Болезнь быстро прогрессировала. Вскоре больной уже перестал просыпаться и впал в кому.

– Может, эвтаназия? – спросил практикант у доктора.

– Нет, нельзя, – со вздохом ответил тот. – В данном случае это незаконно.

Диалог страшным пушечным эхом грохотал в голове больного. Он слышал все, любой вздох, шелест, движение воздуха. Ему было чудовищно больно, но он не мог ничего сказать. Он даже глазами пошевелить не мог.

– Вот через две недели комы, и если родственники сами выразят пожелание – тогда да.

Они вышли из палаты. Капельница медленно, с изощренным садизмом поддерживала жизнь в грохочущем мозгу больного. Прошло два часа, и пришел брат – единственный родственник. Он склонился к самому уху больного и прошептал:

– Ты будешь жить. Жить еще долго. Дооолго...

Потом посидел минут пять, коротко попрощался и ушел. Он, может, и не знал всех тонкостей состояния больного, но хотел, чтоб тот жил, потому что подозревал, что мучения у этого куска мяса чудовищны. Он ненавидел своего брата. Ненавидел с той силой, с какой только может ненавидеть ближайший родственник.

Грохот в голове больного не умолкал еще восемь лет. А потом он неожиданно пришел в себя. Он помнил все.

Он мечтал только об одном: отомстить. Он пошевелился, с огромным трудом сдвинул одну ногу... Вторую... Через час он свесился с кровати. Упав, он вырвал капельницу и сильно повредил вену. Через несколько минут он вырубился от потери крови. Спасти его не смогли.

***

– Это будет самым большим провалом в истории, – сказал Александр. Он спрыгнул с коня и пошел в шатер. Гутор последовал за ним, но не решился войти следом. Было похоже, что царь полностью пал духом, и не стоит его лишний раз беспокоить. Хотя, если уж не лукавить, для пользы дела стоило бы это сделать: персидские легаты уехали уже давно, и вот-вот должен был начаться первый провокационный бой. А перевес персов был несомненным.

Неожиданно Александр выскочил из шатра и отпихнул друга с дороги.

– Я придумал! – воскликнул он...

...Это не было провалом. Это было победой.

И в истории не было более жестокого, ненавистного народом царя...

Извините. Я все вру, я ничего не знаю про Александра Македонского, я вообще не историк, я физик. Просто я пришел поговорить с отцом, а он, как бы, ваш препод, и задерживается. А вот, кстати, и он. Привет, пап!

***

Вести приближались, как стая хищных птиц. Окоп молчал, люди сжимали потными ладонями винтовки, штыки дрожали. Все слушали тишину, в любой момент готовясь вжаться в грязь под тяжкий свист «бегемотов» и мин, ждали треска раций и гула моторов. Наконец, один не выдержал. Он встал в полный рост и бросил винтовку. Двое, лежащих рядом, тут же схватили его за ноги и попытались повалить назад, но ничего не вышло: он вывернулся, выскочил из окопа и побежал прочь – в сторону неприятеля.

– Мы же сами себя тут гробим! – орал он во всю глотку. – Мы сами себя убиваем! Тупо убиваем себя!!!

– Остановить его! – коротко сказал лейтенант, и в спину беглецу нацелилось несколько стволов. Грянул залп, и он упал, все еще крича, но уже менее разборчиво. Вскоре крик перешел в стон и затих. Он лежал ногами к окопу. Как и множество других, павших в последнем бою. Ногами к окопу. Убитые в спину.

Один из сержантов достал флягу со спиртом, откупорил ее и сделал несколько глотков. Он осмотрел солдат и прорычал:

– Если мы ни разу не видели неприятеля, это не значит, что его нет. По законам военного времени дезертиров расстреливают. Он получил свое. ЛЕЖАТЬ.

Вести приближались и приближались, как стая хищных птиц.

Уже больше полувека прошло с тех пор, как вымерли все птицы.

***

«Не появляйся там, где есть люди» – гласила надпись при входе. Я знал, что там, внутри, много людей. Они все прошли мимо этой надписи, но не поверили ей – странно. А может, поверили? В любом случае, надпись нефункциональна. Если там есть люди, значит, она взывает в пустоту, если нет – то я и не появлюсь там, где есть люди, их же там нет. Я взялся за ручку и зазвонил телефон. Я вытащил его из кармана и нажал «ответить».

– Не появляйся там, где есть люди, – сказал голос.

– А почему..? – спросил я, но было поздно: голос уже отрубился, а номер не определился. – Ну и хрен с тобой, – обиженно сказал я и потянул дверь.

Она легко поддалась, и полумрак подъезда впустил меня. Пройдя лестничный пролет и подойдя к двери, я остановился. Смотря на грязную желтую краску, я никак не мог заставить себя постучать. «Что за чертовщина!» – обругал я себя, наконец, и громко ударил несколько раз по деревянной поверхности.

Людей внутри и вправду было много. Я осмотрелся и некто, стоящий рядом, удивленно сказал:

– А как вы догадались?

– О чем? – не понял я.

– О том, что надо зайти через дверь.

– А что? Можно было иначе?

– Да. Можно было появиться, – сообщил собеседник и исчез.

«Да, точно! – понял я. – Появиться!» Я улыбнулся и исчез. Навсегда. Навсегда. Навсегда. Навсегда. Исчез.