В этот день она снова пришла к нему. Айзека не было в комнате, но она была пропитана запахом его существования, запахом его творческой души гения. Тут пахло масляными красками так сильно, что непривыкший человек поморщился бы, но Найли наслаждалась этим ароматом искусства и природной красоты, оживавшей под рукой Айзека. Один его штрих – и красота живет своей жизнью, ещё больше расцветая. Найли нерешительно постояла у двери. Вокруг неё плотно сомкнулась тишина, обволакивая её и закрывая от внешнего мира. Комната Айзека – другой мир, в котором даже самое ужасное художник превращает в прекрасное. Тут даже обычный листок - это сплетение зеленых ниточек красоты и сгусток зеленого солнечного света. Девушка увидела начатую картину. На холсте виднелись лишь контуры задуманного: спелые крупные заморские фрукты. Серые линии, нанесенные на полотно, уже давали какое-то летнее настроение, даже без красок. Через эти маленькие штришки можно уловить сладкий вкус апельсинов, согретых теплым солнцем и омытых чистыми ливнями. Найли прошептала имя, но лишь чуткая струна отозвалась на её зов. Тогда она несмело подошла к картине. Ей показался пряный запах переспелых фруктов. Найли вздохнула, но уловила лишь глубокий запах краски, впитавшийся в стены. Её рука медленно потянулась к картине. Дрожащие пальцы желали притронуться к этому холсту, к которому прикасались его пальцы. Это непрямое соприкосновение вызвало непрошенную дрожь во всем ее теле. Она коснулась картины и провела кончиками пальцев по совершенным линиям. От этого у нее перехватило дыхание. Тут послышались шаги. Их звуки оторвал Найли от картины и заставил скромно опустить руки. Ей всегда хотелось быть такой с Айзеком. Его манеры покровителя вынуждали себя так вести. - Вы принесли апельсины? Художник вопрошающе посмотрел на гостью. Она нашла в себе силы поднять голову. «Господи, какие у него зеленые глаза! Затягивающие как Бермудский треугольник». - Да... Он попросил ее сесть. Она беззвучно присела за стол. Айзек долго всматривался в нее. Найли прикусила губу, чтобы хоть боль удержала ее требующие волю чувства. Она вся тряслась, как в лихорадке (слава богу, он ничего не замечает). А неспокойные пальцы перебирали складки юбки. Художник вгляделся в ее черты: ничего особенного, но... она такая... такая художественная. Каждый изгиб ее тела, каждый локон рыжеватых волос, выбившихся из платка, настолько идеальны для картины, что казалось, будто Найли это образ созданный кистью самого гениального художника. Её тонкий стан – это штрих, так и просящий его вывести. Её тело – искусство. Он любит ее и не любит ее. Его рука любит ее, его глаза любят ее, все вокруг него: краски, кисти, полотна – все любит ее, но его сердце... нет. Его разум отвлечен к ней. Айзек не мог оторвать от нее взгляда, его рука сама собой начала выводить линии. Найли сидела ни живая, ни мертвая. Она чувствовала, что из губы вот-вот польется кровь, но терпела и держалась, как могла. Но все зря... - Я люблю вас... Айзеку в нос ударил резкий, но приятный запах апельсинов. Он видел ее. Её глаза полные отчаянья и горьких слез. Найли смотрела на него, неподвижно сидя, но он чувствовал, как она стремилась к нему. Он как-будто в клетке, а она голубка, пытающаяся пробраться сквозь прутья этой клетки, но при этом переламывая свои крылья. Она уже не может летать, но ее крылья все еще шевелятся. Голубка бьется и разбивается об эту железную преграду – слишком долго она летела, слишком много сил потратила, чтобы приблизиться, слишком много слез пролила. Найли выбежала, перевернув корзину с фруктами и ничего не замечая вокруг. За поворотом рыдания вырвались целым потоком ее перестрадавшей души. Она рыдала громко, как дитя. Что она наделала? Она разорвала узы, которые упорно затягивала на себе последние полгода. Этими узами она сдерживала себя, они практически вросли в нее. Но она разорвала их, вырвав из своей плоти. Чувство потерянности погнало ее дальше. Пробежав несколько улиц, она внезапно остановилась – рядом в луже плавала пустая кожура переспелого апельсина... |
Библиотека // Объявления
