех локсиков моих положили - бархатные были люди, добрейшие – слеза прошибает, как вспомнишь. А этот – ну, ни на грамм сочувствия!

Выверток буркнул, как сплюнул.

- Бормочешь, нелюдь? Расплодилось вас… Не будь такой дорогостоящий, - мечтательно затуманил глаза Бригадир. – Эх!

И снова выверток отозвался невнятно.

- А по-человечески все равно не можешь, - подытожил Бригадир. – Даже для леса ты ублюдок.

Тут лес зашумел, зачавкал, словно поперхнулся смыслом, не мог пережевать сказанное, и будто сам выложил - четко и внятно:

- Кто тут ублюдок – ещё подумать надо…

На какое-то время Бригадир застыл, затем едва ли не расплылся от счастья.

- Можем, значит! - удовлетворенно сказал Бригадир. - И пятки прижигать не надо? За говорящего премия! Ты говори-говори… - подбодрил он, почти не веря.

И выверток, словно войсковой капеллан, понес «пургу про святость». Бригадир давно свой мир видел как дальтоник – в одну краску, а тут вдруг так расцветило.

- Охренеть, - сбросил наваждение Бригадир. – Нелюдь проповеди читает! Только, когда к заказчику приведу, об этом молчи. За такое словоблядство не накинут… По нормальному разговаривать умеешь? По-бригадирски?

- Давай-давай, - сказал выверток. – Мели Емеля – твой банк! Отрыжка цивилизации!

- Во-во, это по-нашему! – обрадовался Бригадир и отрикошетил: - Пустозвон лесной! Помойка зеленая!

- Грибная каторга!

- Мозгляк! Вылизывай мозги!

- Сам давно на мозгомойке был?

- А хоть бы и промытые, но это ты связан, и я тебя веду, - стал заводиться Бригадир, ввязываясь в бессмысленный спор. – Вывороченные твои мозги отдельно путешествуют, так и не догнали, а все потому что – выверток! Вы вывертки, нам рассказывали, - все, как один, выблевыши второй биологической. Вас закордонники сварганили на наши головы!

- Я ж говорю - промытые. Не так все было! - своим пискучим древесным голосом запротестовал выверток, и без всякой связи добавил: - Был бы умным – отпустил!

- Нелюдь отпустить?! Век контракта не видать! Кто бы услыхал только! Бригадира нелюдь уговаривает - нелюдь отпустить!

- Сам нелюдь!

- Урод!

- Сам урод!

- Э, так не пойдет! – рассердился Бригадир. – Это не по правилам. Повторять нельзя.

- «От тюрьмы, от сумы и от мутации не зарекайся – сегодня жить, а завтра нежить…» – припомнил выверток старую человечью поговорку. - Развязал бы руки – чешется!

- Ага, а ты намудруешь. Мудрак! Перетерпи уж, мутило военное.

- Довоенные мы, - повторил выверток. – Это во второй биологической нас копировать пытались – оттуда вся путаница. Сами всяких уродов наплодили, не успеваешь отбиваться. Ты хоть знаешь, с чего войны начались?

- А на кой мне это знать, если знаю, чем закончились? Или мое знание что-то выправит? – вконец разозлился Бригадир. – Переиграют их заново? Урод ты неправильный!

- Я-то как раз самый правильный.

- Значит, правильный? Урод правильный? Мутация нелюди?

- Рассказывать долго.

- Ну и не рассказывай!

Замолчали, насупились, каждый задумался о своем.

Войны заглохли как-то сами собой. Последняя тлела-тлела, да и перестала теплиться. Жизнь мирная. Стрижено ли, брито ли, от природы лысо – все одно голо. Хоть Смотрящий тебя обобрал, на городской оброк выстриг, хоть менты-подлюки на заметку взяли, и теперь им лень ходить куда-то еще – бреют наголо за «защиту» - все подчистую метут. Хоть сам ты, от природы и непутевости собственной, такой неудачник, что едва не светишься. Таких издали видать. Голыши, да голышки – и дети от них такие же будут. Пока не достанет кому-то характера – а доколе?! В семье не без урода… А вот уроды – другая категория, из них иногда люди вырастают.

С кем «про жизнь» говорить, как не с этим?

- Вот, к примеру, этим твоим «мудрам» – каждый может научиться? – взялся подбивать клинья Бригадир. - А регулировать усилие можешь или всегда так получается? Зачем до скелета раздевать? Усердствовать зачем? Неэкономично. Достаточно, чтобы только голова распалась, или кожа сползла. Как ты там это делаешь?

Довольно удачно изобразил мудру - ту, что видел в выселках, и тыкнул ею в сторону вывертка – Бригадир обладал сильной, иногда злостной, памятью.

- Одного пальца не хватает, - сказал выверток.

- Сколько у тебя?

- На левой – шесть.

- А… - крякнул и поскучнел Бригадир.

Беседовать «про жизнь» расхотелось, теперь вроде бы и не с чего.

Мысль не отпускала.

- А на ногах сколько? Ногами не пробовал складывать?

Выверток промолчал. Про ноги он очень расстраивался, что раньше не додумался. Но больше всего за то, что не помнил – сколько там пальцев.

- А у тебя?

- Все равно не хватает, - огорчался Бригадир.

Невезуха. Кругом невезуха. Какой-то непутевый контракт. И чего так сложилось?

Тут выверток возьми, да и спроси про мечты. Чем они у Бригадира от мечтаний локсек отличаются? Бригадир рассердился – нашел кого ровнять! У локсек мечты простые - нажраться вкусно и в такую волю, чтобы блевать от всей души, а у него мечты бригадирские, нерядовые - смотрящим стать, право заиметь всякую дверь пинком распахивать, в хрычевне – первый стол и уважение…

- Ну и в чем разница?

Разозлился. Хотел пинка дать, но отчего-то не дал. Расстроился. Есть с чего расстраиваться. Всегда понимал, чему радоваться стоит, а сейчас не понимал. Взялся лес слушать.

В сумраке выла то ли собака, то ли человек. Есть в ночных звуках что-то чарующее! Вурлак воет. Он, когда воет, не поет – жалуется. На что – понятно. Неженатик. Малосемейный налог. У них собственные инспектора и смотрилы. Выводит в песне своей, что сосут его насухо. Врет, небось… Но до чего пронзительно, красиво, до чего жалостливо! В такую вот ночь, тихую, лунную, слушать, как они подвывают - сердце кровью обливается! Такого и натощак не стерпишь, так и хочется с себя последнее сцедить.

Бригадир очаровался и окончательно очумел, уже не замечал, как выверток освободил руку, сгрыз бинты, пальцы потянулись в его сторону и сложились в кукиш…

5.

Когда сидишь в болоте, исходишь страхом, первыми на лакомство приходят курощупики, именно они начинают обсасывать с пальцев ног, вторую нутряную слюну из себя выжимая. Перед этим (под первую слюну) обувь объедят начисто, одежду спустят, и только тогда, не спеша, смакуя… Бригадиру показалось, что уже начали: сосут разом мизинцы и большие пальцы ног.

- Ох, лихо мне!

Это даже не он (он-то шепнул еле-еле), это душа громогласно возопила.

- Чего, орешь-то?

- Лихо мне!

- В третий раз зовешь, а ничего не просишь? – удивился выверток. - Ни жизни, ни смерти?

Как сидел на четвереньках, так и перекинулся через голову – ловко, высоко, тут же одной рукой ухватил вершинье тонкой березки, заломил в сторону Бригадира и опять рядом – смотрит жадно, подсовывая под ладонь ветвь. Бригадир хватанул, но ветвь рассыпалась трухой – прелая оказалась. Выверток зашелся мелким стариковским смехом. Ни лицом, ни телом на себя не похожий – розовый, гладкий.

Тут Бригадир и сообразил, что выверток кормится с горестей. Не только людей наизнанку выворачивать умеет, но и неприятности городить - с них питаться! Вот те на! Нарвался-таки на универсала, мать его ей-ти! Болото болотом, а вспотел, покрылся испариной. Гулькнуло что-то крупное вдалеке, шевельнулось – учуяло страх бригадирский.

- Не кусают?

Выверток смотрел участливо.

- Как тебе? – зудел нетерпением, топтался в приседе, ломал голову на стороны и, уже не скрываясь, смотрел жадно.

- Хорошее болото – теплое! – сказал Бригадир.

- Что сказал?

- Уютнее, чем снаружи.

Выверток не поверил, сунул палец в жижу.

- Мне много лучше утонуть и быть съеденным, чем к кредиторам. Вот у тех намучаешься, еще за локсек придется отвечать, да прежних долгов за мной…

- А что, в городе, таких как ты, сильно мучают?

- Не то слово – там не жизнь – мука сплошная! Только здесь у вас в лесу и отдыхаешь.

И стал раззадоривать себя, вспоминать нешуточные обиды. Как в очередной раз менты обобрали, как, чтобы машину взять, пришлось платить кровью городским упырям-вырожденцам. Как, да под что всякая страховка делается, как ссудники надувают.

Выверток засветился от рассказа, отрыжкой сытой рыгнул.

Бригадир так раззадорился, что стал быстро погружаться – нахыр такая жизнь нужна!

- Шиш им, а не налоговая книжка! – тыкнул кукишем в ненавистные рожи, что, словно живые, стояли перед глазами.

Взялся тонуть всерьез, уже и только кукиш торчал из болотной воды. Выверток спохватился, подсунул крепкую ветвь – Бригадир ухватил нехотя, вынырнул и, уже не прерываясь, стал дальше рассказывать про племя гажье – чиновничье, про правителей, про ментов и про страшных баб. Уж давно крепко держался за ветку, и второй рукой в берег вцепился, болотце отпустило, но не вылазил, все рассказывал…

А выверток уже не розовел, лицо ребенка исчезло – стал обычный старик, что хмурился, мрачнел-мрачнел, потом вдруг сплюнул, сказал протяжное:

- Эх-х, человеки!

Сложил пальцами затейливую «мудру», направил на себя и… вывернулся. Еще некоторое время стоял костяк и, кажется, кому-то укоризненно грозил пальцем, но вот и он стал рушиться – опали кости поверх всего остального.

Бригадир смотрел в изумлении.

Ветвь, за которую держался, отломилась. Березка с разгневанным шумом выпрямилась. Бригадир рванул телом, цепляясь рукой в крепкое, вода с шумом смочила берег, и руки, как не пытался цепляться, вбивать когти, вдруг, заскользили по мокрому, словно сам он неимоверно потяжелел, или болотники взялись тянуть за ноги…

5,5

Вынырнул, глотнул воздуха. Вынырнул Бригадир из сна. В сумраке выла то ли собака, то ли человек.

Костерок прогорел. Луна осветила все одним серебристым светом. На глазах Бригадира, выверток, кося на него одним глазом, удивительно ловко освободился от перекладины и теперь торопливо грыз бинты на руках.

Бригадир попробовал шевельнуться. Выверток выплюнул кусок бинта, ткнул в его сторону кукишем и взялся освобождать вторую.

- Шутишь?! – взвревел Бригадир и понял, что не взревел, даже не пискнул.

Крутанулся в сторону вывертка, сбил его, ухватил за тонкие кисти, развел по сторонам. Встал на ноги. Выверток рванулся, перекрутился в руках через себя, через голову – у Бригадира едва не вывихнулись собственные кисти, но стерпел, удержал, и даже когда зловредный старикашка коленками под грудину поддал – да так, что дыхло зашлось, и сапогами взялся по бокам да бедрам обидные синяки ставить один за одним, - стерпел, а вот когда тот, вдруг, повиснув на руках, стряхнул сапоги, звучно шлепнул ступня к ступне, взялся короткими пальцами ног узоры складывать, да стал тянуться, заламываться, тыкать ими в бригадирскую рожу…

- Шутишь?! – взъярился Бригадир, затряс старикашку в руках, боднул голова в голову, вогнал свою ногу в сцепленное кольцо, промеж коленок, да и руками взялся трепать – рвать в стороны. Напугался сильно, решил упредить такое безобразие, очень уж не хотелось помирать с такой бесстыдной мудры, стать пищей для анекдотов среди лесных.

В это время за спиной и щелкнули курком - от его собственного бригадирского ружья! Этот звук родной, его ни с чем не спутаешь.

- Ба! – сказали за спиной: – Здесь танцульки.

- Без баб? – спросил второй голос.

- Мужики сами с собой танцуют, - наябедничал третий.

- Ой, как плохо! – укоризненно сказал четвертый.

Если есть рожи неприятней вывертка, когда он навзводе и готов тебя вывернуть, так только те, которые от дела отрывают. Пусть даже и такого. Не хочется и поворачиваться, чтобы проверить. Но повернулся: медленно, вместе с вывертком, не опуская рук и одновременно прикрываясь телом, жалея, что маловато оно...

«Славкины дети!»

Бригадир выругался черно - матерно. Не вслух – себе дороже! Не ошибся – они самые. Рожи самые, что ни на есть, неаппетитные. Лица в укусах, если одно ухо есть, второго нет – ошметки висят, словно жевал кто-то, но не понравилось и сплюнул. Причем, если у одного левое ухо вдрызг, то у второго – правое. Руки корявые, словно в кислоте побывали – по одной у каждого, а вторая нормальная. По пол человека – это первая пара. С мозгами, вероятно, тоже так. И Бригадир подумал – вот ведь как, бывает, складывается интересно. Отрежь у двух лишнее, трепанное и дурное, ополовинь, потом сложи их вместе – приличный человек получится. К косметологу бы их…

Вторую пару – большого и маленького, уже не разглядывал – чего на них смотреть. Локсики, они локсики и есть. Только бесхозные – отбились от правильных рук - одичали. Тут на ветвь с шумом приземлился и пятый - падальщик, с обрывком цепочки на лапе. Должно быть, из этой же компании – прикормленный.

- Так что не поделили? – спросил первая половинка.

- Мы поделим! – заявил вторая.

- Этот бугай пытался этого не бугая разорвать на части, а этот маленький пытался этому бугаю размочалить бока, - опять наябедничал третий - маленький.

- Ой, как плохо! – удивленно протянул четвертый - большой.

В другое время Бригадир за бугая бы обиделся. Но сейчас обижаться, когда собственный ствол в брюхо смотрит, очень неэкономично.

- Поможем? – спросил первая половинка.

- Поможем! – согласился вторая. – А как?

- Не бугайчика четырьмя березками на части, а бугайчика подвесить и дубьем по бокам до мочалки - все по честному будет! - это маленький свое мнение сунул.

- Ой, как плохо! – восторженно сказал четвертый-большой.

Падальщик крякнул от удовольствия.

Тут же приложили вывертка прикладом во всю височную. Бригадир сразу понял – хана! - с подобного удара и сам бы не выздоровел. Когда обмяк старикашка в руках, выпустил – таким не прикроешься. Когда, уперев ствол в бок, вязали руки спереди, только тосковал – до чего же безнадежный расклад вырисовывался.

- Зовите остальных! – сказал маленький.

Половинки послушно скользнули, и Бригадир понял – кто тут главный. И еще то, что времени осталась жизни самая чуточка. Дальше пойдет развлекалка, в которой ему главная роль, и никаких шансов. Сам сколько раз участвовал, а всегда кончалось одинаково.

Жизнь, по большому счету, игра картежная. Каждый ходит с того, что сбросить норовит, а прикупить покрепче пытается. Первое правило, не свети козыря. Даже мелкого. А козырь у Бригадира особый, сразу и не достанешь.

- Отлить бы!

- Труси в портки!

- Показать хочу!

- Экая невидаль, у самих имеется. Потом отрежем - посмотрим.

- Тогда так и помрете, а не узнаете, какие фокусы я с ним умею вытворять, какие узлы вязать, не каждому дано.

- А, ну-ка, пускай свяжет.

- У-ту! И с этого-то отростка и узел?

- Смотри. А если так? – сказал Бригадир и показал «как» – направил на того, что с ружьем.

Конечно, не надеялся, что получилось, как у вывертка, да и не получилось. Сначала показалось, что вовсе ничего не вышло. Но здоровяку не понравились глаза Бригадира, шагнул к нему и, вдруг, стал укорачиваться, оперся прикладом, удивленно посмотрел на ноги, которых больше не было, и заорал…

Бригадир ухватил ружье за ствол и сделал единственное, что можно сделать со связанными впереди руками, махнул им, пытаясь достать прикладом маленького. Вроде даже достал, зацепил вскользь, но понял, что не сильно, потянулся добавить, но ноги зажало словно в капкане – это Большой вцепился мертво.

Маленький запнулся, упал на вывертка и, вдруг, рассыпался костями…

На поляну вынесло две знакомые «половинки» и еще каких-то совсем не знакомых. Разбираться, понимать что-то уже было некогда, да и невозможно.

Бригадир первый раз видел, как отваливается на ходу буквально все, и дальше бежит один скелет. Показалось ли, что некоторые кости, прежде чем начать рассыпаться, успевали удивиться себе? Так и стоял соляным столбом, разинув рот. Большой, вцепившись в его ноги, (словно могли заменить потерянные), высунув голову промеж их, походил на такой же столб, только вросший в землю.

Выверток крутился юлой, поочередно сцепляя то пальцы рук, то отдельно ног, то ногу к руке, то наоборот руку к ноге. Вскакивал и снова падал, сцепляя по две мудры одновременно, на каждого успевая выставиться своей особой мудрачностью. Кости рассыпались по поляне, катились черепа…

В другое время Бригадир обязательно бы восхитился как умению вывертка, так и дурной слаженности действий незнакомой ему бригады. В какой-то момент вывертка закрыло телами, и новые стали падать сверху, но из копошащейся кучи высунулись знакомые ладошки – одна ткнула пальцем в сторону Бригадира, словно подсказывая, вторая пальцем укоризненно погрозила, потом ладошки хлопнули, потерли одна другую, и стала складываться очередная мудра…

Бригадир, как стоял, так и сел на Большого. Не глядя, скользнул руками по стволу, до цевья и по цевью, пропустил его между ладоней, потом, перебирая пальцами, добрался до дуги, защищающей курок, взвел большими пальцами, наклонил ружье вперед и выстрелил. Мудра исчезла в куче, а верхнее тело снесло зарядом.

И снова высунулся пальчик – погрозил и пропал. Куча судорожно шевельнулась, поменяла свою форму, и оттуда выкатился череп.

Бригадир посмотрел в глаза Большого. Иногда не надо ничего говорить – показал на патрон болтающийся на шейном шнуре. Ружье перезарядили в четыре руки. Вернее в три, поскольку свои связанные Бригадир сейчас считал за одну неуклюжую. Но и в лучшие годы вряд ли удавалось быстрее.

Ухватился понадежней - приклад в живот. Куча рассыпалась, людишки стали расползаться в стороны, словно зная, что ружье теперь заряжено страшным – древней бронзовой нательной иконкой, порубленной на куски. Выверток выпрямился посреди всех, со страшным разбитым лицом, выдавленным глазом. Стал замудровывать расползающихся.

Бригадиру показалось, что успеет выстрелить.

Но Большой, не выдержав всех страстей, так и не выпустив из рук своих лап ноги Бригадира, неимоверно быстро пополз, переставляя их впереди себя. Бригадир упал спиной на Большого и, то ли сам нажал на курки, то ли само оно стрельнуло, вышибая дух отдачей, но заряд ушел вверх, и следующее, что увидел Бригадир, это облако перьев, опускающееся вниз, да вбитую в ветвь цепочку, с болтающейся в ней лапкой падальщика.

Еще увидел, что выверток смотрит на него целым глазом нехорошо, и опять пальчиком грозит укоризненно…

Дальше Бригадир себя уже не помнил. И на страшном суде не смог бы и порассказать, что было. Вроде бы Большой, не отпуская его ног, полз от всех ужасов, а он, Бригадир, сидел на этом обрубке, отпихиваясь позади себя ружьем, словно веслом… Потом понял, что мудра сложилась и целит в спину, уронил ружье, хватанул Большого за волосы, рывком перебросил себя вперед и побежал. В какой-то момент посмотрел на ноги, а там уже не руки, а кости Большого намертво вцепилась в щиколотки.

Ломанулся сквозь густое и с размаху влетел в болото. Еще успел развернуться, рвануться назад, но уже ухватило мертво, только хуже сделал. Обидно-то как! Берег-то совсем рядом, крепкий берег, едва не дотягивался. Поднял глаза - выверток уже сидит напротив на четвереньках.

- Это уже было! – возмутился Бригадир.

- Было! Ну и что? – хохотнул выверток. – Зато как весело! Весело же?

Выпрямился и прошел по болотцу вокруг Бригадира. И Бригадир понял, что морок это, не может он, выверток, даже такой легкий, ходить по воде и не проваливаться. И рожа у него больше прикладом не примятая. С усилием выдернул себя...

5,9

Судорожно глотнул воздуха. Вынырнул Бригадир из сна. В сумраке выла то ли собака, то ли человек.

Костерок прогорел. Луна высеребрила полянку. Выверток освободился от перекладины и теперь грыз бинты на руках…

Черт милостив – кредит дает, не спрашивает на что, а спрашивает – под что. А здесь-то - под что? – подумал Бригадир.

Вынул засапожник - бросил вывертку, положил на колени ружьецо, еще (на всякий случай!) расстегнул ширинку и стал ждать - слушать лес…

6.

Через полчаса, сидя у костерка, курили сухой гриб, передавая друг другу. Бригадир, по задумчивой рассеянности, попытался пошурудить в костре чьим-то маслом, ухватив его среди разбросанных вокруг костей. Отбросил, наклонился ближе, сдул золу, обсмолил шляпку гриба в углях, вынул, раскурил, посасывая длинную ножку, передал вывертку и снова откинулся на спину.

- Отлить бы! – сказал Бригадир

- Даже и не думай! – посуровел выверток.

- А я и не думаю.

- Думаешь-думаешь!

- Да не думаю я!

- Вот я и говорю – нечем вам думать – мозги круглые…

- Ваши выжатые и новым дерьмом заполненные.

- Сам такой!

- Молчал бы, лесной мутила!

- Недоумок городской! Четвертый круг хочешь начать?

Падальщик нахохлился, присел на своей ветви, перегнулся, да в очередной раз надоедливо расхрякался, поторапливая человеков или нечеловеков, чтобы, наконец, убирались, не мешали намечавшемуся пиршеству. Бригадир, лежа на спине, нашел свой одиннадцатый, направил сложенную дурь на цель – полетели перья…

- Душно что-то, - сказал Бригадир, - словно и не осень.

- Жара идет. Не ко времени.

- Да, - согласился Бригадир, - не ко времени.

И подумал – могло ему такое сгрезиться, что вот так, разделенный всего лишь маленьким костерком, будет лежать на спине с вывертком, в предвкушении умной беседы «про жизнь».

Выверток подумал, что день сегодняшний, а ученик насквозь вчерашний. Попробуй такого сломи - выкорчуй, что в него вчерашним днем вбито.

А лысый падальщик намертво вцепился в ветвь и ни о чем ином не думал; как лишь бы не упасть…