Совет

Когда любовь становится липкой
от сладкой лжи,
Когда уже не знаешь,
твои или нет шаги,
Когда ты совсем не уверен,
твои ли губы
улыбаются в зеркале утром,
А слова - просто мелкий дождик
среди капустной тоски -
Тогда лучше всего уйти в дорогу
бродягой, у которого нечего красть
и нет ни подруги, ни друга.
Ходить долго-долго
пока не почернеешь от солнца
и не станешь как пугало.
Только в сердце пусть бьется
мелодия утра.


Алкоголь

Натянутый как струна иду по городу
хмурый, не замечаю знакомых
не вижу, что солнце провожает меня
до переулка, скользя по окнам,
как будто лунатик.
Не верящий в чудо,
я полюбил холод подвалов,
их темнота меня не пугает.
Не верящий в любовь,
я заменил ее вином
крепким и жгучим.
Теперь я мечтаю о вечности:
хоть раз почувствовать ее,
упасть в нее
как в алкоголь ежедневно.


Цветы

Любовь я оставил свою
на дороге
между двумя городами.

Там, где мост
громыхает в полночь
и странников будит бездомных
(долго они вздыхают).

Любовь проросла цветами
и стало желтое поле.
Каждый цветок – горе.
Когда проезжаю мимо –
один забираю с собою.


Картинка

Она любила
шоколад, джаз
и свою улыбку.
Он был похож на поэта –
длинноволос и угрюм.
Она сказала: жизнь – ошибка.
Он, кажется, даже согласился.



    Слушайте

Когда плачет осень
Ближе будьте с любимыми
Это слезы тех,
Кто жил на свете.

Слышите их голоса.
Слышите! Слышите!
Знаете! Знаете!
Они тоже когда-то любили.

Когда плачет осень
Ближе будьте с любимыми.
Слушайте! Слушайте!
Имена чужие.


Что слаще всего?

Слаще всего любовь?
Но ведь еще слаще могут быть
старое кино,
бокал красного вина
или попросту карамельки.
Слаще могут быть встречи
старых друзей или даже
открытка, скажем, с Майами.

- Да, вы, пожалуй, правы –
мне ответила старая леди
со вздохом потайным, -
но все же слаще всего
с годами любовь.


О гриппе

Среди айсбергов
наверное теплей
чем среди людей.
Но как объяснить
Вам, мадам,
что еще минута -
и я могу получить грипп
от вашего присутствия?


Мечтания

Скачок на улицу. Туда где люди.
Где женщины очаровательны и смелы.
(И говорят, что в каждой загадка).
Всего скачок. С толпой смешаться.
Почувствовать, что все возможно.
Поверить, что мир доступен как стакан
воды, что стоит лишь пожелать и
сказка, и любая мысль, желание,
вдруг исполнятся и что ты
можешь стать каким захочешь, героем
не хуже чем в тех сериалах
что по выходным глядят обыватели.
И звуки телевизоров несутся из окон
враз опустошенного городка
где ты родился и наверняка умрешь.


Спектакль

Люди гудят в ожиданьи спектакля.
Выйдет клоун, церемонно поклонится,
Беззубым ртом скажет,
Что жизнь – это длинная история
с несчастливым концом.
Под грустную, старую скрипку
мы похороним принцессу,
а она могла только в жизни
ткать по шелку невиданных птиц.
Будет публику рвать слезами
(я наверное заплачу тоже).
А потом все потянутся улицами
в перекличке огней в домах.
И отсюда до края света
Все женщины мира
будут долго прощаться с любимыми
и никак не простятся.


Осеннее

Быть может, я еще живу в осенней темноте.
В глазах прохожей бесноватый блеск.
В витринах города фрагментами зеркал
В ночных кафе на языках друзей…
Я в сны твои входил, но не нашел себя.
Быть может, я еще живу в осенней темноте.


Сердце

Глаза мои осиротели
от того, что тебя не видят.
Губы стали как щели…
И в сердце вселилось молчанье,
а раньше было – веселье.
Не знаю, как мне заставить
глаза свои снова плакать.
И чтобы губы раскрылись,
что имя твое ласкали.

Сердце мое – два мака
в полях, занесенных снегом.



Разговор в сумерках

Трудно мечтать о несбыточном,
также как вернуть утерянную любовь.
Сегодня сердце почти не бьется,
Тихое как вечер на улице.
Я воображаю себе разговор с тобой.
Хочешь, любимая,
я прочту тебе стихи,
что сочиняли отшельники.
Эти стихи они писали в изгнании.
В них даже боль – прекрасна.
И каждое слово благоухает кровью принцев.
Ты смотришь на меня с удивлением.
Но губы твои не двигаются,
Как крылья птицы в свободном парении.
Ну что ж, тогда я расскажу историю
Про заколдованную принцессу, которую
никто не мог спасти от тоски.
(Впрочем, это неправда,
нашелся один счастливец,
и я ему завидую втайне).
А может быть, потанцуем?
Тени уличного фонаря
будут повторять наши
фигуры на стене
как в китайском театрике.
Музыка вызовет в тебе
сентиментальные чувства.
И я найду себе, наконец,
прекрасное занятие –
тебя немного утешить.



Женщине

Мы живем в ожиданьи грядущего.
Ты живешь в предвкушеньи блаженства.
Твои губы ало-пьянящие
ждут имен и пока бездействуют.
Каждый день нам приносит горсть зерен.
А уносит с собою вечность…
Ты не думаешь так, любимая
Ты мечтаешь о счастье несбыточном.
Ты проходишь мимо зеркал -
А они унесли твое имя
Ты прошла мимо кустика роз -
Он унес с собой твои волосы.
С каждым днем ты становишься меньше.
Я тебя потеряю, любимая.


Утром

Рыжие корабли с черными трубами -
Мечта мальчишек о путешествиях.
Женщины слишком старые, чтобы
помнить что-нибудь о любви.
К этому еще стоит прибавить
немного моей грусти
и это все, что даст мне
нехитрый подсчет
в чужом городе,
слишком большом и гордом,
поглотившем меня на мгновение.



Без названия

Безлиственно. Кружится голова
От птиц на небе. Их криков безутешных.
Но что им не хватает?
Ведь в писании они так счастливы.
И я, наверное, неблагодарный
за этот дар видеть и слышать
птиц и голые деревья.
И потерять контроль, где сон,
где явь, где вымысел, где правда.
Безлиственно. Тревожно. Хотя ведь я
так много знаю сказок, что рассказать и жизни не хватило б.
Но все герои умирают. Счастливые
и несчастные. Одни или вдвоем.
И день сегодняшний о часе
своей кончины не узнает.
Последний раз
в глазах моих блеснувший.


Рисунок

Ей нравились длинные вечера,
такие тихие, что казалось –
они никогда не кончатся,
когда слышно за стеной
сопение соседского ребенка,
теплые, что из приоткрытого
окна ни ветерка.
Тогда она одевала
что-нибудь
длинное и шелковое,
садилась в кресло
и долго-долго
смотрела фотографии
или читала старые письма.
Рядом умещалась
черно-белая кошка
и следила за ее действиями
своими широко открытыми
желтыми глазами.
Лампа, похожая
на старую шляпку
отбрасывала мягкий свет
и романтически освещала
фигуры женщины и кошки.
Казалось, что в комнате
(где стены были обклеены
обоями с рисунком хмеля!)
происходило магнетическое действие.
Впрочем, впрочем… девушке
было всего двадцать лет.



Красавица

Она умеет нравится
и знает, в чем ее очарование.
Секреты женские соблазнов
ей известны, и многие подруги
завидуют ей, право.
А мужчины, наверное, как я
глядят ей вслед
и мысли приходят
о красоте и молодости
и о том,
что верный спутник всех надежд –
вино, забыться не поможет.


Шлюха

Мальчишки бегут за ней следом,
смеются над нею –
у взрослых они научились.
Сама она тащится
полусонная, вся
в пятнах вина и грязи.
Нечесаны волосы у нее
и глаза не выражают
совсем ничего.
Только губы шепчут одно:
Была я когда-то дамой,
а стала теперь шлюхой…



Мадам

Она вытащила из сумочки
носовой платок,
устроилась поудобнее
и попробовала, наконец, кофе.
Ее глаза отсвечивали
металлическим блеском,
как посуда в хорошей кухне.
Она посмотрела на меня
как смотрят на склянку
без всякого содержимого,
как на мусорный ящик в углу
или хуже того, как на бездомную кошку.
Я сидел пристыженный, словно
школьник, не выучивший урок.


Ночное

Болью наполню слово.
Слово прорвется криком.
Что же мне делать в мире
полном пчелиного воска?

Боль я одену песней.
Песня станет виселицей.
Что же мне делать в мире
полном пчелиного воска?

Боль под одеждой спрячу,
пусть сочетается с сердцем
вечным браком…
Что же мне делать в мире
полном пчелиного воска?



Простое

Моя любовь –
бездомная кошка.
Бродит по помойкам
покоя себе не находит.
Поднимает крик по утрам.
Люди думают: что это там?
Может, поезд сошел с рельсов.
Или наступил конец света.
А когда узнают, что это я,
жутко ругаются и кидают чем попало.
Хорошо, хоть такое внимание.


Тревожный вечер

Пролетают машины
по мокрому асфальту.
Блестят куртки парней
и застежки у девушек.
Неба не видно
как и не видно радости.
Просто вокруг много
чужих людей
и ярких огней.
В такой вечер
я вспоминаю твое лицо,
любимая,
я могу его погладить
мысленно
и почувствовать себя
волшебником.
Наверное ты теперь
слагаешь стихи из ниток
и думаешь, сколько
всего в доме
нужно переделать.
А твоя тень отражается
и тихонько колышется
на занавеске
как бабочка.
Любимая, может, ты
немного устала
и теперь приляжешь,
укрыв ноги пледом.
Сегодняшний вечер
такой далекий от тебя,
машины, люди, светофоры,
магазины, кафе
с никелированными стойками
и я.
Это просто очень
длинный вечер,
и много разных мыслей
приносят тревогу.
Скажи, что это осень, любимая.


Прогулка

Мы идем по дороге.
Мимо проезжают шикарные авто.
Ты постоянно находишь на земле
различные предметы: монетку,
странно скрученную проволоку,
поломанный пистолет,
фигурку слоника (я воображаю,
сколько слез из-за потери).
Ты делаешь это между прочим,
разговаривая, покуривая,
мы делаем спираль по городу,
экономя на автобусе.
Мы говорим о женщинах.
Они постоянно что-нибудь теряют
и в этом обогнали детей.
Признаемся, что они нам надоели,
что надо послать их к черту,
великолепно понимая безвыходность
этого жеста.
Понимая, что десятки женских лиц
в проезжающих автобусах нас волнуют
как прогретая земля с массой
еще не найденных или не утерянных
вещей, как наша дружба, как стихи
еще не написанные.
И в завершение – старый город,
такой великолепный в заходящем
солнце,
что мы замолкаем, очарованные
еще не сделанным, не сотворенным,
но сидящим в нас,
как часовой механизм в бомбе,
готовой взорваться.
А тысячи звуков: голоса людей,
вой сирен и машин, детских криков
и модной музыки – нам кажутся сейчас
божественными трубами.



Встреча

Ты приезжаешь под вечер.
Мокрый город.
Мужчины шныряют в поисках
дешевой выпивки. Женщины
озабочены, хорошо ли накрашены губы.
На лестницах зажигают свет
люди в невероятных костюмах.
А потом садятся у окон, похожие на мумии.
Их глаза всегда почему-то мутные,
ищут и ничего не могут найти, вялые губы
роняют слова на незнакомом языке.

Ты решаешься зайти в бар. Полутемный с
кричащей музыкой и засаленным плакатом
на стене. обычные парни в кожаных куртках
курят сигарету за сигаретой; это недорогое удовольствие –
все, что они могут себе позволить. Их
короткие стрижки напоминают скамейку боксеров.
Ты думаешь, что виноват свет, в котором
сливаются воедино все мужчины и старые девы,
серые коты и фиолетовые лимузины,
реклама жвачки и стоматолога.
Ты смотришь на женщин. И они напоминают тебе
ту девушку – в таком же баре и в таком же городке.
Ты хотел к ней подойти, потому что тебе нравились
ее пальцы, совершенно прозрачные,
но ее окружали четверо похожих на этих
парней друзей, к тому же через два дня
тебе надо было уйти в армию. И вот сейчас
Ты делаешь усилие, чтобы не подойти
к этим парням
и не спросить про нее, хотя это глупо
и все было совершенно не здесь.
Алкоголь уже действует на тебя. Ты выходишь.
Город освещен пурпурным закатом.
Ты долго бредешь мимо баров,аптек, трейлеров
и магазинов готового платья.
Мимо групп людей. Голосов во дворах.
Это наваждение. Где пурпурными кажутся
даже деревья. Город
десяти тысяч проституток,
двух тысяч полицейских
и семисот миллионеров.
Город памятников, где нет героев.

Ты чувствуешь, что твои мысли напрягаются
готовые для борьбы. Обостряется
обоняние. Глаза видят мельчайшие детали.
И я теряю тебя из вида навсегда.
В городе, где нет героев. Где
каждый фонарь, каждый булыжник и
каждая полицейская дубинка –
это все памятник городу.
Я мысленно прощаюсь с тобой.


Разочарование

Мне нравится этот вечер,
накачанный музыкой и алкоголем,
девушки крутят головами
как заведенные игрушки,
демонстрируют все,
что можно обнажить: ноги, плечи…
Их губы все обещают,
стоит только открыть кошельки.
Много ли нужно: вечер,
такой же, как сотни других,
покажется интересней,
можно говорить что попало,
даже глупости – все равно ничего
не слышно, музыка громче и громче.
Право, не стоит грустить,
не мы придумали этот мир.
И каждое лето, как живот
беременной женщины,
вырастает грусть,
и каждое лето нужно больше
музыки, алкоголя и лжи,
чтобы вернуться в
нормальное состояние,
убедить себя,
что не все потеряно.
И городок такой же,
поразительно маленький,
где ты будешь идти
с новой подругой
и от набережной все также
будет нести смрадом,
и подростки будут
выпрашивать монетки,
и кажется, что они
совсем не подросли.

Время девушек

Многие уже успели
побывать дома и переодеться.
А те, кто живут далеко,
прямо на скамейке причесаться
и выкурить сигарету.
Их прически похожи на шлем.
Волосы по моде короткие,
жесткие и черные.
Такая же строгая их походка,
четкая как метроном.
Хотя они не знают, куда идут,
лишь бы со всеми,
где свет от рекламы
блестящ и заманчив.
В конце концов
ведь могут быть
и неожиданные встречи,
а если нет,
то хватит и чашечки кофе
или посещения кинотеатра,
чтобы после, болтая с подругой,
алым ртом произнесть:
«Ах, как было прекрасно».


В окне

Мужчина и женщина – друг против друга.
Они еще не начали заниматься любовью.
(Хотя знают, что будут, как то,
что заглохнут звуки под окном).
Они еще только
приглядываются,
прицениваются,
прицеливаются
друг к другу.


Автостоп
Вижу: нас обгоняют огромные фуры,
груженные контейнерами.
В них усталые шоферы. В кабинах
запах еды и тепло как в норе.
Они мечтают о доме и думают
о деньгах. Дорога для них –
ежедневная забота,
многие знают каждый поворот…
Я обгоняю их и еду дальше,
сохраняя добрые чувства
к их жизни.
На повороте девушки с рюкзаками,
они возвращаются из дома в город.
Для них дом – прошлое,
они мечтают о городе,
верят, что в нем настоящая жизнь.
Их будущее – семья и ранняя
старость, муж «как все», но они
этого не знают.
Они веселые и бодрые.
Я еду дальше,
въезжаю в городок. Люди у магазинов.
Люди на остановках. Дети идут
из школы. Этот ритм не нарушается,
каждый день похож на другой.
Сейчас учительницы причесываются
у зеркал и собираются домой,
почтальон, получивший письмо
с неправильным адресом,
озабоченно хмурится.
Городок заканчивается кладбищем.
Часовня. Ангелы. Кресты. Старые деревья.
Кажется, что смотришь фильм
времен неореализма и становится
чуть грустно. Картину завершает старик
на велосипеде. Впереди себя он везет
цветочную рассаду,
ясно для чего предназначенную.
Страна дорог, я ездил по твоей спине,
похожей на спину верблюда:
холмы, церкви и дворцы.
На окраинах городков меня
согревала мысль о чужих домах,
где из труб идет дым
и светятся красным светом окна.
Люди чуть-чуть подозрительно,
но с любопытством смотрят на чужака,
который пьет кофе и жует булку.
Здесь я не удержусь, чтобы не сказать
добрые слова о пекарях. Они встают,
когда еще темно, их шаги по
хрустящему снегу самые первые.
Пекарня за ночь остудилась
и если дохнуть ртом, идет пар.
А через пару часов они как солнце
достают яркие хлеба.
Я втайне завидую им.
Там, где дорога поворачивает,
стоит парень и курит.
Он знает, что его подберут.
Машина затормозит. Он кинет мешок
и потом свое натренированное тело.
Без вопросов, потому что и так все ясно.
Парень приедет в город наверняка
в самый вечер. На центральной улице
его встретят витрины закрытых магазинов,
шум музыки из ресторанов
и такие же точно
одинокие путники, и неудивительно,
если они после блужданий
постучатся в одну и ту же дверь.


Пришедшее

И пронзает меня одиночество
черными ветками старых деревьев.
И пронзает меня одиночество
твоими глазами, что
непрерывно глядят на меня.
Одиночество вечных вокзалов,
одиночество сгнивших причалов
(черная вода – холодная
и дрожащая – ты знаешь)…
И тогда мне яснее и ближе
Дорога, ведущая к раю.


Моими глазами

Я вижу музыкантов на улице
они поют о дороге по которой приехали
о домах за деревьями, о заходе солнца
и городе где желания тают как снег.
Мне нравятся их черные руки
отбивающие такт в барабаны
и мне нравятся их повязки на головах
они как знаки неприкасаемых
и девушки у них такие же сильные
они пойдут за ними по разным дорогам
когда однажды сердце одного из них
так захочет, как вода захочет
добиться другого берега.
Я с ними вместе и я тоже бью
в свой барабан, просто невидимый он
потому что создан из слов.
Я иду дальше. На краю тротуара стоят
проститутки, по две, курят, на них
короткие курточки и такие же юбки,
им холодно и поэтому они немного
пританцовывают и смеются, им нечего терять
в этой жизни где удача или смерть
всегда рядом, в любой машине, которая
их увозит и снова привозит назад.
Я не знаю когда они спят и видят ли сны
но все что я могу им пожелать
это цветных снов как в детстве
из которого они выбрались кое-как.
Я сдерживаю себя
чтобы не сказать это вслух.
Я встречаю бродяг. Это профессионалы
своего дела: они знают к кому можно приставать
а к кому нет. Они держатся гордо
и одинаково пьяные идут точно как пароход
с одной и той же скоростью и балластом.
Один из них просит у меня сигарету
и я даю ему как возвращают долг.
Потому что есть родство поэта с бродягой.
Оба свободны и знают цену свободе.
Впереди ярко горят аттракционы. Блестящие
от рекламы и массы фонарей. Такие мало
напоминают детство. Они скорее напоминают
взрослость – хулиганскую, где пробуждаются
желанья совсем не детской грубости.
Я не люблю эти новшества, но они навязываются
хуже чем снег на голову, их наглая музыка
звучит еще два квартала.
Люди идут толпами и делятся
на две категории – до аттракционов и после.
Я не вхожу ни в одну из них
но разве виновен я в этом?
В витринах магазинов работают телевизоры.
Их десятки. Все показывают разное.
На одном экране женщины раздеваются.
На другом мужчины бросают лассо.
Ролики рекламы предлагают зубную пасту
и стиральные порошки. Люди останавливаются
возле витрины, глядят и двигаются дальше.
Все двигаются, только я стою и думаю
о рождении и о том, что эту тайну
не смогут открыть священники.
Ревет полицейская машина. Ей уступают дорогу.
Она проносится мимо меня. Люди в машине
сосредоточены, их губы сжаты так плотно что
кажется они никогда не произносят ни слова.
В этот момент я думаю что люблю людей
какими бы они ни были и с этим чувством
захожу в бар. Бар для меня любимое зрелище.
Здесь властвует дух мужчин, алкоголя и
здоровые мужики говорят о серьезных вещах,
таких как женщины и зарплата. Или молчат.
Так как в баре, люди нигде не умеют молчать
и так много сказать молчанием.
Вижу как подходят мужчина и женщина к стойке.
Она покупает водку и воду и
становится возле дверей и ждет.
Покорная как все жены и скорбная как богоматерь.
Я даже уверен, что она в какой-то степени
богоматерь и дома их ждет сынишка
и сцена эта обычная и повторяется
с небольшими вариациями каждый день.
Потому что женщины каждый день
плачут и любят.
Потому что мужчины каждый день пьют.
Потому что проститутки рискуют
каждый день выходя на работу.
и тем более аттракционы каждый день
по сто раз на дню крутят одни и те же песни.
А им вторят полицейские машины
что аккуратно объезжают бродяг.
И я собираюсь домой когда собирают
свои инструменты музыканты у старого собора
где сумерки приходят раньше на час.

Способ провести ночь

Ночь наступает. Разряженный воздух
холоден и целует тебя в губы.
Фары машин освещают
проституток, не нашедших работы.

Ты вправе чувствовать себя
хозяином города – одиноким и странным.

Ты направляешься в старый город.
Сейчас можно не спеша обойти площадь,
которой четыреста лет.
Постоять возле портала церкви.

Рядом из магазинов глядят
пустыми глазами манекены.

Ты идешь на набережную
поглядеть на корабли. С одного
еще разгружают рыбу, на тебя
никто не обращает внимания.
Утром опять на работу.

Фонарь отражается в воде
как спелая груша…
Двое полицейских что тебя встретили
остались равнодушны.
В принципе на психа
совсем не похож.

Теперь можно остановиться
и поглядеть на комету. Покурить.
Или выпить воды из фонтана.
Но ты выстрвиваешь на бордюре
двенадцать каштанов.

Еще немножко оттягиваешь
возвращение в комнату.
Где на соседней крыше в свете луны
равнодушно блестят осколки бутылок.

Рецепт

Ночь можно проспать.
День просидеть на бульваре.
Дождаться осени.
Наглухо закупорить окно.
И в прокуренной комнате
долго играть на гитаре,
собственную мелодию
на старом диване;
ты пришла, ты ушла,
ты уже не придешь.


Фрайер

Он появляется внезапно
когда вокруг много людей
и желанья открыты как окна в жару.
С бычьими глазами
подходит к стойке,
заказывает выпивку,
в нарядном плаще, модном костюме и галстуке,
надушенный до невероятности –
одинокий фрайер, похожий
на неоткупоренную бутылку с шампанским.


Город

Черный город и синее небо.
Пьяные люди плачут или смеются.
По искалеченным набережным
мечутся тени.
Вдоль стен опустевших домов
тихонько крадутся.
На наваждение все это непохоже,
словно в эстампе замерли лица в оскале.
Ох, закричать бы сейчас
как в смертельном укусе.


Описание службы

Звонят колокола. В старой церкви
громадной и очень холодной,
почти в полумраке, горстка людей
что пришли пообщаться с богом.
Ксендз, непременно старый,
в засаленном одеянии, отсчитывает
молитвы устало: люди не ходят
в церковь, что же тогда им надо?
Погаснут поочередно свечи
(может быть так затихает
дыхание смертельно больного).
Двери запрутся на ночь, что
принимали так многих,
видели так многих.
И мало счастливых, пожалуй.

Сцена

Он – тонкий самец с черными усиками,
пьяными глазами, мокрыми и наглыми,
смеющимися зубами, которые, впрочем,
уже почернели.
Она – огненно-рыжая, что кажется,
сейчас задымится
и губы ее
манят непристойно как анекдот.
Место действия – липы центрального парка,
где они спаривались дружно, в такт
музыки невдалеке.

Вариация вечера

Вечер опустился тихо
как паук на своей паутине.
Он прокрался в мои книги
и запечатал их молчанием.
Я, желавший так много,
открыл для себя отчаяние.


Базар

Кто-то плачет у грязной стены,
кто-то молится богу.
Ты, безумное солнце, свети
калекам в подмогу.
В бесконечной мечте
о сегодняшнем рае
день пройдет, отцветет,
отрыдает и отмолит
до завтра грехи.


О поэтах

Поэты любят уходить
ранним утром
нацарапав кровью
совсем неплохие строчки.
А также от своих жен
с чемоданом стихов
настежь оставив дверь и главное,
без видимой причины.
Поэты (о какой ужас!) никогда
не платят по счету и вдобавок
скандалят и говорят о какой-то истине.
Вообще они неразговорчивы и даже
позволяют себе ругаться
со своими учениками до хрипоты.
И оставшись одни,
еще долг-долго
чертят на небе какие-то знаки,
понятные только богу.


Праздник

На площади натягивают тент.
Здесь будет праздник.
Возможно даже,
красивые дрессировщицы покажут
таких же красивых и умных животных,
которые будут с радостью
исполнять разные трюки.
И соберется много народа
под этими красными, синими и желтыми флажками,
наскоро расписанными киосками с питьем и едой.
Все останутся довольны,
потому что праздники
существуют для того, чтобы все были довольны,
и только может быть
немного сожаления
что он закончен
и в этот раз не было танцоров из далекой Индии
с длинными трубами и их заунывными звуками.


Диалог перед выпивкой

Знаешь, того кафе больше нет,
где мы собирались тогда.
Сейчас на его месте отгрохали
ресторан с оркестром,
он ревет как зверь
и собирает публику.
А в дверях стоит
гордый распорядитель,
похожий на легкоатлета.
Мой друг знает.
Он улыбается.
Точнее делает подобие этого.
Даже на площади – я продолжаю –
так спокойно не посидишь.
Пристанут бродяги или проповедники.
Всюду ими кишит.
Бродягами и проповедниками.
Проповедники говорят
о спасении души,
о том, что нужно вносить пожертвования
и ходить в церковь.
Бродяги выпрашивают деньги
и огрызаются с ними,
называя их речи галиматьей.
Да если и посидишь на площади,
то ничего утешительного не увидишь.
Нашего брата почти не осталось.
Так, изредка, пройдет кто мимо.
Из театра выходят люди
и садятся в авто. Полицейские
прохаживаются парами под смех
проституток. И все.
После таких слов я чувствую,
как пересохло горло
и кладу руку на плечо друга.
Мы спускаемся с исторической горы,
оставив после себя шесть окурков,
и входим в город.
Мы идем по набережной
в сторону фабрик,
(трубы их еще коптят),
перелезаем через заборы,
чтобы сократить расстояние,
сталкиваемся с разношерстыми собаками,
пока не приходим
к запущенной голубятне,
окрашенной в разные цвета:
синий (когда-то был), желтый,
зеленый и красный.
Здесь можно
спокойно передохнуть;
здесь наша территория, т.е.
никем не занятая
(какой идиот будет на нее претендовать),
а раз ничья, значит наша.
Так же точно
как незанятое небо,
в котором, честное слово,
вдруг появился белый голубь.


Цыган

Я помню вечер. В дверях бараков
крутились пьяные женщины.
Рядом ревели вагоны:
на них были рисунки и надписи,
детские и бесхитростные.
Рабочий люд возвращался –
они несли в руках бутылки с пивом.
Старуха сидела возле коровы и тянула вымя.
Потом появилась группа девочек-подростков,
наряженных вызывающе празднично.
(Маленькие дети играли в зарослях, были слышны
их голоса и возбужденные крики).
Проезжающие машины пилили дорогу,
всю в трещинах и ямах.
Когда появился цыган, маленький, коренастый
с пышными волосами,
рукава его рубашки были засучены,
толстой была оголенная шея,
глаза сверкали так, что все затихли вокруг.
Взгляды восхищенные и подобострастные
провожали его до самого угла.
Он шел уверенный и невозмутимый.

   Романс прохожего

Желтые фары машин
    освещают безлюдность кварталов,
шарят, надеясь найти добычу,
    высветить лица,
только в такую погоду
нету влюбленных,
нету прохожих,
кошки и те попрятались по подвалам.
Что я здесь делаю,
    сам и не знаю,
сердце не бьется
и мыслей давно уже нету,
только гуляет пальто мое по бульварам,
галантно раскланиваясь с тенями от деревьев.
Знаю, лучше сидеть сейчас в кафе с дамою,
пить пиво и пыхтеть сигаретою,
слушать длинные рассуждения о любви
и слегка поддакивать.
Пусть даже с дамою, толстой как отбивная,
с губами, жирными от рыбы,
только бы слышать чье-то дыхание,
только бы не пахло так мертвечиною.
Сам себе я палач и плаха,
распинаюсь на перекрестках, щурясь от светофоров:
куда бы еще податься,
плаху таща за собою?

Призыв

Я гляжу на женщин в вагонах электричек.
Уставших после работы,
они сидят кое-как,
на них стершийся грим
и за день табаком пропахла одежда.
Глаза выдают их печаль,
в которой нет даже искры надежды.
Ни искры надежды, ни радости нет, только забота.
Я люблю их, этих чужих жен, матерей и любовниц.
Я молчу и смотрю.
И в женщине каждой вижу девчонку,
а в девчонке уже читается мать.
Я знаю, как будет выглядеть это лицо или то.
Какие маски будут на них.
Я не питаю надежды на чудо.
Страх их захватит навек и не отпустит,
а передаст смерти.
Страх близости, от которой теряют разум.
Неприятие для них повседневность.
Ноша их тяжкая, ибо называется безгрешием.
Дистанция до бога для них равна тому, как
расплачиваются они в магазине за красные помидоры.
На концах их ресниц слезы, что вытер бы
ангел с радостью.
Молоко их могло бы вскормить вселенную,
но оно высыхает так рано.

Сумасшедшее

Мое безумие выводит
меня на прогулку.
Улица извивается,
опускается вниз
или устремляется вверх.
Ее письмена твердят,
что все напрасно.
Мои глаза остановились на месте,
где лежал самоубийца.
Я вижу его, а другие
проходят мимо него.
Сгусток отчаяния еще висит в воздухе,
где расстались влюбленные.
А вчерашняя драка двух уличных девок
заставила меня улыбнуться.
Деловые люди спешат, размахивая газетами,
женщины густо накрашенные курят на ходу.
Звонят мобильные телефоны,
люди углубляются в мир Лос-Анжелеса:
я вижу, как дымится набережная
и летят лифты небоскребов.
Этажа не хватает до встречи с ангелом –
он мне плутовато улыбается.
Вижу, как в витринах раскладывают фигурки Христов,
восседающих на осле.
Десятки Христов готовы отправиться в путешествие,
один, совсем рядом от меня,
трясется по каменной мостовой, его осел
возбужденно пялится на паркующуюся машину.
Христос радостен и добр.
Я захожу в кафе: люди наскоро
проглатывают кофе и булки.
Я сижу с ними и слышу их желания.
Я прочитываю кардиограмму дня,
озабоченный состоянием аритмии.
В углу стеснительный юноша
поглядывает на двух девушек,
уходя я случайно прочитываю
запись в его блокноте по-испански:
Самая печальная радость – быть поэтом…
Грустный Федерико,
я спускаюсь вместе с ним и охранниками
к источнику
и уже не слышу выстрелов,
и не вижу как из нас течет кровь,
я слушаю его голос
читающий стихи,
выученные с детства наизусть.


Наблюдение

Люди говорят –
я вернусь
и спешат по делам.
Но они никогда
не возвращаются.
Приходят другие,
чужие и ненужные.
Их принимают по ошибке –
по марке машины
или цвету костюма.
Называют мужьями или
женами,
они сидят за
чужими столами
и после ложатся
в чужие постели.
Они будоражат мозг
далекими воспоминаниями,
такими далекими,
как снег,
который валит и валит
у слепого в глазах.


В мерцании

Ветки деревьев похожи на лапы умерших птиц.
Белое солнце почти не доходит до нас.
Если кричать, никто не услышит твой крик.
Если молчать, с ума сойдешь от тишины.
Где-то в другой стране, а может, даже в раю
женщина ныне проснулась, одела платье в цветах.
После вставила в каждое ухо кровавый рубин…
Отблеск его я ловлю улыбаясь остатками рта.


Прощание

Я знаю, когда-нибудь
мне не захочется вернуться назад
из тех сиреневых снов,
где ты меня любишь,
где наши губы ловят друг друга
и пальцы, твои пальцы путешествуют по мне,
где лунный свет так удивительно
ложится на твои бедра,
вздрагивающие от прикосновения.
Ты закрываешь глаза,
чтобы через минутку их открыть.
В них счастье и смущение.
Совсем немного смущения.
Я знаю, мне захочется остаться там,
в каком-нибудь февральском дне
нереально запорошенном снегом…
И в это же время, в это же самое время
у тебя в руке треснет бокал,
ты чуть поранишь палец
но ты даже не заметишь этого.
Твои глаза проводят меня
до конца пути.

Тебе

Потерявшим надежду –
открывается небо.
И прозрачные ангелы
их забирают в дорогу.
И северный ветер играет
на трубах блестящих…
Это все мне приснилось
Сегодня, моя дорогая.

Сентиментальный стих

Я люблю той болью,
что названья не имеет.
Имя твое произнесть
горло мое не смеет.

Радость моя, чем ближе ты,
тем больнее.

Эта боль древнее
чем все пытки.
И на весах мира
она ничего не весит.

Радость моя, чем дальше ты,
тем тяжелее.

Эта боль ничего не весит
и не имеет тени.
Я ее ощущаю везде,
где бы я ни был.

Радость моя, ты во мне
и спасения нет.

Письмо

Любимая, мы
могли бы жить вместе.
Ты ходила бы в свою контору
с черным портфелем.
Я сидел бы дома и писал стихи.
А вечерами мы ужинали,
слушали музыку,
а когда кончалась пластинка –
капли дождика.
Ты курила и казалась грустной.
Я любовался бы тобой,
вставленной так уютно в кресло.
Может быть я даже стал
известным поэтом
и ты мной гордилась.

Сон

Я умер. Я вижу сон.
Десять женщин в кругу.
Танец в самом начале…
Вижу как подымаются руки.
Волны так поднимают зарю.
Вижу ноги. Они высекают
искру за искрой.
Десять женщин танцуют –
Млечный путь проложили они.
Десять женщин отважных и сильных
разбивают гранит могилы.


Мольба

Забери мой разум.
Замени его своей страстью.
Впейся в меня своими губами.
Упрись в мое тело своими ногами.
Пропитай меня потом –
этой священной водой любви.
Будь неутомимой и ловкой.
Злой и неумолимой.
Острым языком проникни
в самое сердце мое.
Пусть мы окажемся там,
где никогда не бывали.
Где нет раскаяния.
Где нет ничего, за что
можно ухватиться, чтобы выжыть.
Забери меня и не отдавай,
даже если буду просить.


Сердце

Глаза мои осиротели
от того, что тебя не видят.
Губы стали как щели…
И в сердце вселилось молчанье,
а раньше было – веселье.
Не знаю, как мне заставить
глаза свои снова плакать.
И чтобы губы раскрылись,
что имя твое ласкали.

Сердце мое – два мака
в полях, занесенных снегом.

Разговор в сумерках

Трудно мечтать о несбыточном,
также как вернуть утерянную любовь.
Сегодня сердце почти не бьется,
Тихое как вечер на улице.
Я воображаю себе разговор с тобой.
Хочешь, любимая,
я прочту тебе стихи,
что сочиняли отшельники.
Эти стихи они писали в изгнании.
В них даже боль – прекрасна.
И каждое слово благоухает кровью принцев.
Ты смотришь на меня с удивлением.
Но губы твои не двигаются,
Как крылья птицы в свободном парении.
Ну что ж, тогда я расскажу историю
Про заколдованную принцессу, которую
никто не мог спасти от тоски.
(Впрочем, это неправда,
нашелся один счастливец,
и я ему завидую втайне).
А может быть, потанцуем?
Тени уличного фонаря
будут повторять наши
фигуры на стене
как в китайском театрике.
Музыка вызовет в тебе
сентиментальные чувства.
И я найду себе, наконец,
прекрасное занятие –
тебя немного утешить.


Цыган

Я помню вечер. В дверях бараков
крутились пьяные женщины.
Рядом ревели вагоны:
на них были рисунки и надписи,
детские и бесхитростные.
Рабочий люд возвращался –
они несли в руках бутылки с пивом.
Старуха сидела возле коровы и тянула вымя.
Потом появилась группа девочек-подростков,
наряженных вызывающе празднично.
(Маленькие дети играли в зарослях, были слышны
их голоса и возбужденные крики).
Проезжающие машины пилили дорогу,
всю в трещинах и ямах.
Когда появился цыган, маленький, коренастый
с пышными волосами,
рукава его рубашки были засучены,
толстой была оголенная шея,
глаза сверкали так, что все затихли вокруг.
Взгляды восхищенные и подобострастные
провожали его до самого угла.
Он шел уверенный и невозмутимый.

Наблюдение

Люди говорят –
я вернусь
и спешат по делам.
Но они никогда
не возвращаются.
Приходят другие,
чужие и ненужные.
Их принимают по ошибке –
по марке машины
или цвету костюма.
Называют мужьями или
женами,
они сидят за
чужими столами
и после ложатся
в чужие постели.
Они будоражат мозг
далекими воспоминаниями,
такими далекими,
как снег,
который валит и валит
у слепого в глазах.

В мерцании

Ветки деревьев похожи на лапы умерших птиц.
Белое солнце почти не доходит до нас.
Если кричать, никто не услышит твой крик.
Если молчать, с ума сойдешь от тишины.
Где-то в другой стране, а может, даже в раю
женщина ныне проснулась, одела платье в цветах.
После вставила в каждое ухо кровавый рубин…
Отблеск его я ловлю улыбаясь остатками рта.

Сон

Я умер. Я вижу сон.
Десять женщин в кругу.
Танец в самом начале…
Вижу как подымаются руки.
Волны так поднимают зарю.
Вижу ноги. Они высекают
искру за искрой.
Десять женщин танцуют –
Млечный путь проложили они.
Десять женщин отважных и сильных
разбивают гранит могилы.