Среди присыпанного снегом сада я сижу на скамейке и смотрю вверх. Туда, где должно быть небо. Оно есть, но где-то далеко, за контрольной полосой туч, которые безостановочно засыпают меня белым пухом. Со мной лишь несколько искривленных яблонь, голые стволы которых кажутся потерянными и одинокими, да распахнутые двери дома за окном. Впрочем, дом - это излишне громко и с тенью самообмана сказано, просто я как-то свыкся с этой средой обитания, как колобок закатился и задержался очень надолго. Но судьба колобка – уходить от погони, дабы не пережевали его чьи-то челюсти и поэтому скоро снова настанет пора собираться в дорогу.
Ну, а пока я сижу на скамейке, пришпилив взглядом небеса. Вспоминаю "Дэнс…” Мураками и дом с двумя дверьми. Люди приходят посмотреть, что все в порядке? Не всегда. Иногда они остаются. Надолго. Но тоже не навсегда. Иногда пролетают стремительной, яркой, все сжигающей на своем пути кометой, оставляя за собой след боли и воспоминаний. И тогда единственно необходимым качеством становиться способность забыть. Для того, чтобы боль не сбивала с ног, чтобы можно было сделать хотя бы один, хотя бы маленький шаг вперед.
И.
Я.
Начинаю.
За - бы - вать.
Я несу эту страшную правду в своих оловянных пальцах, которыми бережно перелистываю, словно засушенные бутоны роз… тебя. С бережностью поднаторевшего в подобных делах вивисектора, осторожно разворачиваю каждый лепесток, проглаживаю его пальцами и резким взмахом скальпеля разрезаю надвое.
Забываю…
Забываю сказанные слова, написанные письма, стираю из памяти все те места, в которых кресла сохранили тепло наших тел. Перевожу за пределы памяти сады, улицы и проспекты, на мостовые которых рядом ложились наши следы. Развеиваю отражения в стеклах и зеркалах, а к небу взлетает зола от костра, в котором сгорают твои движения. Забываю пластику тела, жесты рук, летящие по ветру волосы, интонации голоса… Все картинки, что с услужливостью вышколенного официанта подносит мне память, летят в огонь. С бешеной скоростью в триста километров в секунду по золотой дороге, не обращая внимания на свистки гаишников, флаги стюардов, рев трибун, скрип тормозов и дорожные знаки я продолжаю забывать.
Глаза.
Скальпелем по ним очень больно и я беру ластик. Медленно-медленно, чтобы не повредить, вожу специально вымоченной в керосине резинкой. Нет результата. Ластик движется все быстрее и быстрее, но тут и скорость света не поможет. Они останутся. Навсегда.
И я прячу их внутрь, вглубь себя, далеко-далеко, под ключицу, в тот секретный ящик, куда никому кроме меня никогда не будет доступа. Когда-нибудь, когда я расплету этот клубок, их можно будет достать оттуда, не опасаясь игольчатой боли, пронзающей грудину, а до того момента они будут храниться только там. И я уже знаю, что иногда, бессонными зимними ночами, они будут оттуда выбираться сами. И это будет невыносимо, но опустить скальпель и крест-накрест… Не получится. Не смогу.
Всегда есть что-то, что невозможно забыть.
Я поднимаюсь, отряхиваюсь от снега и бреду к открытым дверям, за которыми прячусь от слякотной московской зимы, придавленной ночным бурым небом. И даже здесь, за кольцевой границей города, вдали от съедающего снег тепла его улиц, отблески огней на зависшем мареве все равно залетают в окна. Впереди долгая, бессонная ночь, в которую во мне будут ворочаться обрывки недозабытого… Словно звезды в бездонно-пустом космосе.
И поняв, что будет непереносимо, я срываюсь с места, второпях захлопываю двери, ловлю мотор и еду к этому грязно-бурому шатру. Просить у города помощи. И защиты.
Московская тоска ласково принимает меня в свои объятия и закрывает от негаданных, абсолютно ненужных сейчас встреч, звонков, взглядов, позволит на одну ночь стать невидимкой, растворившись в огнях. Город подгадает для меня свободный столик в кафе, разгонит редких прохожих с маршрута моего движения, заставит снег не хлестать крупой лицо, а медленно и бережно падать… Я знаю, что так будет. Ведь кому еще можно доверить свою боль, ту, которую невозможно высказать, как не этому молчаливому и внимательному собеседнику.
И если наутро новый день замахнется, я смогу увернуться и дать ему сдачи.
Просто ... что-то умерло внутри. |
Библиотека // Объявления
