Тихо падал снег на склоны Чегета. Снежинки шепотом здоровались с землей, словно боялись нарушить ее покой. Ночная мгла ненавязчиво вытеснила последние отблески шумного дня. Мир потерял привычные очертания. А снежинки все падали и падали… Хотелось просто молчать и слушать звуки падения замерзших частичек неба. Они заглушали музыку, звучавшую рядом на катке. Там люди были еще полны сил и энергии, и пытались оставить свой след на изрезанном льду. Добрые снежинки старались защитить его, прикрывая собой, но лед расчищали, отодвигая их в сторону. Земля виновато смотрела изрезанным замерзшим взглядом в темное небо – как будто извинялась за этих глупых людей. Но темная высь гордо молчала в ответ, не замечая немой просьбы о вечном покое. Тучи плотной стеной закрывали луну, не давая утешить ей землю. И тихо смотрела она на небесный туман, одиноко желтея во тьме.

Снежинки медленно одевали вершины гордых сосен в белый саван. Те замерли, погружаясь в состояние тишины и покоя. Сон опутывал своими сетями каждую иглу на широких ветвях. Ветер замер, притаившись где-то среди них. И он устал от вечного движения. И тоже хотел тишины. Завтра он сыграет в метель, растревожит глубокие залежи снега, потреплет сосновые ветви. Но сегодня устал. И тихо молчит, не слыша негромких песен Баксана , воды которого стремительно несутся к великому Тереку. Высокоствольные сосны равнодушно провожают их в дальний путь, ничуть не жалея о том, что не могут сдвинуться с места. Лишь холодные камни движутся по водам Баксана вперед, пока не застрянут на какой-нибудь отмели. Но и там им не долго отдыхать. Не знает покоя Баксан, как и его притоки быстрые Донгузорун, Юсеньги, Адылсу и Адырсу, Тютюсу, Ирик, долины которых хранят первородную красоту. С вершины Ирикчат-баши можно поприветствовать скалы красавицы Шхельды и вершины Ушбы. Снег накрывает плотным одеялом ущелье Кыртыка, скрывая следы наших предков средь горных массивов. И нет уже троп, выложенных каменными плитами. Всюду снежный покров.

Он долго смотрел на небо. Снежинки медленно опускались, волк их не замечал. Хотелось есть. Очень. Было холодно и как-то неуютно. Прошло его время. Все ушли вперед, а он отстал и остался один. Сегодня стая долго шла, пытаясь найти что-то съестное. Но у него кончились силы. Это был конец, но умирать не хотелось. Он вышел из тени сосен и черным пятном выделялся на белом снегу. Идти не было сил, старые глаза слезились на морозе, и еще - хотелось есть. Очень. Он лег на мягкий снег и закрыл глаза. Через некоторое время холод начал вытеснять последние остатки тепла из изможденного тела, которое почти не было видно под белым одеялом. Как вдруг послышался шорох. Слух не изменил старому волку. Он услышал чье-то приближение. Глаза раскрылись, шерсть встала дыбом. Приближение опасности пробудило в нем искры жизни. Он ждал. Во тьме сосен мелькнули неясные тени, сверкнули желтые огоньки, и запахло кровью. Из последних сил вырвался из снежного плена и бросился к ним. Вернулась его стая. Волки от голода забыли об опасности и спустились из леса в деревню. Они задрали чью-то заблудившуюся корову и теперь возвращались обратно в родные логова. Старая волчица не забыла о своем волке. Первой набросилась она на несчастное животное, наелась сама и не забыла о том, кого бросили среди леса.

Волк жадно обгладывал кость. Волчица лежала рядом и охраняла его от нападок разгоряченной кровью стаи. Постепенно на него перестали обращать внимание. На белом снегу лежали черные худые тела, волки вылизывали шерсть, но время от времени желтые глаза настороженно поблескивали. Им пора было в путь.

Тихо вздыхает двуглавый Мингитау . Крепко думает он думу свою над заснеженным Кавказом. Застыл он на месте много времени назад, но помнит каждое свое движение, знает на перечет все реки, текущие по его крутым склонам, вершины, глядящие тоскливо ввысь, ущелья, грозящие глупым путникам. Чувствует старый Эльбрус шаг ребенка малого, тихий вздох старика немощного. Жалеет каждого, чей взор потух на его холодных камнях, кого снегом белым занесло в пустынных ущельях. Прячет от людского взгляда в облака пушистые головы свои непокорные. Тоскует он один душой непокоренной, глядя с высот великих на бренный мир у подножия своего. Любит ели высокие – как склоняют головы зеленые под силой ветра сильного. Слышит эхом доносимые песни вод Баксана быстрого. Одевает небо вершины древнего Ошхомахо в белый царственный наряд.