Изящные шпили высоких, стремившихся стрелами ввысь зданий пронзали свинцово-синие низкие облака. Нагромождение башен и крыш, черные резные провалы окон, потемневшие витражи, зияющие дыры арок замерли и столпились вокруг, пристально всматриваясь. В воздухе чувствовалась промозглая морось, ощутимо покалывавшая лицо и оседавшая каплями на одежде. Новьян стояла в нерешительности в проеме полуразрушенной стены. У нее был выбор, и она его сделала, шагнув на изуродованные плиты. Здесь тяжело дышалось, может быть, из-за сырости. Но дышать здесь, кроме них, было некому. Это был мертвый город, мертвый, а она – живая. Новьян еще слышала музыку сталактитов тех пещер, где прошло ее детство, слышала звоны капель и голоса тех катакомб, где она бегала ребенком и юной девушкой мечтала найти клад. И солнечная рыжина ее кудрей не потускнела под темным небом. И даже свежи и ощутимы были воспоминания о стране, покинутой ею ради… Ради чего? Повернуть назад Новьян не могла. Это означало бы отказаться от истины, а отказаться от истины означало отказаться от себя, не принять себя целиком и полностью, отвергнув мрачное и окутанное пеленой забвения прошлое. Так получилось, что до шести лет она жила явно не в Ахтамбре. Эта славная горная страна с ее подземными переходами, пещерами, опасными уступами и клокочущей жизнью не была ее родиной. Собственно, Новьян не знала, где родилась, женщина, воспитавшая ее, отмалчивалась в ответ, и тем самым заставила искру любопытства превратиться в настоящий пожар. Причин покидать Ахтамбр у Новьян не было, но появился он, этот бледнолицый, темноглазый, опасный человек. «Хочешь знать правду?» - даже если бы он приставил ей к затылку свое мудреное ружье, она бы с меньшей охотой согласилась идти с ним, чем сейчас. Такова была история Новьян. – Ты идешь? – сухо осведомился ее спутник. – Ты еще спрашиваешь? – раздраженно откликнулась Новьян. – Тогда обувайся. Он бросил на плиты перед ней ударившие по глазам своей полыхающей краснотой башмаки. Новьян в растерянности смотрела на них – два красных пятна в непроницаемо сером мире. Почему-то перед глазами всплыл образ беловолосой Кольмы, и связано это было с одной только мелочью. Ее выразительный, крупный рот. Красная краска. Мысль потекла, теряя очертания... Отмахнувшись от миража, Новьян почти злобно воззрилась на спутника. – Обувайся, – повторил он. – Ты безумен, если думаешь, что я, согласившись еще терпеть эту грязь и сырость, обую эти… – она замялась, пытаясь подобрать подходящее слово. Мужчина пожал плечами и зашагал прочь. – Эй, ты, стой, – закричала ему вслед Новьян. – У меня есть и другие дела, помимо возни с тобой, – холодно откликнулся он. Подобное обращение ее покоробило. Она торопливо скинула привычные сандалии, сунула ноги в красные потрепанные башмаки, оказавшиеся вдруг какими-то удивительно родными, и бросилась его догонять. Новьян спросила себя, почему чужеродная обувь, какой она никогда не носила, кажется ей милее прежней. Но думать, стараясь одновременно с этим не отставать от высокого, быстроногого спутника, она не могла, и вопрос сам собой погас в ее сознании. Минут десять пробродив по темным, мрачным улочкам, они остановились у дома, для которого и название «дом» казалось большим преувеличением. Это была груда камней, среди которых пробивались то основания колонн, то оконный проем, то неожиданно изящная статуя. Лучшие годы его существования прошли давным-давно. – Решу один вопрос и займусь тобой, – сказал мужчина и, низко нагнувшись, забрался в малозаметный темный лаз в стене. Минут пять Новьян, приплясывая на холоде, терпеливо дожидалась его возвращения. Но любопытство ее все возрастало. Она искала свое прошлое, но чего искал он? Забытых сокровищ, древних записей жаждал этот жесткий, иногда жестокий воин – или же… «Или же», – решила Новьян. Ей казалось совершенно невероятным, что такого сурового героя может интересовать местных хлам, пусть и в действительности невероятно ценный. Поразмыслив еще с полсекунды, она пробралась внутрь этой развалины. Мрачный подвал выглядел так, как и полагалось выглядеть подвалу, и в этом не было ничего удивительного. Но блеклый свет, проникавший сквозь щели, высветил нечто, показавшееся Новьян очередным миражом мертвого города. Ее глаза давно привыкли к темноте, день и ночь одинаково охотно раскрывали ей свои секреты. И темнота каморки не могла скрыть от нее ничего. На обломке колонны сидело существо. Выглядело оно как человек, но человек очень худой, сгорбившийся и сумасшедший. Острые плечи вздрагивали под ветхим рубищем. Длинные немытые волосы свисали по обе стороны узкого лица, а глаза, невероятно огромные, сверкали, как у зверя. Пол этого существа Новьян вряд ли решилась бы определить, да ее и не волновали подобные вопросы, потому что у ног твари стоял на коленях гордый спутник Новьян и сжимал в своих руках ее почти прозрачные от худобы, когтистые руки… или лапы? – А я ведь уже привыкаю к твоей лжи, Габриель, – произнесло существо хрипло, но отчетливо, и Новьян подумала, что никогда не интересовалась именем спутника, а оно оказалось нежным и мелодичным. – Морриган, твои слова… – Габриель наклонился, желая поцеловать руки твари, но она отдернула их, будто кукловод руководил ее движениями. – Ты говоришь страшные вещи. Подумай, разве я покинул бы тебя, не будь в том крайней необходимости? – Я тебя больше никуда не отпущу, – ответил Морриган (а Новьян все больше склонялась к версии, что существо это, несмотря на тонкие черты, не было женщиной). – А я никуда и не уйду. – Клянешься? Нет, не клянись, потому что тебе тягостен и этот город, и я, и та правда, о которой мы оба молчим… – тут он замолчал, насторожившись, и внезапно протянул руку по направлению к Новьян. – Что это за свет? Габриель смутился, тут же поняв, что речь шла о его спутнице, но поспешил заверить друга: – Здесь только тот свет, который проникает сквозь щели. Я бы ни за что не принес сюда ни фонаря, ни свечи… – Я не об этом, – Морриган встал и, хромая, подошел к Новьян. Первой ее мыслью было бежать, скрываться среди камней, метаться по узким улочкам мертвого города, перебегая с крыши на крышу, по карнизам, по ненадежным ступеням, но не страх мешал ей сдвинуться с места. Ей хотелось плакать, но еще более хотелось как-то помочь одинокому человекоподобному обитателю города. – Лишь тот имеет право носить красные башмаки, кто – плоть от плоти этой земли, – тише, чем прежде, заметил Морриган. Габриель мигом подскочил к ней и, больно сжав запястье, выволок наружу. С минуту они молчали, и Габриель все так же держал ее за руку. Наконец она сказала: – Пусти. Он неохотно разжал пальцы. – Какого черта ты ползела туда? – грубо спросил мужчина, вернее, он хотел, чтобы это прозвучало грубо, но голос дрогнул. – Габриель, – ласково произнесла Новьян такое незнакомое имя, – знаешь, это даже великодушно … Это страшно, весь этот город, и, как там его, Морриган… – Слушай, – спутник Новьян будто очнулся ото сна, встряхнув головой. – А почему ты говоришь о Морриган «он»? – А разве… – и она вдруг, догадавшись, замолчала. Габриель долго, невыносимо долго, смотрел ей в глаза и вдруг, содрогнувшись, закрыл лицо руками. Новьян не знала, что сказать и о чем спросить. Но он вдруг обернулся и с вызовом крикнул: – Да, это женщина! И мне плевать, что ты подумаешь! Я не люблю ее, временами я ее ненавижу, но тех, кто сделал ее такой, я убил бы! А знаешь, кого больше всего я ненавижу? Себя, за свою слабость, за трусость, за все то, что я сделал бы для нее, но не решаюсь, потому что цепляюсь за свою жизнь! Она безумна, опасна, она дважды пыталась убить меня, и при этом я не имею права бросать ее здесь одну! Новьян робко коснулась его плеча: – Но жила же она как-то… – Жила! Жила, питаясь крысами, и чем там еще, не знаю… А теперь этот змей, этот убийца, этот мерзавец, возомнивший себя правителем мира, вдруг придумал, что в городе еще остались жители… Не сегодня, так завтра он явится сюда, и его безмозглые куклы растопчут ее, превратят в пыль, но перед этим… – Погоди, Габриель… – Перед этим они… Чего тебе? – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Габриель застыл на месте и снова погрузился в молчание. Новьян знала за ним эту привычку: высказавшись пару раз громко и яростно, он надолго замолкал и общался с ней чуть ли не жестами. И потому она ждала, хотя сердце ее бешено колотилось, и больше всего боялась, что, кивнув ей и резко указав на что-нибудь, он не проронит ни слова. Тяжело вздохнув, Габриель произнес – медленно, будто каждый звук стоил ему непереносимой боли: – Мне это Морриган рассказала, но кое-что я слышал и раньше… Я не хотел тебе этого говорить, но в Ахтамбр я приехал за тобой, зная, что ты согласишься на все, лишь бы узнать о себе… Слушай. Много лет назад здесь жили ведуньи, великой силы… Здесь был их храм, и алтарь, и все, что нужно. Потом пришли иноземцы, переселенцы, и эти женщины помогли им, и появился город. Те ведьмы стали женами простых людей, и многие их заклинания пропали навеки, но потомки этих ведьм знали и помнили многие ритуалы и обряды, и всякий раз, совершая очередное чудо, они обували красные башмаки, какие на тебе… – То есть я… – Не перебивай. Правитель Агамемнон Железный, хотя его настоящего имени никто не знает, великий маг, однажды обратился к провидице, которая сказала ему, что убьет его только «женщина в красных башмаках». Конечно, он понял, что речь идет о жительнице города… – Он убил их всех? – все-таки перебила Новьян, вспомнив о своем видении. – Хуже. Однажды все люди в городе исчезли – женщины, и мужчины, и дети… Бесследно. Все. И я не знаю, магия ли это, ведь сталь – главный враг магии… – А теперь он сомневается в том, что уничтожил всех. – Да. У него полно лазутчиков, – привычно спокойствие снова покинуло Габриеля, он сорвался на крик. – Да чем она может быть опасна? Чем? – Постой-постой, ты хочешь, чтобы я убила Агамемнона Железного, что ли? – Как будто ты еще не догадалась, – усмехнулся Габриель и вернулся к Морриган. Новьян осталась стоять на холоде, пораженная, как молнией, простой и ясной мыслью: «Пришла, чтобы убить».
Она слышала шорох в темноте, но глаз не открывала. Они с Габриелем решили заночевать в одном из домов, и Габриель, естественно, выбрал тот, что похуже. Звуков непонятного происхождения здесь было предостаточно, и Новьян полночи вскакивала, испугавшись очередного воя или писка. На сей раз она решила даже не шевелиться. И тут же провалилась в тяжелый, мутный сон. Ей снился Ахтамбр, и Кольма, та самая Кольма, с которой она не разлучалась с самого детства. Вдвоем они бродили по катакомбам Ахтамбра. Только вдвоем и наедине говорили они о своих честолюбивых мечтах. А когда непроницаемый мрак окутывал мир, они смеялись и целовали друг друга в губы. Все было решено давно и окончательно: Кольма выйдет замуж за того красивого лекаря, что всегда смотрел на нее горячим и страстным взглядом, Новьян тоже найдет себе достойного мужа, но они будут вместе растить детей, и, поженив их, станут почти сестрами. Никого не смущали их объятия и поцелуи – против естественного хода вещей они не могли пойти. Новьян видела во сне, как руки Кольмы ласково касаются ее щек, шеи, как ее лицо щекочут длинные волосы… «Она же их стригла до плеч», – подумала Новьян, и тут же тишину прорезал какой-то громкий, резкий звук. Вслед за ним раздался пронзительный визг, чьи-то когти царапнули лицо Новьян, а потом цепкие пальцы впились в ее одежду. Проснувшись окончательно, она попыталась сбросить с себя нападавшего, но хватка была железная. Новьян боролась, вырывая прядями чьи-то грязные волосы, раздирая одежду, но и ответные удары были сильны и беспорядочны. И только когда выстрел прозвучал снова, ей удалось оттолкнуть оглушенную Морриган, которая, всхлипывая и слизывая с пальцев кровь, подползла к ногам Габриеля. – Ну, это уже никуда не годится, – выдохнула Новьян. Габриель, поудобнее перехватив ружье, грустно и сочувственно смотрел на ворох тряпья, скорчившийся на полу. – Иначе она не могла, – горько улыбнулся он. – Ты еще смеешься! Сам говорил, что… – Это ОН приказал мне, – вдруг прохрипела Морриган. – Так было нужно… – Агамемнон здесь? – насторожился Габриель. Он опустился на пол возле Морриган и обнял ее. Новьян стало дурно от одной мысли о том, что можно так нежно и любяще обнимать эту помесь крысы с жабой. Морриган продолжала: – Он будет здесь утром, на рассвете. Мы придем к нему… он обещал… – Ну конечно, мы придем к нему, мы с ним поговорим, и все будет хорошо… Сейчас приготовимся, выйдем на площадь и встретим его, как подобает… Новьян решительно оторвала руки Габриеля от плеч Морриган и, крепко держа их и глядя ему прямо в глаза, прошипела: – С ума сошел? – Что ты, я вполне нормален. Встретим свою судьбу, только и всего. Честный бой лицом к лицу. В Ахтамбре это не принято? – Конечно, нет, дурак, там же горы и лабиринты, где там воевать? – Ты не привыкла к честным сражениям. Мы придем, ты его застрелишь. И всё. – А его слуги – меня… Тоже невелика потеря. Габриель вздохнул. У него был вид учителя, который в сотый раз объясняет нерадивому ученику свойства целебных трав. – Он умрет – и они вместе с ним, – медленно, с расстановкой, проговорил он. – Они ж куклы. Магические или механические, не важно, главное – головы у них пустые... Собираемся.
Сталь их доспехов будто отражала просвеченную рассветным солнцем серость неба. Их глаза не отражали ничего. В них не было жестокости молодых бойцов, как не было и холодного опыта бывалых. Ничего. Связанную Новьян один из воинов Агамемнона Железного толкнул на разбитые каменные плиты, заставив опуститься на колени. Силы он применил ровно столько, сколько нужно было для подчинения, но не для членовредительства. И эта точность, невозможная для человека, поразила и ужаснула Новьян. Всего этого не должно было быть. Если б существовал кто-нибудь там, над миром и небом, он немедленно бы вырвал эту страницу и написал бы в книге судьбы пусть не чудесные, но, по крайней мере, спокойные, самые обыкновенные строки, а не этот бред. Когда она увидела самого Агамемнона, страх внезапно исчез. Наступило безжизненное спокойствие. Это был невысокий, хрупкий человечек в простой черной хламиде, безоружный, в низко надвинутом капюшоне. Он выглядел так, как ему и полагалось – слабый маленький червяк, возомнивший себя властелином всего сущего. И не без оснований. Висевший у него на шее крупный, неправильной формы амулет Новьян справедливо приняла за магический; Габриель же, помотавшись по свету, не верил в магию, но артефакт узнал. Еще бы – он сам, хотя и косвенно, был замешан во всей этой истории с так называемым «строительством реальности». Но кто знал, что эта штуковина, умещавшаяся на ладони, способна на такое? Поправить мерзкую погоду, вырастить траву на пастбище или даже приукрасить неуютное жилище – но не истребить же целый народ! Но у него не было времени на размышления о странностях судьбы, потому что за спиной Агамемнона, над жалкой кучкой отнятого у них воинами оружия, стояла Морриган. Блуждающий взгляд и дикая улыбка на ее необыкновенно бледном лице сменились полной осмысленностью. «Хитрая тварь, ты провела нас, продалась этому слизню!» – подумал Габриель, но вслух этого не сказал. Тем временем заговорил Агамемнон. Говорил он тихо, лениво, будто тяготясь этой исключительной способностью говорить. – Рад встрече, – протянул он. – А вас сейчас убьют. – Как мило! – вставила Новьян. – А все эта дрянь… Ее тут же с изумительной деликатностью, то есть ощутимо, но не болезненно, ткнули чем-то между лопаток. – А, маленькая ведьма… Обиделась на Морриган? Не стоит… Кто, думаешь, подарил тебе десять с лишним лет жизни? Это ведь эта чужеземка вытащила тебя из города за минуту до того, как я их всех… изгнал, – под черной тенью капюшона появилась мерзкая улыбочка. – Бедняжка, она надеялась на резню… Ей нравится кровь. Прав я, Габриель? Габриель сплюнул и промолчал. – Ты всегда был груб, мой мальчик, и так платить за все благодеяния в высшей степени неблагородно. А ведь так и остался бы нищим мальчишкой! Увы, расплата всегда… – Расплата! – прорычала Морриган, отвлекшись от пересмотра оружия и вскинув голову. Агамемнон Железный повернулся к ней. – Что, мой зверек? – ласково спросил он. – Ты мне кое-что обещал. Агамемнон слегка удивился, повисла мрачная тишина, такая жуткая тишина, которую, казалось, можно ощутить на вкус и запах. Затем он рассмеялся. У него был странный смех, похожий на икоту. И он звучал очень странно в тишине, не находя отклика у воинов, продолжавших стоять смирно, без единого движения, как статуи. – А ты поверила? Безумная! – и расхохотался еще громче, до всхлипываний. – Да разве Габриель, смельчак, авантюрист, первый красавец на равнинах… полюбил бы тебя? Морриган сделала шаг вперед и спросила прямо и ясно: – Значит, ты меня обманул? – Морриган, это ерунда… – вмешался Габриель, чувствуя, что сейчас произойдет что-то важное. – Не люблю лгунов, – как-то странно, без интонации, сказала Морриган, поигрывая облюбованным ею револьвером. Когда, сраженное выстрелом, Агамемнон Железный упал к ногам обитательницы самых темных уголков мертвого города, воины его не сдвинулись с места. Они ждали его приказа, а он смотрел, как потухают окончательно и навсегда их глаза и не смел проронить ни слова, не то что отдать свой последний приказ. Потому что он видел, как ему на грудь ступила нога Морриган, обутая в разодранный в клочья и кое-как скрепленный бечевкой красный башмак.
– Всё, – просто сказала Морриган, кивнув головой на труп Агамемнона. Она подала револьвер Новьян, и та машинально взяла его, глядя на вросших в землю воинов и Габриеля, склонившегося над телом старого знакомого. – Морриган, я… – Молчи, я все равно тебе много не расскажу, – отмахнулась та. – Я все сделала. – Тогда поедем со мной, – предложила Новьян. – У нас в Ахтамбре хорошо… Там есть лекари, если тебе нужно… Морриган остановила ее: – Говорю, все сделано. Дальше незачем… Я все равно долго не проживу. Новьян расширившимися глазами уставилась на револьвер, потом перевела взгляд на Морриган и выронила оружие. Та, которую все звали тварью, подняла его и вернула Новьян. – Стреляй, – повторила она. – Ты пришла, чтобы убить. Есть ли разница, кого? – Я не хочу, – уже почти плакала Новьян, тогда как рука ее не дрожала. Она не имела права отказывать Морриган. Но один только вопрос оставался невыясненным. Новьян было все равно, что будет дальше, она и не думала о том, как покинет этот город, как вернется в Ахтамбр, как поцелует Кольму. Ее интересовало лишь одно, и лишь одно отделяло их от последнего выстрела. – Скажи мне, Морриган, – необдуманно резко сказала она. – Ты спасла меня… тогда? Морриган вздрогнула, не ожидая, видимо, этого вопроса. – Агамемнон сказал, что я чужестранка, я ему соврала, а он не стал допытываться… Твоей матери было видение, и она просила, чтоб я увезла тебя подальше. Я так и сделала. Но никаких вестей не было о гибели города, я вернулась… Дальше не помню, наверное, я… Я родилась в этом городе и тут умру, – вдруг подытожила Морриган. Новьян кивнула. А Габриель тем временем никак не мог покинуть места, где был убит Агамемнон. Все произошедшее казалось ему глупостью, он чувствовал себя игрушкой в руках судьбы. Габриелю, бесстрашному искателю приключений, вдруг стало всех жаль, и сособенно Агамемнона, потому что, будучи на вид отъявленным злодеем, он все-таки не был бессердечен. А еще ему было жаль себя. И потому, сняв с шеи Агамемнона знакомый амулет, он нащупал тайный рычажок и, закрыв глаза, сдвинул его с места. «Вот теперь все рухнет в тартарары, – блаженно подумал он. – Какое счастье, что больше ничего, ничего не будет!»
Когда он понял, что жив, и открыл глаза, узнал этот город и удивился его перемене. Улицы были наводнены людьми. Ярко одетые, веселые, они говорили громко, будто стараясь перекричать друг друга. Ощущение шумного праздника царило всюду; вычурные, почти до безвкусицы, здания пестрели флажками, какими-то лентами. И апельсиново сияли волосы подошедшей к нему Новьян. – Ты здоров, добрый человек? – непривычно весело спросила она. – Так себе, – ответил Габриель, которому вдруг стало холодно от чувства своей чуждости этому безудержному и беспечному веселью. – Пора в обратный путь. – Какой путь? Габриель открыл рот, закрыл и воззрился на Новьян. И тут он понял, что это была совсем другая, не та девушка. – В Ахтамбр… – растерянно пробормотал он. – Никогда там не была. Ты что-то перепутал, странник, – рассмеялась она и побежала прочь. Габриель крикнул в отчаянии ей вслед: – А как же Кольма, Новьян? – Кольма? А кто это? Ой, как странно, что вы знаете мое имя, мы ведь не знакомы! Он смотрел ей вслед и не видел ничего, кроме ее сверкающих волос на фоне пестроты. Он решил, что сошел с ума, и убедился в этом, когда перед глазами его появилась она... Габриель не мог не заметить ее, она была выше остальных чуть не на полголовы, и ее уверенную и одновременно шаткую походку трудно было перепутать с чьей-нибудь еще. Длинные каштановые волосы, обрамляющие продолговатое лицо, развевались, и солнце скользило по ним. Светлые, цвета неба, глаза... Они знали и видели все, эти глаза. Габриель не решился бы подойти. Как он ненавидел себя! И как в той, другой, он не замечал всего, что сейчас было так явно. Ее сила, ее страсть, ее по-змеиному ускользающая, неявная и при этом заметная красота светила ярко, била в глаза. Когда она прошла мимо, как и раньше, встряхнув головой и взглянув на него по-особому, исподлобья и искоса, он не выдержал: – Морриган! Она замерла, как пантера перед прыжком и обернулась. – Я Морриган, а тебя я не знаю. – Знаешь! – почти закричал Габриель. – Мы уже встречались… давно… – В прошлой жизни? – усмехнулась она. – Да! – обрадовано закивал он. – В прошлой жизни. Я обидел тебя тогда, Морриган. Я жажду искупления… Она подошла к нему так близко, что он видел синие прожилки в ее глазах и свое отражение в темноте зрачков. – Я любила тебя. В той жизни, – твердо сказала она. – Тебя зовут Габриель, да? – Да… – прошептал он, ему хотелось плакать, но он смеялся. И она смеялась, они шли, держась за руки, обнимались, стоя на берегу какой-то реки, которую Габриель и не помнил, он бросил туда этот амулет Агамемнона, и мутная вода унесла его вместе с их проклятой прошлой жизнью. |
Библиотека // Объявления
