Экран телевизора:

на улице лужи после дождя, и это важно. За мужчиной погоня в количестве трёх преследователей; тоже мужчин. Расстояние порядочное. Преследуемый напуган, как дитя, ему сопереживаешь, и этого не отнять. Те трое такие уроды, что кажется, это уже не первую инкарнацию. Мужчина забегает в магазин, где именно в этот момент проходит акция крема для обуви от Salamander: чистка всем желающим, абсолютно бесплатно, плюс невозможно быстро. Пока герой, с которым уже установлен саспенс, решает, куда бы спрятаться до конца своей невезучей жизни, чистильщик обуви молниеносно исправляет макияж его туфель. Преследуемый, как дурачок из комедии, находит классическое место для игры в прятки – за шторку. Преследователи режущим взором просматривают чрезвычайно всё-н-вся, и замечают чью-то обувь внизу шторы. Втроём подходят к объекту, но низ объекта ювелирно сверкает, в то время как обувь субъектов от погони – гаже их помыслов. Они решают, что нет, мол, это не он, и удаляются куда подальше. Текст: «Крем Salamander спасёт не только вашу обувь». Туфли сияют, но есть там ещё ореол не погодной влаги, растекающийся по оси х на плоскости пола.

Это лезло мне в голову, пока я шёл в школу. Как раз было время задуматься, чем занять себя в жизни после того, как дойду до школы. В то утро я уже шёл в школу, но явился на порог без сменной обуви. Там был директор, и он, я так думаю, рехнулся, ибо отправил меня назад за сменной обувью. Так что это подтолкнуло меня на мысли. Ведь время на дорогу позволяло поскрипеть, скажем, о будущем.

Ныне я поэт-дровосек. Кто бы мог подумать из моих учителей. Только трудовик, наверное. Тогда, после Salamander, мне представилось: неплохо бы стать клипмейкером. Поскольку у клипмейкера, помимо прочего, просто обязана быть клёвая баба. У меня клёвой бабы не было, я шёл в школу, предварительно будучи отправленным за сменной обувью, и вот обувь засела в моей голове, как соломинка, но бревном она так и не стала – и нынче я поэт-дровосек. В конце этой поэмы я отрублю себе голову. Но в газетах не появится нелепый некролог: «Поэт-дровосек отрубил себе голову». Боюсь что нет; не будет так, как Сара Кейн покончила с собой вместе с окончанием пьесы «Психоз 4:48». Просто в конце напишу, что я, поэт-дровосек, сейчас отрублю себе голову, и это будет означать, что я кончаю с поэмой, но никак не с собой, поскольку не находил пока у себя предрасположенности к неврозам; и ведь пропорционально: я отличный дровосек (на 2/3) и терпимый поэт (на 1/3). На письме мой гражданский статус может выражаться так: поэт-дровосе?к. Акцентный курсив в самый раз.

Как поэт в этом тексте я разок лажанусь, это будет чуть ниже, и вы сразу согласитесь с той дробью, которая чуть выше; но если вы решите что треть, это даже многовато, не решайте так, поскольку эта часть зависит от того, какой я дровосек; а подтверждение моей дровосекости в тексте предъявить невозможно, ведь если даже в профессиональных цифрах, то это может оказаться враньём, так что, уважаемые, как перед Богом: 1/3 и 2/3 (поэт-дровосе?к).

Дальше тут пойдёт история о том, как я пытался найти очень важную книгу, которая стала цениться сродни подпольной. В ней 348 страниц. Но прежде должен признаться, что я очень люблю табак и саму пачку Camel. Чтобы не запутать вас в белорусских рублях, я введу в текст имманентную валюту: «камэль», что, по курсу киоска, равен одной пачке Camel.

И вот:

Пятнадцать 000-сяч летящих бабушек.

Тридцать три 000-сячи трезвых коров.

Королева в восхищении

от пятен на платяном платье.

С точки зрения лошадей:

верблюды – 1/8 своих вершков.

Здесь я, конечно, нарубил дров. Мне даже сказали, что я большой болван. Но тут говорится о невидимой энергии подводной части айсберга. С обыденного ракурса лошади: волшебство верблюда состоит в его вершке-горбешке. А то и двух. Но на пачке Camel изображён дромедар, то есть одногорбый; но всё же парнокопытный.

Так вот, возвращаясь к той самой книге.

Мне её посоветовали. Там есть ответы на все вопросы. Она поможет добиться славы и денег.

И славы, и денег.

Её можно найти в букинисте, сказали. Отлично, мыслил я, пару-тройку камэлей – и всё в моих руках и карманах. Ведь мне уже надоело валить лес. Это опасно, да и нечасто бывает; так что приходится колоть дрова на продажу, чтобы хоть как-то прокормить себя.

И чтобы всегда хватало на Salamander и Camel, я решил обзавестись пособием по славе и деньгам.

В первом букинисте мне сказали, что была она, эта книга, но давно, и на полках не возобновлялась своей обложкой. Стоила? Три-четыре камэля. Нормально. Во втором – та же информация, но: издали её лишь раз, ограниченным тиражом. В третьем – она вроде как запрещена для переиздания. В четвёртом – запрещена для продажи. В восьмом – 89 камэлей, и она будет моей уже к вечеру; если не желаю, то через интернет – 98 камэлей.

Я спросил, сколько стоит вон та… ну, вон та вот книга Чапека «Война с саламандрами». Один камэль. И, может, я не очень доверяю кондитерским способностям запретного плода, и, видимо, поэтому купил Чапека. Правда, в оригинале; а из чешского языка мне известны лишь: «велкопоповицкий козел» и «кнедлик».

Так что возвращался я в свою избу, почитывая Чапека, за один камэль, безвестный и бедный, собираясь колоть дрова на продажу, пока на улице будет светло – ну, чтобы не палить свет.

И, может, Japan Tobacco International обратит внимание на упоминание Camel в тексте настолько, что вышлет мне центнер своей продукции, и даст совет Salamander устроить публикацию моей поэмы в литературном журнале Playboy с выплатой гонорара; а покамест я колю дрова и в перерывах (без перекура) читаю Чапека:

«Bylo horke redakcni leto, kdy se nic, ale zhola nic nedeje, kdy se nedela politika a kdy neni ani zadna evropska situace».

Так что: velkopopovicky kozel и knedlik.

И: ya, poet-drovose?k, seychas otrublyu sebe golovu