На берегу Танцующего моря стоит белый храм.

Сюда приходят счастливые люди - ярким, золотым полднем или сиреневым вечером, когда все краски обретают прозрачность и пьянящая нежность разливается в воздухе - в веселии, приглашая друзей разделить их радость, их счастье... Они приходят соединить души, слить две дороги в одну, чтобы пройти по ней до конца - рука об руку.

Сюда приходят несчастные люди. Глубокой ночью, когда спит весь мир, и даже ветер едва-едва ворочается в уснувших травах, и только бессонные звезды смотрятся в гладкие черные воды, или на холодном рассвете, когда чуть приподнимается над востоком бархатный темный полог, а по спящим цветам рассыпается крупный серебряный жемчуг предутренних рос - в эти благословенные часы под высокими сводами и раздаются одинокие, горькие жалобы... Жалобы тех, кого обошла своей милостью любовь.

Храм стоит на низком мысу, на глубоко разрезающем морскую гладь языке каменистого берега, отчего иногда кажется, будто стены из полупрозрачного мрамора невесомо плывут над водой, и на закате пылающие волны расцвечивают их алыми отблесками...

Храм любви, храм надежды...

Я ненавижу его.

Небольшой костерок из сухого хвороста, разведенный в укромной ложбинке на краю равнины, почти не дымил, а нависавший над краем овражка дикий барбарис окончательно рассеивал и без того едва видные сизые пряди. Нет, отыскать меня вряд ли сумеют.

Отогнав, наконец, желание магически прикрыть место ночевки, я закутался в мантию и поудобней примостился рядом с нагретым за день валуном. Осторожное, мягкое тепло, казалось, неторопливо обволакивало не только тело, смертельно уставшее за последние дни, но и душу. Душу, давным-давно застывшую в ледяной ненависти...

Все сильнее клонило в сон. Дремота наползала обманчиво неспешной лавовой волной, увлекала неодолимым течением широких, медленных рек, затягивала в трясину забытья. А я боялся... боялся спать. И не столько потому, что погоня в этот раз подошла недопустимо близко, сколько потому, что позавчера закончилось зелье беспамятства. И достать новое решительно негде... С некоторых пор мне противопоказано появляться в городах.

Предпоследнее убийство сделало меня изгоем. Я перешел грань, и темные сполохи выдавали каждому - перед тобой убийца. Убийца... Я негромко рассмеялся. Есть ли что-то забавнее убийцы в мире, где нельзя убить?

Костерок уютно потрескивал, будто приглашая поразмышлять над странностями жизни...

Шорох в кустах у края лощинки заставил рывком вскочить.

- Чтоб тебя!.. - спросонок я чуть не въехал босой ступней в горячие угли.

- Ой, осторожнее!.. Не обжегся?

Так, можно расслабиться - от обладателя (скорее, обладательницы) этого звенящего голоска мне точно ничего не грозит. Да и не стал бы тот, кто пришел убивать, беспокоиться о чужом здоровье. Разве только порадовался, что сапоги зачарованные на прутиках развешаны: угораздило же в потемках забрести на болотце, вот и сушись теперь на привале.

- А ты кто такая-то, чтоб меня осторожности учить? - я снова плюхнулся на землю и не слишком дружелюбно уставился в темноту за костром, силясь разглядеть ночную пришелицу.

Границу света и тьмы несмело и явно смутившись переступила совсем еще девчонка по виду - лет шестнадцати, не больше. Видать, впервые с Тихого острова выбралась, не знает, что к незнакомым дядям не то что ночью, и днем-то лучше не подходить.

- Добрых путей тебе, знающий, я - Тиина-лучница, - она коснулась потертого чехла за левым плечом. - Прости, что напугала.

Я фыркнул: ну да, как же!

- Не доросла ты еще, чтоб меня пугать, - в моем голосе сквозило отнюдь не дружелюбие. - Сама-то не боишься? Или не разобрала еще в темноте, к чьему костру тебя занесло?

- Н-нет... Ну, то есть да, но... Там, наверху такой ветер, и холодно, а я замерзла... а тут - огонек. Я и пошла. А еще, - она потупилась и разве что землю носком не ковырнула, - ну... я о тебе слышала.

- И что? - расхохотался я. - Только не говори мне, что тоже на меня охоту начала!.. Ты, конечно, глупа, но не настолько же... Или, - я насмешливо прищурился, - может, влюбилась? Наслушалась историй всяких романтических, что люди в городах болтают, вообразила себе невесть что... А?

Малышка-лучница смешалась окончательно, но оскорбленно фыркать и гордо уходить явно не собиралась - видно, не так глупа, как кажется, понимает, что от убийцы не стоит ждать другого приема. Или просто замерзла сильно...

- Ладно уж. Сегодня я добрый. Потому что уставший. И убивать тебя прямо сейчас мне лень, да и азарта никакого, сама понимаешь - от одного ожога по прописке отправишься. Сиди уж, грейся... Но чтоб тише мыши была!

Напоследок я грозно взглянул на счастливо закопошившуюся у костра девчонку и снова устроился рядом с теплым - теперь уже от огня - валуном. До рассвета несколько часов...

Естественно, я не выспался. И вид посторонней малявки, свернувшейся уютным клубочком у почти остывшего костра, только усилил мое раздражение. Я обулся, быстренько проверил окрестности - за ночь охотники не объявились, а может, и вовсе отстали - разжег припасенный на утро хворост и легонько ткнул давешнюю гостью в бок носком сапога:

- Подъем, красавица! - Девчонка вскочила как ужаленная, растерянно моргая огромными глазищами. - Давай-ка рассказывай - да поподробнее! - кто такая и откуда, да как на мой огонек выбрела, а я буду думать, сразу тебя убивать или потерпеть немного.

Заспанная мордашка совсем по-детски скорчилась было в обиде, но малявка на удивление быстро взяла себя в руки.

- Так вчера ж говорила, я - Тиина-лучница и-и-из... - она прикрыла зевок рукой, - Опушек на Тихом острове. Пять дней назад оказалась в Падших, услышала, что на тебя как раз охоту собирают. Ну, и увязалась... Только ты не подумай, что я - как они! - Гостья с жаром подалась вперед: - Наоборот! Я - как ты хочу...

Собственно, все вышло, как я и предполагал: девчонка впервые выбралась в большой мир, наслушалась в городе разных баек и отправилась искать приключений на свою... голову. И что теперь с ней делать? Вон ведь какая кроха - ни один клан не возьмет такую под защиту. А в одиночку... Нет, выжить, конечно, можно - тут все выживают, - но сколько раз убьют девчонку вон хоть те же охотники, это одним богам ведомо. А они, как известно не вмешиваются.

Застарелая ненависть заставила крепче сжать зубы: а вот не позволю! Я и сам могу стать богом... Хотя бы для этой малявки.

- Как я... Да зачем оно тебе надо? Такая жизнь хуже собачьей. - Я усмехнулся: - Куда хуже... И не верь тому, что в городах болтают: нет среди убийц ни благородных разбойников, ни прекрасных рыцарей и не было никогда. Не кого согревать своей девичьей... хм, нежностью. Так что, может, лучше домой, к мамке?..

- Да ты!.. Да как!.. - Тиинка аж задохнулась от возмущения: - Вот как, значит? Домой, значит?.. Рыцарей, значит, нет? Зато, как я вижу, проповедник завелся... А я-то думала, что убийцы не читают нравоучений! Ну и ладно...

И она сердито подхватила с земли чехол с луком и дорожную сумку, явно собираясь распрощаться, а я... я чуть было ее не отпустил: все ж таки одному в глуши куда сподручнее, чем с девкой, но... Вот если бы я знал, что за "но" меня под руку толкнуло!..

- Ишь ты... А гонор-то вперед ума лезет, - я прищурился. - Куда собралась-то? Я тебя еще не отпускал, Тиина-лучница. У своего костра я бесплатно греться не позволяю... Ты мне должна.

Девчонку как обухом по голове стукнули - и сумку, и лук выронила, и плащ с плеча сполз. Смогла только выдавить:

- Сколько?..

- Ну, деньги твои, даже если они у тебя водятся, мне без надобности, так что, - я оценивающе окинул ее взглядом, - придется иначе расплачиваться...

Тут малявка сдавленно пискнула и припустила вверх по склону, поминутно оскальзываясь и едва не падая.

- Да стой, дуреха! - расхохотался я. - Нос расквасишь!..

В конце концов, одна тиинкина штанина зацепилась-таки за корягу, и малышка кубарем скатилась вниз да так и осталась лежать. Разом оборвав смех, я бросился к ней.

- Тиина...

Так, первым делом ощупать шею - нет ли перелома... Теперь перевернуть, приподнять... Проверить голову - вдруг ушиб сильный... И тут...

- Ах ты, паршивка!..

Она меня укусила!

- Не подходи! - Малявка проворно отползла в строну и настороженно на меня уставилась.

- Тьфу ты, дуреха! -Я раздосадовано тряс пострадавшей рукой. - Шуток не понимаешь... Никто на твою честь покушаться не собирался! А теперь и подавно... Еще раздуется, небось: быть не может, чтоб у такой змеюки зубы неядовитыми оказались... Иди вон теперь сама и завтрак готовь, и шмотки собирай - через час с места снимаемся.

Тиинка глянула недоверчиво, но к костру пошла. Уже хорошо... Я улыбнулся тайком: ничего, сработаемся.

И потянулись дни...

Мы стояли на низком берегу и смотрели, как он плывет над алыми волнами. В воздухе разливался пьянящий и терпкий аромат цветущих вокруг храма роз. Роз цвета запекшейся крови... Ровно шумел прибой, разбивались о гальку валы, отливающие красным. Казалось, закатные отблески окрасили весь мир в цвета крови и пламени ... И он горел.

...И вместе с ним горела моя ненависть, моя боль... Я сам горел под этим алым небом, плавился в лучах уходящего солнца и превращался в нечто иное... Становился другим.

А рядом... рядом была она.

Я смотрел на Тиину. Смотрел, смотрел... Моя малышка тянулась навстречу ветру, вся пронизанная пылающей силой заката, и перехваченные шнуром пепельные волосы бились у нее за спиной...

Она страстно шептала что-то, как в полусне, глядя на огненный храм, а потому вдруг порывисто обернулась ко мне:

- Поклянись, что навсегда останешься со мной!..

И я понял, что давно уже не хочу мстить.