-Я бы сказал, что думаю об этом вашем дурацком распределении ролей, но предпочитаю молчать, - сказал трубочист, заглядывая в очередную трубу. – С собой поговорить, это еще куда ни шло, но вот выйти в люди и навязывать им свое мнение, наматывать на уши непонимание, которое множится, и множится, и множится – нет уж, извольте.

Он даже разгорячился. А горячиться в профессии трубочиста, сами понимаете, вредно.

- И что же? Я мог бы стать, к примеру, писателем. У меня неплохо подвешен язык, и бумагу марать мне не жалко. Но не стал. Почему? Не сложилось.

Я мог бы стать политиком – тем еще легче, потому что фантазия недалеко ушла от лжи, вот только последняя не имеет конфетно-оберточного привкуса.

Я мог бы стать, наконец, гениальным музыкантом, или, может быть, великим футболистом, но, почему-то не стал.

Я всего лишь чищу трубы, убираю все то черное, что остается от пачкающего небеса дыхания домов. Я мог быть счастливее, если бы был не трубочистом, а кем-то другим, великим. Но не стал, и потому счастлив тем, что есть.

- И к чему ты все это говоришь? – спросил Гермес, удобнее устраиваясь на облачке. – Меня ты можешь не стесняться, я ведь не существую. Но я обязательно передам богам твою просьбу, если ты выскажешь ее более определенно. А то тебя не поймешь: хочу быть музыкантом, хочу быть футболистом, но счастлив тем, что я трубочист, и, в общем-то, ничего не хочу менять. В небесной канцелярии такие дела знаешь как запутывают рассмотрителей. Тебя могут раньше срока вызвать на слушание дела.

- Да пошло все к черту! – сказал трубочист. – Все равно тебя не существует.