Ярость

Год 1997

Лифт в очередной раз не работал. Опять придется подниматься на девятый этаж пешком. Пашка тяжело вздохнул, еще раз, уже безо всякой надежды, нажал на кнопку вызова и поплелся вверх по ступенькам. Лампочки на площадках горели через две на третью, поэтому вначале он принял лежащую на четвертом этаже девушку за кучу тряпья. Даже успел мысленно ругнуть нерадивых соседей - навалили тут мусора, пол чем-то залили. Павел уже было занес ногу, чтобы перешагнуть пятно, когда до него дошло - человек. Девушка лежала в темной луже, неестественно подвернув под себя руки.

- Да это же кровь, - волна ужаса накрыла сознание, - что делать, что делать? Надо что-то делать. - Его словно заклинило.

- Что это я? Вот тормоз, помощь звать надо.

Сделав глубокий вдох, Павел трясущейся рукой достал из кармана мобильник и набрал номер скорой. Линия была занята. Дозвониться удалось лишь с четвертого раза.

- Давайте же, давайте, берите трубку. - Умолял он невидимого диспетчера.

Врач присел около девушки. Что он там делал, Пашке видно не было, а ближе подходить не хотелось. Быстро выпрямившись, медик сообщил, что его помощь пострадавшей уже не требуется и затопал вниз по ступенькам.

- Как же так, - возмущенно воскликнул Павел в спину уходящему, и, ринувшись вдогонку, затараторил, - она что, так и будет тут лежать?

- Это не ко мне, это к ним. - Выходя на улицу, врач указал рукой на подъезжающую машину милиции.

Из автомобиля, не торопясь, вышли два человека в цивильной одежде, один из них своими габаритами напоминал шкаф. Второй, маленький и худой, засеменил к скорой.

- Что тут у вас. - Подойдя ближе, спросил он.

- Труп, - коротко ответил медик, - вот этот молодой человек нас вызвал. - Кивком головы указал он на Павла.

- Да, да, я. Шел домой и наткнулся.

- Капитан Феропонтов, убойный отдел, - представился милиционер, - вам, молодой человек, придется с нами проехать для оформления документов. Посидите пока в машине с водителем.

- Да, конечно, раз надо.

В машине ждать пришлось минут сорок. Когда автомобиль выехал со двора, Пашка облегченно вздохнул.

Войдя в кабинет, шкафоподобный следователь сразу сел за стол, грузно опустившись на заскрипевший стул, провел ладонью по голове, пригладив короткий темный ежик, почесал затылок и небрежным взмахом руки предложил Павлу сесть на табурет перед столом. Маленький Феропонтов остался стоять за спиной.

- Быстрее бы уж, - думал Пашка, - проваландаешься тут с вами до полуночи, домой потом как добираться?

Сидящий напротив, уже далеко не молодой следователь, молча листал бумаги, по всему было видно, что торопиться ему некуда. Выудив несколько бланков из стопки, положил их перед собой, поднял взгляд на Павла и, неожиданным для такой туши высоким голосом, заговорил.

- Я старший следователь, майор милиции Седлоченко. Что это у вас за папочка?

- А, это. Это бухгалтерские документы. Я аудитором работаю.

- Нука, давай сюда, глянем, что там у тебя за документы.

Пашка покорно положил папку на стол.

- Ага, тут и паспортец имеется. Павел Иванович Терлецкий, одна тысяча семидесятого года рождения. Ну, Павел Иванович, давай рассказывай.

- Лифт не работал, пришлось идти пешком. На четвертом этаже я на нее и наткнулся.

- Что она там делала. - Перебил следователь.

- Что, что делала? - не понял Павел. - Лежала. Вся в крови.

- Где орудие убийства?

- Откуда ж я знаю...

В голове у Пашки как будто что-то взорвалось. Перед глазами вспыхнул фейерверк, затем все померкло. Очнулся он, лежа на полу. Сориентировался быстро.

- Вот гад, - злобно прошипел еще не совсем пришедший в себя Павел, - сзади ударил, сволочь.

Несмотря на то, что говорил он это очень тихо, Седлоченко услышал.

- Кого это ты называешь сволочью, урод?

- Кого, кого. - Не делая попытки подняться, с трудом ответил Пашка - челюсть болела страшно.

- Феропонтова вашего, но, судя по всему, вы не лучше.

Майор не любил нынешнее поколение, как он считал, молодых выскочек. Слишком независимы и своенравны. Совсем не такие, как были раньше в СССР, в его лейтенантскую бытность. Тогда подследственные ему в рот заглядывали и вели себя тише воды, ниже травы. А теперь вот повылупились, гордые и грамотные, скорее бы на пенсию. Эти его мысли тут же подтвердил поднявшийся с пола и вновь усаживающийся на табуретку задержанный.

- Вы о презумпции невиновности слышали, господин следователь?

- Не господин, а гражданин, - остального Седлоченко казалось и не услышал.

- А, ну да, гражданин, Дантон, Марат, Робеспьер.

- Слышь, Ферапонтыч, ты не чересчур его приложил, а? Че-то он заговаривается.

- Ничего я не заговариваюсь, - возмутился Пашка, - были уже такие, все гражданами себя называли, только недолго это продолжалось, укоротили их на голову.

- Не, Ферапонтыч, точно ты не рассчитал. В камеру его, да скажи, пусть хлопцы поприветствуют новичка. Вы, гражданин Терлецкий, задержаны до выяснения.

На следующий день Павел добрался до кабинета следователя с большим трудом. "Хлопцы" не подвели. Седлоченко встретил задержанного с улыбкой.

- Как спалось, молодой человек. Девочки кровавые не преследовали ночью?

- Да нет, гражданин предпенсионного возраста, ничего такого не снилось.

Павел, держась за бок, по которому в камере не раз досталось, сел на табуретку. Никакого разрешения на это он ждать не собирался.

- Ишь ты, гордый. Ничего, ничего, посмотрим, как ты через пару деньков запоешь, - думал следователь, глядя на парня.

- Статью-то ты, заморыш, не вышел, - продолжал он размышлять, - не таких раскалывали.

Сидящий перед ним Павел, действительно, габаритами на героя не тянул. Невысокого роста, довольно хилого телосложения, с короткой аккуратной стрижкой, он в свои двадцать семь лет скорее напоминал подростка.

- Задерживать лицо более трех суток мы не можем, - фальцетом объявил майор, - так что, придется предъявить тебе обвинение.

- И в чем же, интересно. В том, что я, дурак, мимо не прошел, в том, что скорую вызвал? В том, что остальные части тела вслед за лицом отсюда выйдут?

- Да нет, - елейным голосом продолжил Седлоченко, - в убийстве.

Чего-то подобного Павел, проведя ночь в камере, ожидал, поэтому громом среди ясного неба слова следователя для него не явились.

- Почему-то это нисколько меня не удивляет, - спокойно ответил задержанный, смело глядя в глаза горой возвышающемуся над ним майору. Я, так понимаю, настоящего убийцу вам искать в лом. Это же работать надо. А тут вот, готовый уже сидит. Только вы, майор, ошибаетесь, я еще далеко не готов. И не собираюсь становиться козлом отпущения.

- Об этом мы после поговорим. Тут на тебя, маньяка, прокурор лично взглянуть хочет. Заодно и арест оформим. А вот и она.

Открылась дверь и в кабинет, покачивая пышными телесами, вплыла напоминающая старую жабу матрона в прокурорской форме. Деловито уселась за рабочий стол следователя и впилась колючим взглядом выпуклых глаз в Павла.

- Это и есть твой маньяк, Седлоченко, - Хриплым голосом квакнула жаба, - шото мелковат.

- Он самый, Галина Петровна, врач скорой помощи его рядом с трупом застукал. Санкцию бы. - Жалобно попросил следователь, присевший на стул у стены.

- Санкцию, это можно. Раз рядом с трупом, то без проблем.

Сказав это, она долго рылась в объемистом портфеле, затем достала чистый бланк с печатью и принялась медленно его заполнять.

Павел смотрел на этих служителей Фемиды и не переставал удивляться. Его для них в этот момент, как бы и не существовало. Так и не задав обвиняемому ни одного вопроса, прокурор вручила бумагу Седлоченко, с усилием поднялась, оперевшись о столешницу, и поплыла к выходу.

- Смотрю я на вас и удивляюсь, - неожиданно для всех заговорил Павел, - ведете себя так, как будто никуда из этих стен и не выходите.

Следователь сделал удивленное лицо, можно было подумать, что он увидел заговоривший камень.

- Это почему же, интересно?

- А что тут непонятного? Вы же не всю жизнь здесь проводите. Что-то есть у вас и за пределами этих казематов. Вы думаете, все вечно так и будут эти ваши мерзости терпеть?

- Седлоченко, я не поняла, он что, нам угрожает?

- Вовсе нет, говорю то, что вижу. Терпение-то у людей не резиновое.

- А я тебе другое скажу, - расплылась в улыбке жаба, - из зоны ты, гаденыш, точно не выйдешь, никогда. Только вперед ногами. Так что все равно тебе будет, что там у нас, как ты говоришь, за пределами.

Выдав пророчество, жаба развернула свое бесформенное колышущееся тело и, гордо подняв голову, вышла, едва вписавшись в дверной проем.

Прошло три дня. Павлу казалось, что на его теле не осталось ни единого хотя бы маленького пятнышка, которое бы не болело. Доставалось ему и от следователя и от сокамерников. Этим утром он уже мочился кровью.

Седлоченко зверел все больше и больше, тщедушный обвиняемый ломаться не хотел. Глядя на этого юнца, майор напрочь забыл о службе. На первый план вышли амбиции. Пашка незаметно для следователя превратился в личного врага, которого, во что бы то ни стало, необходимо было скрутить в бараний рог.

- Мальчишка, - ненависть старшего следователя перехлестывала через край, - сопляк. Я тебя научу родину любить.

- Глядя на вас, господин следователь, не скажешь, что вы эту самую родину любите.

Говорил Павел, превозмогая боль в груди.

- Если бы вы ее любили, то не позволяли бы убийцам гулять на свободе, вы бы землю рыли, чтобы их достать. Пока вы тут надо мной издеваетесь, этот гад еще кого-нибудь кончит, и не одного. Из-за таких, как вы, вас и ненавидят, иначе, как ментами погаными не называют. И, я вижу, правильно делают. Я вот совершил глупость, позвонил, надеялся, что не поздно еще, сделать что-то можно. Дурак был, идеалист, не думал что вы тут мрази последние. Если бы вы знали, как я вас теперь ненавижу. Да, на суде никаких обтекаемых фраз от меня не ждите. Никаких под давлением следователя. Вещи надо называть своими именами, вы же садисты хуже гестаповцев.

Под этим напором Седлоченко вдруг почувствовал, что из него словно выпустили воздух, могучее тело как будто сдулось. Но это продолжалось лишь мгновение. Злоба на непокорного мальчишку, на мгновение отступив, вновь залила его без остатка.

- Не хочешь понимать, да? Ты еще доживи до суда, не всем насильникам и убийцам девочек это удается. А ты у нас фрукт особливый - маньяк.

Дверь открылась и в кабинете нарисовался новый персонаж.

- А, партайгеноссе Борман, - радостно запищал Седлоченко, - присоединяйся, это как раз твой клиент. Я уже было сам к тебе за помощью идти хотел.

Вошедший с хищной улыбкой уставился на сидевшего на табуретке подследственного. Ростом Борман здорово уступал мучителю Павла, но был широкоплеч и в то же время поджар, как гепард. Лицо у него было невыразительное. Единственное, что сразу бросалось в глаза, усы, как у Марчелло Мастрояни.

- Что, не колется, сучий потрох.

- Неа. Вот, Терлецкий, - переведя взгляд на Павла, продолжил бугай, - прошу любить и жаловать, перед тобой специалист по развязыванию языков, - Седлоченко, расслабляясь и поудобнее устраиваясь на стуле, приготовился на некоторое время превратиться в зрителя.

Борман мягкой кошачьей походкой приблизился к табурету и, не переставая улыбаться, молниеносно врезал Павлу ребром ладони в основание шеи сбоку. Боль, молнией ударила в плечо, затем онемела рука. Когда немного отпустило, Пашка посмотрел в глаза новому садисту. Тот спокойно выдержал этот злой взгляд.

- Еще один моральный урод пожаловал, - разжав стиснутые от боли зубы, коротко выплюнул Павел.

- А, понятно, Зоя Космодемьянская, предупреждать надо, майор. Я бы сразу с куйбышевского метода начал. Давай целлофановый пакет.

- Нету у меня.

- Не проблема, щас принесу.

Когда называемый Борманом скрылся за дверью, Пашка внутренне сжался. Упоминание пластикового пакета ему очень не понравилось. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять суть предстоящей пытки.

Борман отсутствовал пару минут. Вернувшись со счастливым лицом, первым делом проверил, плотно ли защелкнуты наручники на заведенных за спину руках Павла. Затем без суеты нацепил ему на голову пакет, сжал вокруг шеи. Павел попытался задержать дыхание, но надолго его не хватило - сокамерники прошлись кулаками по его бокам знатно. Рефлекторно попытался вдохнуть, в глазах тут же начало темнеть.

- Котенок! Он же победил! - Было его последней мыслью, перед тем, как он потерял сознание.

- Ты там поаккуратнее, видишь хилый какой, кабы кони не двинул.

- Не ссы, Седлоченко, у нас доза, как в аптеке, опыт имеем. - Придерживая Пашку за плечи, весело гудел Борман.

Вместе с сознанием вернулась боль, но Пашке было не до нее. Он вспомнил! Котенок. Котенок победил! Победил? Это тогда он так думал. Плотина, блокирующая память много лет, рухнула, видимо от боли и ярости. Все стало просто и понятно. Тогда он был настолько мал, что осознать этого просто не мог. Сейчас же, годы хранящееся в закрытых уголках подсознания, водопадом затопило его мысли. Котенок не мог победить двух собак. Это он, Павел, убил их. Убил своей ненавистью.

Борман взревел, схватившись за живот, присел, затем завалился на бок, тихо подвывая. Пашка, прислушавшись к своим чувствам, осознал, что без напряжения может превратить внутренности палача в фарш. Седлоченко, выскочив из-за стола, бросился на помощь сослуживцу, но, сделав два шага, сам упал, корчась в судорогах.

Павел поднялся с табуретки, присел рядом и спокойно перешагнул вначале левой потом правой ногой через цепь наручников, с его комплекцией это проблемы не составило. Затем поднялся в полный рост, подошел к стонущему бугаю.

- Сейчас я отпущу твою боль, мразь. Ты снимешь браслеты. И не вздумай геройствовать. - Глядя сверху, спокойно потребовал Пашка.

Майор, затравленно уставясь на жертву, непонятно как превратившуюся в мучителя, медленно начал подниматься с пола. Вначале он встал на колени.

- Стоп, снимай.

Во взгляде обвиняемого Седлоченко увидел что-то такое, от чего его обдало волной жути. Как зомби он достал из кармана ключ. Открытые наручники упали на пол. Борман продолжал скулить, лежа на боку. Павел вновь сел на уже привычное место и заговорил.

- Вам прекрасно известно, что я не виновен. Вспомните мои слова о козле отпущения, ну, напрягите мозги, - глядя в непонимающие глаза, пытался расшевелить он находящегося в прострации майора, - об этом я говорил в самом начале нашего неприятного знакомства. Так вот, я могу сейчас нашинковать ваши туши на мелкие кусочки.

Говоря это, Павел вдруг осознал, что, на самом деле, никогда не сможет так поступить. А требовалось-то всего лишь перейти невидимую грань. Перешагнуть ее и превратиться в такого же Седлоченко. Да, эти валяющиеся на полу мерзавцы сейчас были полностью в его власти, но ничего, кроме жалкого отвращения, не вызывали. Несмотря на то, что ярость Павла перехлестывала через край, для последнего шага этого было мало.

- Да что же это такое? - Мысли неслись чехардой. - Ведь они же животные. Сколько еще жертв у них впереди? Стоп! Не будет никакого впереди.

Майор с Борманом с ужасом уставились на свои руки, которые прямо на глазах покрывались страшными язвами.

- Расстегни рубашку, майор, - голос Павла опустился до самых низких частот способных восприниматься человеческим ухом, - теперь так будет всегда, как только ты попытаешься применить свои фашистские методы к невинным людям.

Седлоченко тонко пищал от боли, глядя на свой живот, на котором вспухали и лопались мерзкие пузыри.

- Эта гадость заживет, но не дай Бог вам еще хоть раз в жизни попытаться вернуться к старому. Второй раз так легко не отделаетесь. Поднимайтесь и быстро оформлять документы на мое освобождение, а я пока пройдусь, в остальные кабинеты загляну. Потом своим коллегам объясните, что к чему. Время от времени буду вас навещать. Не пугайтесь, не часто. Теперь у меня будет много работы.

Двадцатью годами ранее

Они наконец-таки нашли. Нашли на пороге двухсотого цикла, когда уже казалось, что дело безнадежно, когда в живых их осталось всего-то двенадцать. Остальные так и не дождались, умерли от старости. Третья планета около небольшой желтой звезды была хороша. Голубая красавица на три четверти покрытая водой, окутанная редкими пушистыми облаками, как раз то, что нужно.

Но радость была недолгой, колонизация оказалась невозможной. Выяснилось, что эта редкая жемчужина уже имеет хозяев. Заселены были не только благоприятные климатические зоны, но и такие места, в которых клайдам не пришло бы в голову обосноваться даже в самом кошмарном сне. Двуногие прямоходящие спокойно существовали там, где большую часть цикла стоял лютый холод, где жидкость переходила в твердое состояние, а светило не поднималось над горизонтом половину жизни. Эти же самые двуногие без проблем переносили страшную жару экваториальной зоны. Приспособляемость жителей поражала.

Оставалось лишь провести стандартный мониторинг планеты, исполнить обряд печали и отправится на дальнейшие поиски, которые, скорее всего, так и будут продолжаться до тех пор, пока не уйдет из жизни последний. Выше Кодекса Чести у клайдов не было ничего, а он не позволял вмешиваться в развитие чужих.

Но неожиданно наблюдение принесло ошеломительные плоды - они лишаю жизни друг друга! Клайды, после тщательной проверки, с трудом осознали полученную информацию. Это все меняло. Ранее никто из них не понимал, для чего древние внесли в Кодекс пункт, разрешающий неограниченное вмешательство в жизнь аборигенов при истреблении теми своих сородичей. Оказывается такое возможно, хотя в мыслях и не укладывается.

Забрезжил луч надежды. Покорить местных труда не составляло. Цивилизация хозяев планеты по техническому развитию только подбиралась к границе третьего уровня. Жалкие потуги освоения пространства были видны невооруженным глазом. Перемежаемые обыкновенным мусором, уродливые конструкции вращались вокруг планеты сами по себе, отданные на волю инерции, и лишь внутри одной из них находилось трое двуногих. Внизу же, каждый оборот шарика вокруг оси, неестественной смертью погибало такое количество жителей, что шерсть на псевдоподиях встала дыбом, когда клайды узнали цифру.

Шуэш и Эштан вернулись на борт ковчега обескураженными. Разведывательная миссия полностью провалилась. Никакой сложности задача, вроде бы, не представляла. Требовалось в режиме прозрачности опуститься на поверхность, подчинить себе какого-либо аборигена, применив ментальный контроль, затем повторить это в двадцати других точках планеты. Но первая же попытка навязать свою волю местному потерпела крах. Эштан направил пару верхних псевдоподий на маленького двуногого детеныша и послал волну покорности. Вместо ожидаемо безразлично-подчиненного состояния малыш завизжал на верхней грани восприятия разведчика и метнул заряд гнева в находящихся неподалеку двух небольших лохматых животных, которые остервенело терзали третьего, размером поменьше. Внутренности зверей буквально взорвались, превратившись в кровавую кашу, но Эштан понял - абориген этого не осознал. Гнев был полностью неконтролируем малышом. Причина была ясна, ментальное воздействие клайда разблокировало могучие латентные пси-способности маленького туземца. Шуэш мгновенно осознал безрадостную перспективу, ему удалось лишь накрепко заблокировать память двуногого о содеянном, но о ментальном контроле жителей планеты не могло быть и речи. Существ, обладающих таким потенциалом воли, покорить не удастся никогда.

- Ну что ты, золотце мое, ну не плачь, - подбежавшая к сыну молодая женщина, присев обняла его, - все хорошо. Видишь, котенок жив. Кошечка залижет все его ранки и скоро он будет бодр и весел.

- Мама, - малыш продолжал взахлеб рыдать, - эти злые собаки хотели его съесть.

Мальчик показал рукой на двух дворняг, которые, не шевелясь, лежали около попискивающего котенка.

- Успокойся, Пашенька, у него все будет хорошо.

- Котенок что ли их победил?

- Да, родной, он их победил.

Вскоре после возвращения разведчиков, был исполнен обряд печали. Ковчег, сверкнув вспышкой гиперпространственного перехода, навсегда ушел из солнечной системы.