В старом доме в большом чулане жил-был летучий мыш. С самого рождения в объятьях эхо, в прохладной темноте рядом со своими родственниками чувствовал он себя вполне уютно. Эхо мягкой подушкой обнимало и поддерживало со всех сторон. В чулане эта поддержка была особенно крепкой: можно было кувыркаться, отчаянно и беспорядочно менять направления при первых полетах, проскальзывая между рожками люстр в комнатах, проводить линии потоком воздуха на пыльной крышке рояля и выхватывать паучков, не тронув ни одной паутинки. Вылетая на охоту, мыш ощущал, что эхо слабело, но всё равно обволакивало и давало возможность абсолютно точно пролетать сквозь густые ветки деревьев, совсем не касаясь их крыльями.

Ещё с первых полетов с мамой, когда, крепко вцепившись в неё и сквозь эхо рассматривая мир за пределами чулана, он понял, что главное в жизни – добывать как можно больше мошек, жуков и бабочек. И ночами, уже самостоятельно преодолевая сначала длинные коридоры дома, проносясь над деревянной лестницей, залетая в подвал с множеством комаров, скользя над водой заросшего пруда во дворе, и делая крутые виражи среди лесных стволов – он наперечёт знал самые богатые для охоты места.

Каждый раз, возвращаясь в чулан, сытый и немного усталый, не забыв прихватить кое-что вкусное для младших, мыш с удовольствием чувствовал объятия родного пространства. Немного омрачало жизнь только одно. Старый дом разрушался, и в чулане появлялись крошечные щёлки-отверстия. И старшие, и младшие начинали отчаянно пищать от проникающих лучиков света. Разрушенная темнота казалась им неуютной. Хотя лучик был интересным, но недовольный писк и хлопанье крыльев были невыносимы. И мыш придумал простой способ возвращения темноты – острыми зубками он откусывал от перепонки крыла кусочек, и ещё влажным, прилеплял его на отверстие. Было больно, но темнота восстанавливалась, а с нею – мир и покой в чулане.

В доме жили люди – не особенно много, меньше, чем собратьев в чулане. Мыш эхом всегда чувствовал их, а они его не замечали, да и в доме их становилось все меньше и меньше. Но однажды, когда почти стемнело, и охота шла своим чередом, мыш услышал из дома новый, совершенно новый звук. Любопытство заставило проникнуть в комнату к людям – там в кроватке обнаружился маленький гладенький человечек… который тоже услышал мыша…человечку было плохо, и мышу показалось, что этот звук пробивает дырку в плотной ткани эхо, поэтому он привычно выгрыз кусочек крылышка и бросил в кроватку. Человечек успокоился, оттолкнул эхо ручками и мирно засопел. А потом все люди в доме совсем исчезли, и остался один старик… он иногда тоже звуком пробивал эхо, и хотя не слышал мыша, но кусочек крылышка его тоже успокаивал.

И вдруг - хотя среди веток в лесу летать стало намного проще, листьев стало гораздо меньше, такая привычная охота стала трудной и изматывающей, мошек становилось с каждой ночью всё меньше и меньше. А иногда появлялись светлые иглистые мошки, холодные и мокрые. Прошло еще немного времени, и всё чуланное общество стало собираться в дорогу. И тут выяснилось, что лететь вместе со всеми мыш не может – перепонки на крыльях, конечно, заросли и зарубцевались, но потеряли гибкость и упругость, а в одном месте была ещё не заросшая дырочка. Мыш не находил себе места от чувства бессилия, он даже пытался лететь вместе со всеми.. Его не гнали, только он быстро понял, что станет обузой.. и бессмысленно вернулся в чулан..

Проголодавшись, он вылетел на охоту, пронесся между деревьев, почувствовал изменившийся и почему-то застывший пруд... В эхо трепетали только иглистые мошки, вылетая откуда-то сверху и тихо приземляясь на землю. Мыш как мог собрался с силами, до предела, с хрустом кожи на шершавых перепонках расправил свои крылья, и рванулся вверх, в кроны деревьев.

Он никогда туда не поднимался, а сейчас ему казалось важным определить, откуда прилетают эти новые холодные мошки. Взлетев над лесом, мыш замер от восторга и чуть не упал от удивления – над деревьями, ставшими пушистым ковром, сверху сквозь разрушенную темноту пробивались лучики, их было очень много, они дрожали и переливались, и залеплять их мыш не согласился бы никогда. Всё было похоже на родной чулан – только громадный и прекрасный. Почти в то же мгновение он с ужасом ощутил, что эхо осталось где-то далеко внизу. Взмахи крыльев стали свободнее, со всех сторон была неизвестность, и от этого было жутко и весело.

Мыш не помнил, как закоченев от холода и камнем упав в лес, добрался до чулана, как цвиркая от голода, пытался забиться в самый дальний уголок и неловким хлопаньем согреть неслушающиеся и застывающие крылья. Ему казалось, что кто-то залепляет его самого холодным и влажным кусочком кожи, и это ему было – все равно.

Весной эхо разбудило его мельтешением мошек. Из щёлочек чулана были протянуты паутинки лучиков. Мыш в полусне неуклюже расправил затекшие крылья. Они больно хрустели, но на них не не было ни рубцов, ни дырочек. И он сразу понял, что ночью непременно взлетит над своим лесом. А может, еще дальше