Плохая примета

Как-то весьма неуютно написал цифру три в конспекте,
сидя на лекции, - так, что захотелось переместиться во времени или пространстве,
лишь бы подальше отсюда, оказаться где-нибудь на концерте,
отравленном дым-машиной, оказаться слегка новобранцем,
который не может даже сказать, на какой именно войне он погиб.
Преподаватель истории рассказывает так, будто только у прошлого монополия на ужас,
и хотя в будущем и не видно ни зги,
но самое страшное, что там случится - будешь слегка простужен.
Министерство здравоохранения внутри черепной коробки
не станет читать нотаций и вообще никому не поверит.
Нужно долго учить ребенка, чтобы он сделался робким,
только водители маршруток делают это быстро. О, они известные изуверы!
Разбитый стакан на зеркале в ванной комнате - плохая примета.
Мне снилась шариковая ручка и вечное возвращение,
из которого невозможно вернуться туда, где будет понятно - где ты.
Лора Палмер вымоет руки, но не вымолит этим прощения,
всем известно, чем закончится ее непростая история.
На ночной трассе - гололед, метель и камазы в кюветах.
Человек, рассыпанный по ветру, в интерпретации крематория -
когда он смешивается со снегом - это тоже плохая примета.

Премьера

Она была слишком красива, слишком сисяста,
чтобы не стать первой жертвой в этом бездарном слэшере.
Как не вовремя попкорн кончился, слетела повязка,
как мало еще лапши, выясняется, нам вешали!
Человек-маска, человек-карнавальный костюм…
Джинсы на жопе порваны - не со зла и не моды ради.
Маньяк прячет посох и возвращается в свой Великий Устюг,
самолеты с шахидами приземляются в спокойном Багдаде.
Обыкновенные чудеса - целлулоидные спазмы желудка.
На каждого зюскинда в итоге найдется свой тыквер.
А нам повезло - белая горячка не тронула остатки рассудка,
и значит, есть шанс пережить очередной сиквел.

Помутнение

Боб Арктор садится за руль, нажимает газ,
лицо у него такое, будто в 95 за ним гонялись якудза.
SMTP-сервер надрывно кому-то кричит - пидарас!
Синими цветочками залеплены веки. Никак не проснуться.
Иван Вырыпаев придумал новый (правда, очень противный) наркотик:
степь абсолютно прозрачна, и даже люди в ней не думают мыслями.
Фред просматривает форумы: вот некто по имени Бегемотик
срет в тред, то есть изрекает: вышли мы из дому
поздно вечером, трамваи не ходят с этого болота,
ездят такси, но нам нечем платить, и мы двинули пехом,
встретили человека, он пел, по подбородку стекала блевота,
мы, конечно же, не будь дураки, отмудохали этого лоха,
отработали телефон, кстати, совершенно новый самсунг,
пусть не Финляндия, Южная Корея - тоже зекинско.
Фред думает: неужели и я порой подобную чушь несу?
Боб Арктор хохочет. Бобарктору, сцуко, весело!
В этот момент из головы начинают ползти насекомые,
от них не отмоешься, их не поймаешь в банку.
Стоп! Я все это видел уже. И лицо в зеркале заднего вида - знакомое.
Наверное, в следующем фильме кто-то будет стряпать печенье и изображать из себя цыганку.
Но мы ведь не останемся здесь до утра? Не останемся? Нет?
Страшно подумать - впереди еще восемь серий!
Под подушкою неслучайно лежит табельный пистолет.
Боб Арктор сомневается в этом. Фред уверен.

Поездка на побережье

Только когда сплю, я тебя понимаю.
Приехал в незнакомый район города - там все иные.
Календарь назло мне изо всех сил листает
сам себя. Вопрос в магазине: - Цитрусы есть? - Есть. - Заводные?
- Нет, заводные закончились. Подвезут после обеда.
- Это слишком долго. Поищу в другом месте. Например, в книжном.
Я не поеду к морю. Я жить хочу. Хочу, чтобы продолжалась беседа
остренькая, вызывающая шевеление в нижнем
белье, беседа, к примеру, о Генри Миллере,
о том, что в любой книжке можно найти что-то хорошее,
не обращая внимания на то, что в самой читающей стране все читатели вымерли,
остались одни потребители злаков пророщенных,
берегут здоровье, стараются не смотреть фильмов, где режиссер на пляже
пускает себе пулю в лоб, не нашлось под рукой кусунгобу.
Трудно писать, разрываясь между ложью и лажей.
Может, плюнуть на все и поехать к морю, чтобы…
Да нахрен все эти чтобы!

Чтобы смотреть

Хорошая, наверное, видеокамера - Canon XL2…
Где бы такую взять, чтоб в нее записать слова
в виде фотографий разговаривающих людей…
Хотя Хичкок не велит и не велит Эйзенштейн.
С утра снег падал картинками, на пальто
они оседали, превращали очки в решето.
Бар напротив не работает после полуночи - жаль.
Странные буквы роятся в мозгу - бемоль и педаль.
Параноидальная книга за авторством какого-то хрена
повествует о том, как картинками становятся стены.
Сцены насилия привычны настолько, что нагоняют сон.
- Пойдем в кино?
- Да ну, там, небось, какой-нибудь люкбессон…

Джим Джармуш слушает Дженис Джоплин и курит гандж,
это весьма хоррор-шоу, как сказал бы Алекс де Лардж.
Плохо другое - распространенность на западе имени Джим,
даже меня так зовут в глубине души, поэтому неотличим
каждый конкретный носитель (слово какое - носитель!),
и я говорю, не обращаясь по имени - что ж, проходите,
коль пришли… Здесь у меня коллекция фильмов, здесь - музыки, а вон там, в пыли - это книги…
Мне показалось, вы произнесли буквы - параллелепипед?
Зачем вам параллелепипед? У меня есть отличный шарик,
составите мне компанию? Да нет, мысли он вам не смешает,
напротив - голова станет ясной как никогда
и может быть, вы больше не станете ко мне заходить…. Не станете? - Да.

Диск крутится так, будто ему сорвало катушку.
Кто там на очереди? Ах, этот… Лучше б снимал порнушку,
и вообще, как завещано башем, пусть он идет на север.
Вечер закончился снова ничем. Снимаю очки. Выключаю плеер.

Второе февраля

Он смотрит в глаза и говорит: свободных вакансий нет.
Я про себя шепчу ему: идиот!
Свободная вакансия - это же плеоназм!
Потом иду по улице и думаю: свет
у меня не было уже целый год -
не так противно, как в нос, но и не так больно, как в глаз.
Собственно было много других имен,
достаточное количество - вон продавил диван.
По утрам из зеркала глядит на меня Билл Мюррей.
Что еще нам покажет твой старый Flatron?
Я предпочитаю вот это - маде ин Казахстан,
чуешь - специфическим запахом мой флэт прокурен?
Выходные бездарны - хоть не отбрасывай тень,
к вечеру бумажник подкладывает свинью,
но поздно звонить домой, дома все уже спят.
Имя не помню, прозвище помню - тюлень,
я тебя уважаю очень, а после трехсот - даже ценю,
далее собеседник скатывается в неразборчивый мат.

Пустые слова

Она заходит в метро - и связь обрывается.
А мне что? Я в метро-то не был ни разу.
Теперь мне ясно, из какой темноты кричат: постой, красавица!
С годами мне все более понятны мои идиотские фразы.
Засыпая под нечто среднее между IDM и построком,
я размышляю о том, почему мое бусидо
так неожиданно пошло прахом и теперь под боком
нет никого. Расписание исчеркано от и до.
Непройденная карта времени на тумбочке в виде диска,
на котором тысячи книг, что я никогда не стану читать.
Она, спускаясь в метро, (даст бог) ни за что не узнает, какой я пиписька,
и о том, что я практически бомж, место прописки - кровать.
Хочешь ириску? Могу угостить - то немногое, что еще у меня осталось.
Нет? Почему? Ах, предпочитаешь конфеты из шоколада…
Помнишь, я говорил, что куда-то там не приближается старость?
Я ошибался. Правда в том, что выхода нет, не было и не надо.

Ночь с пятницы на субботу

По-настоящему великие литераторы в общении между собой
каждую фразу начинают со слова ну и заканчивают словом нах,
они любят белый стих, в нем легко рифмовать жизнь - отстой.
Сердце где-то там бьется. Где-то там - впотьмах.
- Ну и что, жирный? - Кто? - Ну, этот загадочный зверь - впотьмах.
- Да нет, ледащий совсем. Скоро, видимо, сыграет в коробку…
- Правильно - в ящик. - Не важно. По вертикали: крах
полный, окончательный, шесть букв, нецензур. - в скобках.
Не знаешь? - Не знаю, но что-то смутно знакомое…
Детка, ты не поверишь - нам скоро тридцать!
В пятницу вечером остаюсь почему-то дома я.
Я дома. Трезв абсолютно. И потому не спится.
Я снова в две тыщи четвертом, сижу подбираю слова
к картинкам, все феньки заброшены, нечем уберечься от сглаза.
Когда сказать нечего, я говорю: ага, конечно, бывает, согласен, права.
Темнота. Тишина. (Аптека, фонарь.) Телефон шепчет: заррраза!

Солнечно

Каждому свое. А нам наше напополам:
один тебе пополам, другой пополам - мне.
Нойз грохочет в башке, прибивает голову непривычную к берегам,
за причал нужно платить, спокойные гавани растут в цене,
такая смешная киношная плата - девять пиратских песо,
или по-другому, не так, за приют головы заплатить головой,
недешево, ох, недешево обходятся подушки в эпоху стрессов.
Ну, все, надоело, давайте ведите назад! Конвой!
Одиноко и скучно праздному заключенному - и он пишет сказки
про то, как брали за руку, гуляли его по улице, рассказывали анекдоты.
Если будете приводить в исполнение, не одевайте повязки!
Да-да, я все понимаю, да, чудовищно до икоты,
ну и что же теперь? - в последний раз не увидеть солнышко?
Ах, оно пришлет туда свои фотографии? Тогда спокоен.
Эй! Я же не кусаюсь! Чего вы тычете в меня колышком?
Скажи, крошка, до какого возраста ты жила без пробоин?
От меня пахнет шаманом, но вовсе не туалетной водой,
а тупо шкурами - оленьими, медвежьими и прочих некрупных млекопитающих.
Я шлю тебе файл с трояном и шепчу перед монитором: открой…
Я рад, что у тебя много защитников, но я запасной, а не нападающий.

Сон в дешевом отеле

Номер в отеле - твой персональный неподатливый ад.
Сидя за ундервудом, пытаешься словить то ли кайф, то ли музу.
Трудно бороться с привычкой писать наугад:
липнут цитаты какие-то из дневников Крузо.
Пасьянс косынка - не самое худшее средство от тиканья
электронных часов. Тут, как и везде, главное - не перепутать масть.
Раньше сердца вырывали руками, теперь кликами,
месть невозможна более - по причинам далеким от термина «удалась
как никогда наша случка, детка». В одной далекой спиральной галактике
жил большой космический обезьян, он питался только принцессами.
Твой королевский штамп вырезан на кохиноровском ластике -
и потому работает только когда по Цельсию,
когда по Фаренгейту - не работает, нет, оставляет дурацкие оттиски,
такие буквицы не снились и Гуттенбергу.
Вот тебе мое перышко в бок, любитель экзотики! -
а теперь вон туда - в строй илотов - к вечерней поверке.
Розочку подарил стеклянную. Сам сделал! - из бутылки эля.
Щедрый жест, несмотря на то, что гетера попалась голимая,
вызвал на час, но прошла уже почти что неделя.

…вот такая примерно чушь мне сегодня снилась, любимая…

Мальчик

Мальчик,
уже не маленький, но еще и не слишком большой,
очень любил на стуле сидеть,
этому немудреному занятию
он жертвовал всем -
даже вечеринками с пивом и анашой,
с блэк-джэком и шлюхами.
Он создал немногочисленную партию -
любителей сидения на стуле -
очень немногочисленную,
собственно он там и был один -
любил сидеть на стуле в одиночестве.
Кроме этого любил еще две вещи -
смотреть на ручку двери окисленную
и говорить по любому поводу:
вы еще все спасибо скажете, вы еще все подрочите!
Но иногда мальчику приходилось отвлекаться от любимых дел -
и он стихи писал,
уж не знаю, на хлеб что ли хотел заработать…
Это ему нелегко давалось, он матерился, зубами скрежетал, потел.
Надоело про мальчика.
Иди-ка ты, мальчик, девок снимать, но не в смысле снимать, а в смысле - фотать.
А я меж тем посижу на стуле.
Хм, и чего он в этом такого нашел?
Я другое люблю -
холодец с горчицей, колебания дивана, сыромятные ремешки,
и в отличие от этого мальчика не брезгую анашой,
но так же, как и он, порою мучительно кропаю стишки.

Про японца

У этого маленького японца было так много сумок, пакетов, ящиков,
что он почти не ходил, сидел на месте, созерцал, постигая смысл всего сущего,
в тайне надеялся, что наконец докопается до молчания настоящего,
он не знал (из-за перебора вещей), что молчание - привилегия будущего.
Ему бы, наверное, следовало выключить джаз, выйти из бара,
высыпать из ботинок песок и, засыпая, больше не считать овец.
Но вместо этого японец, тяжело с пакетами поднимаясь, шепнет: сайонара -
что означает: смерти нет, есть только пиздец.

Про морского котика

Жил, был, плыл, зимой стыл, летом млел
котик морской, забавлялся игрой в глагольные рифмы,
человеков не видел, не представлял, что бывает расстрел,
сам себе цивилизацию строил, выдумывал ритуалы, законы, мифы,
вдруг однажды окурок нашел на каменистом пляже -
растаманы гуляли, искали, где нет Вавилона,
забросив жж, танцы в неглиже, проковыряв дырочки в своем камуфляже,
не заметив табу, по пояс вошли в котикову запретную зону,
а там травы такие! такие кусты! еще какие деревья!
Ну, не прет их непонятный котиком сложенный из камней знак...
Котик смыл боевую раскраску, спрятал свои ожерелья,
стал наблюдать, что будет делать, куда пойдет этот непостижимый враг.
Враг разлегся, подставив жопы в трусах неласковым солнечным лучикам,
у каждого то на левой ноге трусов, то на правой - морды каких-то зверюг,
котик зарисовал расположение неприятеля на песке прутиком
и подумал невесело: если птицам положено только - каюк,
знать и мне с моими котятками малыми недолго на камушках нежиться -
и от безысходности начал учиться держать носом мячик.
Враг с тех пор только резал буквы на камнях, как на столешнице,
не отличая фальшивых котиков от настоящих.

Про клоуна

Заходит, бывало, в чужой подъезд опрометчивый клоун:
лампочка разбита, двери распухли и на расщепленной раме немытый локон,
достает из кармана надутый шарик, сворачивает фигу, крестит коврики у дверей,
пытаясь постичь необъятность газет и рекламных их площадей.
Выходит на задний двор, имея за пазухой ворох обколотых пальцев,
он умеет один только фокус - вынимать из трамвая зайцев,
но к порядочному транспорту эту крашенную морду и близко не пустят,
лишенный возможности развивать навыки клоун нетрезв и грустен.
Немыслимые посевы зеленого чая в его штанинах,
коллекция пробок, венчавших горлышки марочным винам,
больше не радует глаз, в этом не поможет уже никакая оптика.
Клоун бредет на пустырь, открывая ржавую спицу зонтика.

Послушай сказку

Послушай!
Если мы не параноики, не значит, что никто не следит за нами.
Один, два, три человека. Не знаю. Никогда себя так гадко не чувствовал.
Будто бы еще большие карлики-великаны -
мы лежим в темноте, соприкасаясь боками,
я счастлив делить с тобой эту лажу прокрустову.
Вот уж действительно - отчаянно вспотел Егор,
а мы с тобой обсуждали его - за день до этого, ты говорила - нравится,
я говорил - нравится тоже.
Зафиксируйте, господин прокурор! -
наши вкусы весьма похожи,
а если еще что хотите знать - вас не касается.
Ладно, хватит уже углубляться в ничего незначащие детали,
лучше расскажу тебе очередную абсурдную сказочку.
Послушай!
Жил человек, он промышлял тем, что откручивал педали
от маленьких велосипедов, продавал их на рынке, а деньги копил на вазочку
династии Тань, наверное, собирался в ней каркадэ заваривать,
а может быть, хранить песок, просыпавшийся из головы…
Старая его голова, плохо научившаяся разговаривать,
единственное, что знала - наизусть все песни Бюль-Бюль Оглы.
Конца у этой сказки не будет, потому что у автора приступ джаза,
можешь взять его глаз за это, прицепить на грудь, как пионерский значок.
Долго рассказывал, а нужна была одна только фраза:
ходит, ходит
по лесу
дурачок.