В парижском кабачке «Молодой лис» в этот холодный октябрьский вечер 1866 года было не особо людно. То ли неизвестно откуда упавший на Париж мороз разогнал горожан по домам, то ли публика заведения чувствовала, что ему недолго осталось жить, потому как оно давно уже погрязло в долги, и в зале кабака сегодня было совсем мало посетителей.

У окна, лицом погрузившись в тарелку с остатками сельди, мирно спал пьяница. Его дружки-собутыльники, похоже, уже разошлись по домам и оставили беднягу в столь незавидном положении. От содержимого тарелки воняло – меню «Молодого лиса» давно не обновлялось – вокруг же в живописном порядке расположились стаканы, а посреди стола – бутыль, на донышке которой осталось немного абсента. Пьяница громко храпел, отчего по маслу, в котором, собственно, и покоилась селедка, шли пузыри.

За другим столом, забившись в самый дальний угол, так, что лицо его оставалось в тени, а вперед из-за стола выдавалось огромное, подобное бурдюку, наполненному вином, пузо, восседал изрядно помятый господин, то ли в сюртуке, то ли в подобие фрака, разнаряженный в пух и прах. Притом, он вовсе не скрывал, что вместо белых батистовых манжет из рукавов его видны самые что ни на есть дешевые, холщовые. Не смущало его и то, что кое-где из нового костюма еще торчат наметочные нитки. Толстяк сидел молча, изредка икая и корча при этом весьма неприятную гримасу.

За стойкой скучал хозяин заведения, господин Боден, дородный, вечно сверлящий все и вся глазами, человек. В извечном грязном фартуке, с пухлыми румяными щеками и залихватскими черными усами, которые он, как типичный военный, задумчиво подкручивал. Бывший штабс-капитан, Боден весьма придирчиво относился к людям, хотя и был довольно веселым и немного ироничным человеком. К теперешнему своему положению он относился крайне неприязненно – и часто бил стаканы, отчего количество их в «Молодом лисе» значительно убывало.

У стойки в этот вечер расположилась весьма забавная парочка. На одном стуле, облокотившись всем телом на стойку, сидел молодой человек в строгом черном сюртуке с фривольно пышным белым галстуком. Он был уже порядочно пьян, и, высунув из жилетного кармана дешевые часы, стучал ими по стойке, бормоча что-то себе под нос. При этом взгляд его, уже осоловелый, мечтательно созерцал соседку напротив, отчего та краснела и подносила к глазам кружевной платочек, показывая, что поведение спутника смешит ее до слез.

Сама же молодая девушка была очень мила, хотя длинноватый нос несколько портил, в общем, приятное личико. Девчушке было от силы пятнадцать лет, но она с намеренно женским кокетством жеманно говорила о чем-то, томно растягивая слова. Платьице ее из не очень дорогой материи, но добротно сшитое, как бы невзначай открывало взорам тонкую лодыжку и ногу в крошечной туфле на высоком каблуке.

Временами молодой человек бормотал: «Ах, Эжени, Эжени, мой ангел!», а девушка в ответ хихикала и прятала в платке свой длинный нос.

Неожиданно распахнулась входная дверь и внутрь пахнуло морозным воздухом с улицы. Вслед за холодным ветром в кабак вошел длинный, худой человек в бесформенном одеянии. В руках его была трость с простым круглым набалдашником, а под подбородком покоилось ненакрахмаленное, и оттого висящее безжизненными складками, жабо. Человек этот довольно сильно хромал на правую ногу, и трость ему явно не помогала. Увидев парочку, он медленно кивнул и направился к стойке.

- Добрый вечер, мсье Лемер. Хорошо, что Вы, наконец, объявились. У Вас должок ко мне. Пришли отдать? – рядом, словно из ниоткуда, вырос Боден.

Не обращая на него внимания, посетитель воскликнул:

- Здравствуй, Клод! Ты окончательно скатился? В «Молодой лис» не ходят порядочные люди. Тем более, с дамами. Мадемуазель, позвольте Вашу ручку, - при этом Лемер коснулся пухлых маленьких пальчиков девушки, которую Клод с таким благоговением называл Эжени.

От этого прикосновения она тихонько вскрикнула и сказала с испугом:

- Ах, мсье, какие у Вас холодные руки! Видимо, на улице настоящая зима. Как же Вы не замерзли в такой легкой одежде?

- Мадемуазель, меня греет дружба и виски. И, в первую очередь, дружба с виски, ха-ха! – сказав это, он засмеялся довольно неприятным смехом, похожим на смех гиены. – Клод, - он обратился к молодому человеку, - представь меня своей даме. Мне кажется, я имею право знать, как зовут это чудное создание.

Клод в ответ только махнул рукой. Но бойкая девица не растерялась и тут же защебетала, при этом премило стреляя глазками:

- Эжени, меня зовут Эжени Гамбье. Ах, мсье, Вы не представляете, как много Клод говорил о Вас. Вы ведь, мсье, Альфонс Лемер, не так ли? Это Вы издали эту презабавную книжицу… как же она называется… я такая забывчивая..., - Эжени, поджав губу, силясь вспомнить, хихикнула. – Ах, мсье Лемер, Вы, наверное, знаете лучше меня.

- А, Вы, возможно, говорите о «Сатурнийских песенках» мсье Поля Верлена? Да, любопытная книга. Я как раз хотел показать ее нашему общему другу.

Из необъятных карманов своего одеяния, как фокусник, Лемер извлек небольшую книжку, отпечатанную на дешевой бумаге, и присутствующие смогли прочитать на титульном листе два слова: «Poеmes saturniens», обведенные в рамочку с завитушками.

- Вы читали, мадемуазель?

- Нет, мсье, - пролепетала девушка и еще сильнее зарделась. – Мы, мсье, топим книжками печь. Так вот эти «Сатурнийские песенки», как Вы говорите, хорошо горят, поэтому я и сказала, что они хороши. Мы с матерью бедны, и для нас книжку хранить и перечитывать – уж слишком непозволительная роскошь. Пробежал глазами название – и в топку, этим и сыты.

Лемер на эти слова усмехнулся, Клод икнул, а вновь давший о себе знать Боден проворчал:

- Идите-ка домой, мадемуазель, пока эти двое не наболтали Вам глупостей. Им-то все равно, что болтать, они завтра же все забудут, а с Вашей впечатлительной головкой Вас долго еще будут мучить кошмары. Идите же, говорю Вам, - говоря это, Боден кинул презрительный взгляд на Клода и Лемера, и после добавил:

- На болтовню они все мастаки, а вот долг отдать…

- Не беспокойся, старина, - заплетающимся языком отозвался до этого молчавший Клод, - будут тебе деньги, - и, стукнув в последний раз часами, крикнул хриплым голосом:

- Часы бери! Все бери! Все, все забирай! Прохвост…, - и мягко осел на стойку. Эжени Гамбье бросила последний тревожный взгляд на двух приятелей и просеменила на выход.

Лемер широко улыбнулся и уселся рядом с Клодом. Подозвав Бодена, он шепнул ему на ухо:

- Так о каком это должке ты говорил, приятель? - после он что-то прошептал совсем неслышно, отчего Боден изменился в лице и перестал крутить ус, а затем сказал уже совсем громко:

- Налей мне виски. Я сегодня изрядно продрог. Послушай, Клод, - Лемер легонько встряхнул лежащего на стойке приятеля, - вот что я тебе хотел сказать: ты читал «Сатурнийские песенки»?

- Нет, черт возьми!

- Эту книгу я принес тебе. Забери и прочти. Мне кажется, Поль был прав, когда сказал, что родившийся под влиянием Сатурна будет всю жизнь страдать и приносить страдания другим. Вот, бери. Я отметил тебе страницу. Ищи строку: «Les Sages d’autrefois, qui valaient bien ceux-ci…» и дальше.

Залпом выпив рюмку виски, Лемер вынул из кармана трубку, набил ее табаком и закурил. А потом, усмехнувшись, как бы невзначай, заметил:

- Кстати, где ты подобрал эту мокрую курицу? Как ее там… Эжени. Ни вкуса, ни манер, пустая девица. Я как увидел ее, опешил: как, Клод, этот великий угодник аристократических львиц, в дешевом кабаке с плебейкой! Как низко ты пал! Ты хоть видел, какого невзрачного цвета на ней платье?

- Эжени – цветок…, - пробормотал Клод.

- Да, чертополох. Она не тянет даже на ромашку. А ее огромный нос? Боже мой, на нем без труда поместится вон тот толстяк, - Лемер кивнул на икающего посетителя в нелепом наряде.

- Ты ее совсем не знаешь…

- О, таких «красоток» я насмотрелся! Рано и поздно она либо выйдет замуж за какого-нибудь пьяницу-трубочиста и нарожает ему детишек, либо сдохнет проституткой от туберкулеза или сифилиса. Tertium non datur. Пусть она греется Верленом, а мы с тобой, как люди образованные и утонченные, будем читать и восхищаться. Так ты посмотри ту страницу, что я тебе сказал. Я, знаешь ли, очень спешу на вечер в салон божественной Нины де Вийар. Протрезвеешь – заходи: сегодня, кажется, любопытная публика. Смотри, не заблудись: улица Шапталь, 17.

С трудом поднявшись, Лемер оперся на трость, многозначительно кивнул Бодену и направился к выходу. Он со всей силы распахнул тяжелую дверь кабака, отчего в зал ворвался леденящий осенний вихрь, и когда уже был одной ногой за дверью, вдруг что-то вспомнив, обернулся. Странным равнодушным тоном он спросил:

- Кстати, Клод, ты когда родился? Случаем, не в субботу?

И не ожидая ответа, улыбнулся сам себе и вышел вон.