Дипломированный преподаватель кафедры музыкальной педагогики и музыкальной литературы, а по совместительству, именитый организатор и наставник оркестра камерных, струнных и других смычковых инструментов Курово-Рябкинской областной консерватории, Соломон Израилевич Дедкинд, не мог дождаться, когда же его рука, вооружённая дирижёрским жезлом, опишет в воздухе последний порывистый взмах, стаккато смолкнет, пиццикато исчезнет, а фуга издаст, наконец, свою финальную коду. Его пристальное внимание уже давно привлекало, располагавшееся на специальном оркестровом возвышении, декоративное золотое яйцо, недавно завоёванное оркестром в качестве почётного приза на представительном межобластном симфоническом конкурсе.

Как только слаженная партия шороха сворачиваемых партитур сменилась новой, столь же слаженной партией шороха разворачиваемых бутербродов, Соломон Израилевич приблизился к вожделенному трофею и, повинуясь профессиональному инстинкту, прикоснулся к его золотой поверхности корпусом всё ещё сжимаемого в руке дирижёрского жезла.

В воздухе распространился яркий мелодичный музыкальный звук, на удивление, не являвшийся ни одной из доселе известных организатору и наставнику подкреплявшегося бутербродами оркестра, семи нот. Это было не до, не ре, не ми, не фа. Это была также ни соль, ни си, ни ещё одно до....

– Маразм... От жары, наверное, – подумал Соломон Израилевич и возобновил попытку.

Новый звук был уже другим, не менее мелодичным, но снова не совпадавший ни с чем, описанным ранее во всей тщательно изученной Соломоном Израилевичем, музыкальной литературе.

– Всё. Перебор... – Завязывать надо. К чёртовой бабушке. И с таким оркестром, и с такими призами! – успел подумать именитый организатор и наставник, в то самое время, как его растерянный взгляд, видимо, при мыслях о чёртовой бабушке, уже встречался со столь же недоуменным взглядом присутствовавшей на репетиции, и сидевшей в первом ряду партера, заместителем декана по учебно-воспитательной работе, а по совместительству, авторитетным в своей области музыковедом, Циллей Марковной Бабкинд.

Авторитетная женщина-музыковед, не дожидаясь приглашения, тоже взошла на оркестровое возвышение и, взяв из рук обескураженного коллеги его дирижёрский атрибут, присоединилась с помощью упомянутого атрибута к начатым коллегой изысканиям.

Извлечённый с помощью её хрупких музыковедческих рук, яйца и атрибута, звук был снова нотой жа, нотой зю, нотой хе, но ни на одну из узнаваемых представительниц традионной музыкальной октавы, с завидным упорством так и не желавший походить....

Нет. Всё. Это уже песец... – синхронно подумали Соломон Израилевич и Цилля Марковна, скрываясь в соответствующих, каждый своему полу и положению, отделениях санузла, для употребления табачных изделий, – Расформировывать будем этот оркестр! Уж раз он нам каждый раз такие трофеи привозит!....

А к возвышению, на котором покоился яйцевидный симфонический трофей, уже приближалась, прятавшаяся доселе среди складок занавеса, нерадивая студентка Эсфирь Самуиловна Мышкинд, недавно отчисленная из оркестра за низкую посещаемость, а из консерватории – за низкую успеваемость.

– Дождётесь вы у меня! Устрою я вам!... – подумала Мышкинд, – Как меня отчислили, так вам сразу и приз!....

Её руки уже прикасались к заброшенному обоими, употреблявшими в это время табачные изделия, корифеями, жезлу...

Но тут её скрутила резкая, ниже поясницы, боль, заставившая опуститься на пол, к основанию пюпитра. Из-под её, всё ещё не сданного в костюмерную, концертного платья начинал прорастать изящный мышиный хвост...

занавес