Ночь была тихая и белая. Откуда-то с, казалось, давно спиленных тополей летел призрачный пух.

Василий брел куда глаза глядят. В сумке через плечо лежало свидетельство. О смерти. Мамы. Сколько раз они гуляли с нею вместе по этим маленьким тихим улочкам. Теперь дома, влюбленные целующиеся парочки, случайные прохожие, даже пьяные из подворотен бесчисленных проходных дворов, которые он мог пройти с закрытыми глазами - все сливалось в одну большую спасительную таблетку от нестерпимой боли, которая разрывала его душу. "Как бы я выжил сейчас без этих родных каменных джунглей, в которых Она была моей Багирой!"

Вдруг взгляд, словно кинжалом в глаз. И слезы, которых не было последних полгода. Чтобы у Нее были силы бороться со Смертью. А теперь эта горькая влага смывала все вокруг. Исчезали, будто стертые рукой могучего волшебника знакомые питерские улицы и дома. Исчезло лето. Исчезло и само время, в котором он прожил тридцать с небольшим счастливых лет.

***

В следущее мгновенье дул ледяной ветер. Он стоял в темноте, посреди белеющих снегов, в центре большого села, расположенного кажется на крутом берегу какого-то неизвестного озера. Свирепый ветер гнал колючую крошку в глаза, забивая губы, нос, откуда-то взявшуюся бороду. И сквозь завывание вьюги, топот бесчисленных лошадей, гортанные крики, зверский хохот, мужские, женские, детские крики о помощи, душераздирающие вопли. Ему и в голову бы не пришло, что это вороги вспарывают животы только что изнасилованным ими урусутским красавицам. Ему раньше казалось это преувеличениями недобросовестных историков. Не было такого на самом деле. Не могло быть! Он, судя по всему, пошел до ветра с очень сильного перепоя. Вчера привез в дом всю свою семью: красавицу-жену, трогательную малышку Ельничку, и мать с отцом. Он пытался спрятать их на лесной заимке, у тестя. Но татары побывали уже и там. Искали сена для своих прожорливых, приземистых и пузатых лошаденок.

- Господи? За что мы тя, прогневали? Наслал ты на нас эту людскую сранчу. По за ими нежить, да паскудство.

Его окликнули в спину, легонько ткнули копьем в оледенелую исподнюю рубаху.

Василий медленно обернулся. Стоя босой на снегу, он медленно завязывал тесемку на портах.

- Лус. Долога льдом. Веди сотана!

Василий неспеша поднял взгляд. И словно кинжалом ударил ему навстречу надменный, пренебрежительный взгляд злых, глубоко посаженных черных ежиных глаз.

- Была моя твоя изба. Холодные люди дома нехоласо. Моя сарай снесла, - татарин махнул рукой в сторону хлева.