* * *

Всем телом дёрнулся от дурного сна, в полмига поняв, что проснулся. Реальность надавила железной лапой. Нет, ещё ночь. Лик чувствовал, что проспал недолго. Не стал крёстный отбирать последние часы до рассвета.

Из открытого окна тянуло ночным дождиком.

Волк метнулся, вцепился пальцами в подоконник для прыжка и ... остановился. Увидел, что вслед потянулась тонкая цепочка, держа за ошейник.

Лик успокоил взбесившееся сердце. Тёмный простор дразнил, издевался, вкрадываясь живыми звуками, запахами, к нему – уже мёртвому... Кожей ощутил, что это тело – не его. Отняли и поделили. И двигать-то этим – чужим – не хотелось. Противно. Дышать по-привычке, смотреть, стоять... Кому это нужно? Жить – бессмысленно... .

- А когда в моей жизни был смысл? – тихо спросил темноту волк.

Де Люп усмехнулся криво, хмыкнул, весёлая злость улыбнулась его губами, и смех ударил в темноту.

Немолодой егерь в дозоре поднял голову, прислушиваясь:

- Плакать не умеет парень...

Отсмеявшись, Лик свернулся клубком на полу. Очень хотелось перекинуться зверем. Словно это помогло бы не помнить... Не помнят – оборотни, а он – всё равно в какой шкуре – оставался собой. Вот, крёстный, например, раз в лунный месяц становится медведем. Это от него не зависит. Природа такая. Зато, как человек герцог - сильнее и дольше проживёт, а как зверь – хитрее. Как говорил дядя Нойр: «на то в лесу и оборотень, чтобы зверьё шевелилось.» Фактор природного прогресса. Сколько раз Лик прыгал в лохматую шкуру и убегал со всех четырёх от горьких человеческих проблем! Он мог сравнивать эти два мира... и сравнивал. Отсюда, наверно, и пошли те вопросы, от которых родился де Люп.

Мысли сами приходили, уходили расслабленно. Лик повернулся на спину, закинул руку за голову. Звёздное небо взглянуло ему в лицо вечностью. Душу выстудило до ажурной снежинки и унесло в высь, на божественные ладони. Часа два Лик бродил по своему миру, удивляясь кучам ярких безделушек, гигантским гранитным валунам, испестрённым изображениями лиц, тайным дверям и дверкам, порой, наглухо заколоченным, скользким парадным лестницам, кривым зеркалам. Проходили существа, рассмотреть которых Лик не мог, как ни старался. Узкая бездонная пропасть встретила чёрным ужасом бессилия и апатии. Это было знакомо. Шагнув через неё, Лик чуть не ударился лбом в сплошную стену. Волк едва устоял на тонком уступе, прильнув ладонями к внезапной преграде и боясь вздохом скинуть себя вниз. Вправо, куда смотрел Лик, стена уходила в бесконечность. Неприятным холодом стиснуло рёбра. Очень осторожно, царапая подбородок о шершавую стену, Лик повернул голову. Неутешительно. И вверх и влево края видно не было. Сквозь поднимающуюся панику прошла одна холодная мысль: «Наверно, это и есть смерть».

Звенящий крик первых петухов оторвал Лика от стены и бросил спиной на пол башни герцога. Поёжившись, волк поднялся, залез на кровать. Что-то свербело в душе, дёргало, не давало покоя, будто забыл нечто важное, а времени уже не оставалось не то, что сделать, а даже – вспомнить. Мелко раскачиваясь взад-вперёд, де Люп ошеломлённо чувствовал, как бесполезно утекают его последние минуты. С огромным трудом признался себе, что просто на грани истерики..., Обхватив себя руками, уговаривал:

- Ничего, ничего, всё правильно. Есть общественные законы, а есть космические. Если судьбой так положено, что это последний день, значит, я сделал всё, что должен был. Господи, Боже мой, прости, что я не понял той цели, с какой ты отправил меня сюда, прости, что тратил время зря. Ты дал мне всё!

Лик, натянув цепь, подошёл к зеркалу, вгляделся: наглые жёлтые глаза, разворот крепких плеч, семижильность, гордая осанка и упрямый лоб... пожаловаться не на что. Жил бы себе скромно, женился бы, детей завёл, дело любимое, чтобы вечера коротать, с соседями – на приёмы, с друзьями – на охоту, благотворительностью или политикой со скуки занялся бы... Чем не жизнь?..

Рука, сжатая в кулак сама занеслась над этой кислой физиономией... Нет! Лучше умереть сегодня! Умереть, как легендарный и проклятый де Люп, чем...

Волк вздохнул, сел на кровать:

- Господи, не знаю, как ты, а я почти доволен. И какой бы ни была моя близкая смерть, все равно в народе её переиначат. Можешь махнуть на меня рукой, я своё отбегал. Прошу тебя за моих друзей: не оставляй их! Это всё.

Улыбнулся, услышав шаги на потайной лестнице. Герцог вошёл, одетый по-домашнему, зевая, с красными, невыспавшимися глазами:

- Хорошо выглядишь, крестник, завидую. А мне вот почти всю ночь пришлось поддерживать приятную беседу с царственными особами, соизволившими почтить нашу скромную персону своим высочайшим вниманием. Чтоб им... Есть будешь?

Подождал утвердительного ответа и свистнул прислуге. Подносы с едой были доставлены тут же. Лик умылся не торопясь. Пока он спал, его гладко выбрили, подстригли ногти, вычесали шерсть. «Привели в товарный вид», - волк с юмором отнёсся к этому. Уже наедине, ковыряя крепким ногтём стол, герцог скупо пояснил:

- Мой лес тебе знаком. Господа уже собираются. Не знаю, какие они охотники... В общем, не дури, крестник. Прощай.

Ушёл быстро, словно боясь оклика.

- Государственная необходимость и по-житейски, опять же правильно всё... – вяло улыбнувшись, оправдал крёстного Лик. Еда в горло не лезла, но волк упрямо запихнул в себя молоко с булочками и пол-утки. Рассиживаться не дали – давешние братья Ларсены появились рыжими проводниками в ад. Де Люп закинул в рот горсть изюма и поднялся, позволяя себя обыскать. Время кончилось; остались часы и минуты. В кандалах, волк осторожно спускался по ступеням. Подумал, что последний раз идёт по лестнице – хмыкнул, забавляясь. Было бы весело, если б не было так грустно.

Окованная дверка открылась во двор. Волка замутило от запаха лошадей, голосов челяди, суеты. Все готовились к выезду на охоту по предутренним сумеркам. Для де Люпа всё закрывал конный отряд, строго стоявший у самой двери. Волка толкнули к одному из всадников, подсадили под колено, сверху рванули за воротник, и де Люп оказался животом поперёк седла. Всадник пристроился удобнее, толкаясь коленями в бок, наскоро примотал скованные руки пленника к луке седла, и лошадь с места пошла крупной рысью. Де Люпа накрыли с головой широким плащом, и парень только благословил ночной дождь – не придётся глотать пыль дороги. Жёсткое седло било под рёбра, ломая дыхание в ритм бега лошади. Неспешно светлело, внизу мелькали копыта, брусчатка, земля. От лошадиного бока и потника сильно и тепло пахло. Все мысли растрясло дорогой.

Лай охотничьих сворок хлестнул по нервам. Свернули с дороги, в высокую траву. Ехать кулём, хвостом в небо, де Люпу было обидно. Он завозился, крикнул сквозь плотную ткань:

- Эй, дайте ноги размять!

- Ещё набегаешься, - тяжёлая ладонь добавила увесистый шлепок к словам. Волк скрипнул зубами. Но тут же, по чьему-то приказу отряд остановился и все спешились. Егеря в плотном кружке довели де Люпа до поляны, расцвеченной шатрами и навесами. Последние участники предстоящей охоты наскоро перекусывали, опохмелялись, гоняли слуг. Некоторые не собирались скакать по буеракам, а предпочитали остаться подождать под навесами, неторопливо завтракая.

Миг молчания пронёсся среди собравшихся, когда появился де Люп. Фон Грёстберн как всегда поймал самый драматический момент. Широким жестом и по-хозяйски радушным голосом привлёк общее внимание:

- Господа, милые дамы! Прекрасное утро для исполнения желаний! Забудем о наших различиях, чтобы быть ревностными мстителями и доблестными охотниками.

Пока с него снимали железо, де Люп получше рассмотрел «доблестных охотников». Понял, кто будет представлять серьёзную опасность и ещё раз мысленно поблагодарил крёстного. Может быть, рано, потому что герцог «подстраховался». Фон Грёстберн объяснил гостям, что, конечно, в охоте лично участия не принимает, но пошлёт пару своих егерей наблюдателями и, если что (не вдаваясь в подробности), то они протрубят в рог и будут спущены особо тренированные собаки. Свору показали обществу, и равнодушных не осталось: кто-то наморщил нос, уверяя, что эти зверюги останутся без работы сегодня, кто-то обрадовался, считая, что теперь де Люп долго не побегает... . Лик понял, что его съедят живьём. Но...старый медведь и такие собаки...что-то тут не клеилось. Хотя, все мы меняемся.

Егеря теснили волка к кромке леса. Де Люпу дали фору. Дали время, чтобы метаться, забиться в щель; хотели страха. Волк пятился от арбалетов, досадуя на ошейник. Вслед летели проклятия с обещаниями. Смертельными. Лика бесили игры по чужим правилам. Он бы сейчас встал упрямо - и никакой охоты бы не было. Но...вариантов всегда множество. Де Люп развернулся и исчез, растворился в листве прилеска.

* * *

Сеймур, Сеймур... Кровь текла по спине.

Тишайший Сеймур... Два арбалетных болта торчат над лопаткой.

Спасибо, Сеймур. Да, я знаю секрет твоей потрясающей магической карьеры. Мы вместе нашли тот старинный артефакт. Мне всё равно, старый приятель, но ты решил, что я должен замолчать навеки... .

Волк распластался в папоротнике, задыхаясь от боли. Слушал, как на близкой поляне топчутся его преследователи па запутанному следу. Сейчас почуют кровь, и никакие волчьи заморочки их не собьют. Беспомощность сжала до внутреннего стона... Пока ещё не обессилел, надо выйти навстречу, драться до смерти. Де Люпу не хотелось, чтобы охотники срезали с него шкуру живьём. Обойдутся.

На поляну вылетели первые кони, закружили вместе с собаками по лабиринту травы.

Дрожа от напряжения и боли, де Люп пополз дальше. Хорошо, что Сеймур бил издалека, иначе болты прошли бы насквозь, и охота уже бы закончилась... Где-то здесь должен быть ручей. Надо сделать...

Густой звук рога проплыл сквозь ветви. Гончие замолкли. Зато изнедалека потянулся низкий вой, достал, мазнул волка по затылку. Де Люп оскалился непроизвольно. Вспомнил про свору крёстного. Где-то должен быть ручей...

Невнятные вопли и ругань всадников. Де Люп оглянулся: сейчас просто пошлют коней вперёд, прочёсывая цепью. Крадучись, волк поспешил убраться, использовав медвежью стёжку сквозь малинник. Подмётки сапог недавно натёр диким луком – пусть собачки озадачатся.

Быстро, насколько позволяла рана, миновал всхолмье с пронизанным солнцем сосновым леском. Кривился от дёргающей боли; правый бок нехорошо немел. Под ногами захрустел вереск. Маленькая прогалина с брусничниками по краям, густой ельник, дальше – бурелом, длинные травы, на миг повеяло влажностью... Уши словно заложило. Волк видел кружащих над вереском ярких пчёл, но не слышал их. Оглянулся наитием в оглохшей картинке...

На холме стояли белые псы. Та герцогская свора. Большие гладкие левретки-переростки.

Де Люп заполошенно дёрнул ошейник, подумав, что стрелы Сеймура смазаны какой-то дрянью – мерещится всякое. Но белая свора беззвучно покатилась вниз мертвящей волной. Де Люп вздрогнул, с трудом веря в реальность. Заворожено стоял секунду, глядя, как стремительно текут солнечные пятна по белым шкурам собак. Шагнул навстречу, понял, принимая как избавление последний свой бой... Умереть в вереске, под солнцем! Не думая, с улыбкой, стоял, ощущая, что будет сейчас действовать так, как бог на душу положит.

Всё произошло в три дыхания. Огромными скачками псы подмяли пространство. Долгий, застывший миг, когда де Люп заглянул в глаза вожака и понял, что он их не интересует. Волк только обернулся в след жёстким шнурам хвостов. Постоял, шатаясь, опустошённо. Нахмурился. Застоявшийся, нагретый воздух лениво тёк над вереском с пчёлами... Нет, псиной пахло реально.

Жуткий крик разбил в дребезги тишину, оставив клочья смерти. Рычание, рычание впереди... Де Люп спохватился и, придерживая плетью повисшую руку, на остатках сил побежал, чтобы понять. Трава путалась, не пускала, ветви деревьев кидались навстречу, били по плечам.

Сквозь еловую поросль увидел, вздрогнул. Собаки ходили по мелкому ручью, лакали воду и дальше она текла розовым. По полянке деловито рыскал благообразный старичок, таская за собой мешок. Всё было в крови... Жаркий её запах разливался густо и тоскливо. Де Люп чуял, что здесь растерзали волка и человека. Клоки мяса, шерсти, одежды, изуродованные до неузнаваемости останки... Уже было не разобрать – где чьё. А возившийся старик мудрил ещё больше, клюкой раскидывал куски, то прятал в мешок, увлечённо бубня. Оторопевший волк не знал, как ему быть дальше: страшненькую игру кто-то затеял. Чудной старик оглянулся вдруг остро, поманил клюкой:

- Иди сюда, хвостатый, не бойся, собачки не тронут.

Как зачарованный, де Люп подошёл. Старичок споро закатил в мешок отгрызенную волчью голову. Де Люпа повело слабостью.

- Ты, мил нечеловек, расслабься. Ты теперь – моя забота.

Лик хотел переспросить, но старик ловко ткнул клюкой ему в бок; парня перекосило от боли, и он рухнул на колено, ахнув.

- Вот и ладно. Терпи, ненаш, кровь твоя нужна.

Ухватил, дёрнул торчащий из спины волка болт. Де Люп и так держал сознание лишь кончиками пальцев, а обожённый болью, безвольный, соскользнул вниз, в темноту.

* * *