И стало так: усоп Томлинсон
В квартире на Беркли-сквер
Киплинг
А может быть ТАМ комната с пауками?
Достоевский
|
Стало так, что миссис Пилти усопла. " ...А может быть там комната с пауками?" – даже успела напоследок подумать она, припоминая в этот, явно не лучший для себя момент жизни, строчку из переводной классики, – в то самое время, как расплывчатое и оставлявшее шаткую надежду ТАМ уже сменялось куда более отчётливым и вполне пессимистичным ТУТ. Средних размеров паук деловито проследовал из конца в конец потолка, не отбрасывая тени, но быстро теряясь и скрываясь из вида; скрыться ему, впрочем, было толком негде: белоснежный ровно освещённый потолок не имел ни балок, ни трещин, ни даже щелей в местах его видимых соединений со стенами... Она смогла пошевелить рукой, и это была, впрочем, единственная часть тела, которой удалось пошевелить. Рука была не молодой, не старой, а какой-то усреднённой и немного нечёткой, как бы размазанной в пространстве, словно обработанной в фотошопе. На ней были два из трёх любимых перстней и изредка носившееся при жизни обручальное кольцо, сама же рука выглядывала из небрежно застёгнутого манжета хорошо знакомого платья с кружевами и оборками, впрочем, цвет платья был несколько причудливым, так, будто его некоторое время вываривали в едком, располагавшем к сильной линьке, порошке, рядом со всеми другими сотнями когда-либо надевавшихся в её жизни платьев. – Это и есть ваше усреднённое, так сказать, астральное, тело; впрочем усреднённое именно с биологическим, – произнёс на чистейшем английском голос где-то высоко в её изголовье, – в нём сохранено большинство рецепторов... То ли эти рецепторы специально сохранены ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ вы могли ощутить всё то, что вам здесь предстоит ощутить, то ли наоборот – вы сможете ощутить здесь что-либо, только ПОТОМУ, ЧТО у вас сохранены рецепторы... Грань отделяющая логику ПОТОМУ, ЧТО от логики ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ здесь всегда ( голос не сделал ударения ни на слове "здесь", ни на слове "всегда" ) была, признаться, весьма шаткой, впрочем, уж не менее шаткой, чем грань, разделяющая добро и зло... – Зло?! – астральные глаза миссис Пилти изобразили неподдельное удивление и в них на миг – миг ли это был? – блеснуло недоброе предчувствие. Она попробовала приподнять голову и на этот раз ей это удалось сделать... Странное существо с явно мужской осанкой было похожим на санитара, на инопланетянина, на маску из фильма "Крик", на огромный, с опиленной шляпкой гриб-мухомор, кроме глаз и рта, – такой же белоснежный, как стены и потолок. – Я не хотел вас огорчать сразу.... Но это преисподняя, мэм.
Уже некоторое время, во всяком случае, в продолжении всего недолгого разговора открытые части её астрального, или вернее, усреднённого с биологическим, тела ощущали, что покоятся на металле. Но только теперь её взгляду могла предстать почти полная картина. Место под ней – под миссис Пилти, – занимала огромная и гладкая, почти зеркальная крышка плиты; плиты – в том смысле, что это была именно плита, – плита, имеющая склонность включаться и нагреваться, в обычных случаях, для приготовления на ней более или менее замысловатой пищи; в одной из девственно-белых стен зияла массивная полууглублённая розетка, а где-то далеко, совсем в ногах предательски тянулся толстый, оканчивавшийся, к счастью, пока лежавшей на полу вилкой, провод. Миссис Пилти на свою беду много раз видела похожие – или точно такие же, – с быстро раскалявшейся поверхностью. – плиты, и уж особенно часто, – заглядывая на полыхавшие жаром и запахами кухни полубесплатных столовых, в кварталах для бедняков: благотворительность всегда была неотъемлемой частью её земных дел...
--Да уж. Повод для воспоминаний о благотворительной деятельности, как нельзя более, подходящий, – согласилось существо, – следует ли мне с самого начала предварить ваше крайнее удивление и негодование? Как! Почему не было никакого суда!? Почему мне не дали возможности высказать своих аргументов в защиту. Пригласить адвоката. Кто решал, где мне сейчас находиться, и какие "за" и "против" он взвесил? Отбросьте "решал", отбросьте "взвесил", отбрстьте даже "он"; так будет легче, – вы не на Земле, вы даже – страшно подумать -– не под землёй! По крайней мере отбросьте слово "под"... Разговор со мной, всё равно, ни к чему не приведёт, даже если я соглашусь вас выслушать. Как вы, надеюсь, поняли из контекста, я не ангел. Даже совсем не ангел. Но я готов дать вам фору: начать не с худшего, а с лучшего; ваше сознание как раз, судорожно перебирает все те хорошие и все те плохие поступки, что совершили вы в вашей жизни, и прямо сейчас обязательно остановилось на землетрясении в Горной Гватепулько; что ж: я тоже готов начать именно с него.
Едва узнав о нём из газет, вы пожертвовали сумму денег на целый грузовик с медикаментами и игрушками. Не то, чтобы эта сумма была обременительной для вашего семейного бюджета, но, по крайней мере, вы, в отличие от многих других, не просто выписали чек, а пожелали лично, как говорится, своими глазами, увидеть отправляемые игрушки; вы даже взялись просмотреть – хотя бы выборочно – разные документы, сертификаты их качества. Что ж, похвально. Но в Горную Гватепулько игрушки, всё равно, везли другие люди. Нет-нет, они исправно довезли их по назначению. С этим не было никакого подвоха. Только вот проследил ли кто-нибудь, чтобы все паравозы, все автомобили и рОботы из этого груза достались именно мальчикам, а все куклы, наоборот, – исключительно девочкам? То-то и оно... В Мароско – в самом благоустроенном из лагерей, девочек по неведомой причине было многим меньше, чем прибыло кукол, и самая большая кукла, в ярко-красном платье с застёжкой на спине, досталась красивому застенчивому мальчику. Ему досталась пачка карандашей, прилагавшаяся к ней точилка; и ещё – кукла... Карандаши быстро исписались, точилка треснула пополам, и от неё осталось болтающееся на винтах металлическое лезвие; однажды в укромном месте, когда никого не было рядом, он неожиданно для самого себя потянулся расстегнуть пуговицы на алом кукольном платье и провёл лезвием от точилки по её спине. Ему даже показалось, что он на мгновение услышал застывший в воздухе крик, а его пальцы уже повторяли попытку...
Два десятилетя спустя в обессиленной землетрясениями и неурожаем Горной Гватепулько случилась гражданская война. Диктатура. История почти не помнит столь же слаженной и неумолимой системы репрессий, и столь же слаженного механизма концлагерей и пыток, какой изобрели в этой маленькой стране. Человек всегда знал не только точную дату и подробный способ своего уничтожения, но и то, сколько страшнх мучительных часов и сколько самых изощрённых истязаний предстоит ему пережить до этого долгожданного дня... Девяносто новых видов пыток, неизвестных даже в средневековых анналах. Из конструкций щипцов, иголок, электродов для прижигания и наручников для подвешивания в этой стране впору составлять музей! Изуродованных в Гватепулько знают во всех странах и во всех клиниках мира; знают --и отшатываются в ужасе, когда раздевают, чтобы осмотреть... Но рассказать ли вам, кто же являлся настоящим изобретателем и вдохновителем всей этой получеловеческой вакханалии, всей этой адской машины истязаний?... И с чего всё это однажды началось? Вы не согласитесь; вы всё равно уверены, что творили добро, а человеку, уж раз он предрасположен к изуверству, завтра попалась бы под руку какая-то другая игрушка и на чьи-то другие деньги купленная, – и будете совершенно правы. Мало того: я безбожно обманул вас, желая увидеть ваш страх – благо же и страх, и обман, и, уж, тем более, безбожие, – явно входят в число здешних стихий! Я хотел лишь показать, что слова "творить добро" – всего лишь возможная иллюзия, как говорится, в первом усреднении, и никто не стал бы толковать их однозначно...
Но мальчик, оказавшись наедине с куклой, действительно расстегнул пуговицы на её платье и провёл по спине лезвием – успев слегка удивиться, каким неожиданно красивым и правильным получился его надрез. Тогда он перевернул куклу, высоко поднял на ней платье – спереди пуговиц не было, – и провёл линию ещё и по животу... Затем отделил от собственной ноги кусочек лейкопластыря, чтобы аккуратно заклеить оба пореза. Уже на следующий день он пришёл в палатку к медикам, там, где на стенах висели схемы и чертежи человеческого тела с ветвящимися венами и артериями. Ему подарили неболшой медицинский атлас и новую пачку карандашей. Хотели подарить даже новую точилку, но он гордо ответил, что таковая, хотя и в несколько развинченном состоянии имеется у него с прошлого раза.... Он тщательно слюнил карандаши, вырисовывая на теле куклы разными цветами и оттенками грудную клетку, трахеи, аорты; заклеивал пластырем новые надрезы. Через четыре года, как сирота, и, как победитель трёх олимпиад по биологии, он был без экзаменов принят в самый престижный медицинский колледж. Как только миновала диктатура, и он вернулся из эмиграции, то на все заработанные деньги построил клинику, дабы помочь возвратить к жизни тысячи и тысячи искалеченных... Кукла со следами карандаша и лейкопластыря до сих пор украшает музейную витрину в её центральном холле. На этот раз я рассказал правду. Этого никак нельзя проверить; но дело совершенно в другом. На чем, позволю я себе спросить, покоится и сколь глубока ваша вера в то, что хирург, спасший многие сотни жизней, что женщина тоннами и грузовиками раздававшая детям игрушки, должны непременно оказаться в раю, что концлагерный изувер – напртоив, в преисподней. А, например, совсем не наоборот?! Иными словами, почему человек, доставивший спасительные и позитивные ощущения тысячам чьих-то рецепторов, тканей, клеток, – непременно заслужил своими действиями одобрения и, как следствие, вознаграждения со стороны высших сил, а доставлявший ощущения болезненные или деструктивные – непременно осуждения – вместе с наказанаием, которое за этим последует? Где это сказано, и какая логика ? Не сказано нигде... И логики никакой. Никакой: только иллюзия! Я готов рассказать вам ещё более страшную вещь. Вселенная неоднородна и неоднозначна – вы изучали это на ваших уроках Закона Божьего, – в ней, как в очень огромной Горной Гватепулько всегда возможен переворот, и к власти над основами миропорядка всегда могут прийти силы, исповедующие точку зрения, прямо противоположную той, что ныне существует. Впрочем, этого, толком – даже почти никто не заметит. Останутся миллионы всё тех же "как", "за что" и "почему без суда...", можете мне поверить: таковые есть даже в раю. Да и кроме того... И преступление, и наказание, и вознаграждение – это, опять всё те же ткани и всё те же рецепторы...Замкнутый круг. Блуждающий взгляд миссис Пилти снова успел встретиться с пока всё ещё мирно покоившимися на белоснежном, без теней, лишь слабо расчерченном на квадратные клетки, полу, проводом и вилкой...
Представляется странным... – продолжало существо, – Подобно тому, как с вашими примитивными деревянными угломерами, с линзами и стёклами телескопов, часовыми пружинами и шестернями, вы пытаетесь проникнуть всё дальше в бездны Вселенной, понять, что же такое, наконец, Время и Пространство; точно так же с вашими примитивными, имеющими только биологическое назначение рецепторами, – укол от иглы, боль от ожога, тепло от прикосновения, комфорт от наполненного желудка и дискомфорт от пустого, – вы пытаетесь понять, или хотя бы представить, что же такое Добро и Зло в рамках Вселенной... Это и смешно, и любопытно. Но самое смешное во всём этом – ваша абсолютная правота! Чувства, действительно, не обманывают; это и есть то единственное, чему можно доверять. Стоит только заручиться верным чувством , и с ним переходят Вселенную – миры и галактики, как обыкновенную реку вброд, не замочив и щиколоток! Даже такие существа, как я, не годимся в провожатые, несмотря на всё наше сверхъестественное происхождение!
– ... Мы вообще ни в какие провожатые не годимся – пробормотало существо чуть тише, – едва только вилка коснулась розетки, астральное тело миссис Пилти ощутило вспыхнувшее в основании плиты тепло, а в ближайшей стене образовалась открытая дверь, чуть более тёмная, чем стена, – что ж; наш диалог и без того затянулся. Счастливо вам оставаться, мэм... Дверь захлопнулась, даже успев издать слабый звук – перед тем, как полностью исчезнуть. Миссис Пилти осталась лежать одна, и тепло из глубины плиты начинало быстро подниматься вверх, раскаляя металлическую крышку. Оно было беспощадным и неумолимым; миссис Пилти теперь ощущала его не только открытыми частями тела, но и через тонкое платье, через его уже ничем не защищавшую ткань... Глубокое, всё более неотступное, тепло пронизывало, наполняло, переполняло, ставшее окончательно неподвижным, но не утратившее рецепторов, усреднённое – астральное с элементами биологического – тело миссис Пилти, достигая всех его невидимых тканей, беззащитных органов, соединений, покровов. От него уже было некуда бежать, некуда деться, некуда перенестись мысленно. Крики, вопли, судорожные движения, в другом случае, могли бы на время создать хотя бы иллюзию защиты, хоть ненадолго отвлечь или притупить сознание, но здесь не существовало никакой, – даже этой – возможности. Это тепло не было раскаянием; оно было нежностью, переходящей в безумие. Ощущение нарастало, только теперь становясь окончательно нестерпимым; ему больше нельзя было ни противостоять, ни сопротивляться, ему можно было разве что полностью подчиниться и отдаться, отказавшись от заранее бесполезной борьбы. Новое чувство было похожим на оргазм, так немного раз и так неумело испытанный миссис Пилти за всю её недолгую супружескую жизнь; но только теперь во много раз более полный, глубокий, всеобъемлющий; оно зарождалось глубоко внутри, там, куда проникало всё новое и новое тепло от плиты, распространяясь медленными волнами, достигая отдалённых впадин, кончиков ног, ступней, глаз и ресниц, пальцев, корней волос, завоёвывало на своём пути клеточные мембраны, тончайшие из капилляров и волокон. Сыпались переходимые сознанием вброд звёзды и миры. Волны наслаждения накрывали её с головой, одна за другой, не оставляя ни усталости, ни телодвижений, ни всхлипываний, разгораясь, как ровное негасимое пламя, без надежды и без малейшего шанса на возможное избавление.
Даже когда дверь в стене снова ненадолго открылась, и на пороге снова возникло знакомое существо, в ясном, несмотря на непрекращающийся оргазм, сознании миссис Пилти промелькнула единственная мысль: уж не явился ли этот белоснежный чёрт только за тем, чтобы исправить ошибку и так некстати вытащить шнур из розетки. Но он лишь некоторое время ( можно ли, в конечном счёте, применять к нему слово "он", а к времени слово "время"? ) постоял над миссис Пилти, вглядываясь в её лицо и пожимая плечами, той частью его фигуры, в которой можно было признать плечи. – Я с самого начала предупреждал вас, миссис. Не обманывают только чувства: это и есть то единственное, чему можно доверять. Всюду. Даже здесь. Если они у вас по какой-либо причине приятные и комфортные, то это исключительно ваше свойство; и не в моих силах этому ни помочь, ни помешать. Вы чувствуете только то, что вы чувствуете... Видимо, всё-таки, грузовик с игрушками однажды доехал в вашей душе по назначеию, или было что-нибудь ещё другое. Доверьтесь этому; впрочем, ничего другого и не остаётся – ваши наслаждения будет длиться вечно. Если только во Вселенной не произойдёт переворота... Что ж. Прощайте, мэм; то есть я опять хотел сказать, счастливо оставаться....
То ли уже знакомый, то ли откуда-то взявшийся второй, паук ( смотря, откуда взялся первый... ) проследовал по невозмутимо белоснежной поверхности стены, быстрыми и бесшумными шагами всех своих восьми лап припечатывая след от навсегда исчезнувшей двери... |
Библиотека // Объявления
