Она присылает мне синие валентинки.

Я сижу в полутемном, почти пустом ресторане неподалеку от Маяковки и вожу по столу указательным пальцем иссиня-белый бумажный конверт. Февраль. Середина. Все, как всегда.

Где бы я не находился, меня обязательно настигает этот конверт из плотной бумаги, скрепленный штемпелем с тиснением на непонятном языке, в котором находится бумажный прямоугольник цвета грусти. На нем не выписаны приличествующие данному празднику сердечки и ангельцы с натуженными тетивами, не произрастают фотографические розицы и даже не написано ни одного слова. Просто синий кусочек картона.

Зачем? Мне бы и самому хотелось узнать. Мы не виделись и не разговаривали уже бог знает сколько оборотов Земли вокруг Солнца. Я вспоминаю, как она выглядит, только когда основательно пороюсь по закоулкам памяти. Вспомнить же тембр голоса сложнее, чем пробежать марафонскую дистанцию. Вот и сейчас, вращая между пальцами этот личный символ праздника влюбленных, я силюсь это сделать. И не могу.

Я пытаюсь убежать, скрыться, затихнуть маленькой незаметной мышкой в эти февральские дни. Придумываю "необходимые” дела, по которым в это время мне просто необходимо оказаться в другом городе, а то и стране или же беру отпуск, отключаю телефоны и теряю связь с цивилизацией. Напрасно. Грустный конвертик все равно находит меня. В номере гостиницы, за рабочим столом или барной стойкой, на кухонном столе или в кармане пальто я обязательно встречаюсь с ним. Словно кто-то, тихий и незаметный, внимательно изучает мои маршруты и записывает их шариковой ручкой в маленький черный блокнотик в кожаном переплете. А затем, выверено, расчетливо и незаметно подкладывает мне этот конверт. И так же незаметно исчезает.

Оставляя меня тупо глазеть на штемпель.

Мне очень часто кажется, что я забыл что-то важное. Связанное с этой странной валентинкой и ее отправительницей. Я перерываю тонны воспоминаний, сортирую их, развожу по складам и разгружаю, но, проведя подобную ревизию, так и не нахожу искомый груз, будто в документы вкралась опечатка или какая-то диковинная пересортица образовалась в моей голове. Вот полка с детскими воспоминаниями, вот стеллаж юношества и ангар молодости, где-то дальше, в хранилище ненужных, но полезных знаний припрятана потайная комната любовей. Но несколько незаполненных ячеек в середине притягивают взгляд своей пустотой, ведь я точно помню, там что-то было. Что-то связанное со мной. И той. Которая.

Присылает мне синие валентинки.

И я комкаю бессчетную сигарету, вдавливаю ее в полированный край пепельницы в бесплодных попытках хоть что-нибудь вспомнить. И эта невозможность – словно татуировка невыполненных обещаний на душе, словно галька в моем башмаке, словно чертополох близкого, но не сорванного поцелуя, словно сломанные шеи роз…

Официант с проворством умелого фокусника манипулирует пепельницами, предоставляя мне новое сверкающее нутро для осквернения, и удаляется, унося в своей книжице запись о том, что этому взъерошенному и уже слегка окосевшему господину вновь потребовалась очередная порция виски. Одинокий музыкант весьма потрепанной наружности медленно терзает струны, осторожно извлекая из них что-то, отдаленно напоминающее неспешный блюз. Почему-то считается, что это - медленная и романтическая музыка для влюбленных, очень располагающая к совместному пищеварению в заведениях общественного питания, а про классическую формулу, гласящую, что блюз – это когда хорошему человеку плохо уже никто не вспоминает.

Впрочем, мне-то сейчас как раз в жилу. Плохо – определенно, хорошему человеку – не уверен. Потому как мнения окружающих обо мне обычно диаметрально противоположны. Ну и ладно, пусть будет так – чуть пьяному человеку, который вертит в руках синюю открытку и пытается что-то безуспешно вспомнить. Исчерпывающая характеристика, блин.

В ожидании свежей порции зелья, дарящего в редких удачных раскладах блаженство и спокойствие, а чаще – лишь утреннюю головную боль, я закрываю глаза и стараюсь раствориться в теплом переборе струн. Приглушенные ноты выступают мурашками на коже, хочется оказаться где-нибудь далеко, как можно дальше от этого закостеневшего и заснеженного города, там, где в панцире яркого света запряталось лето, где ветер, запахи, звуки настойчиво сводят с ума. Вот так бы, зажмурившись, и просидеть до того момента, пока утонченная белизна улиц не истончится ручьями.

Но пить с закрытыми глазами, да еще в моем нонешнем состоянии весьма рискованно, а очередная порция уже напротив меня и призывно мерцает в бокале. Разбавляю колой, один к трем, чтобы можно было цедить медленными и неторопливыми, как звучащие аккорды, глотками. Музыкант заканчивает пьесу, берет минутную паузу, после которой начинает играть нечто до боли знакомое. Прислушиваюсь. Ч-ч-ч-ерт! Везет мне, как утопленнику! И откуда он знает вэйтсовскую "Blue Valentines”. Конечно, в канву праздника вписывается, но кто бы знал, насколько мне это тематично.

И я вновь опускаю глаза на лежащий передо мной синий прямоугольник. Эта песня про него. И меня.

"And it takes a lot of whiskey

To take this nightmares go away

And I cut my bleedin heart out every nite

And I die a little more on each St. Valentines day

Remember that I promised I would write you...”

Очень хочется с кем-нибудь поговорить и я беру в руку телефон, минут пять листаю записную книжку, но не нахожу никого, кто бы мог быть сейчас уместен. И тогда, ради хохмы, набираю свой домашний. Сижу, слушаю длинные гудки и представляю, что где-то там, за несколько десятков километров отсюда, в темноте и пустоте раздаются надрывные звонки.

Затем раздается щелчок.

- Алло!- отвечает мне мой голос.

- Алло?- произношу я в ответ.

- Я слушаю – снова произносит мой голос на том конце провода.

- Как ты там оказался? – количество выпитого позволяет мне достаточно спокойно воспринимать эту ситуацию и не находить в ней ничего сверхъестественного.

- Я тут живу. А вот ты где шляешься? – я явственно слышу в своем голосе нравоучительные нотки.

- Я? Я здесь. И ты знаешь почему, правда?

- Конечно, знаю. – отвечает мне мой голос – А вот знаешь ли ты это сам?

Вот как. Сразу в яблочко. Без плавных переходов, разговоров о погоде и самочувствии, а также без выяснения причин происходящего.

- Я забыл. Я очень хочу вспомнить, но никак не получается. Словно какую-то часть меня аккуратно стерли ластиком, а образовавшуюся пустоту ничем не заполнили. Быть может, ты мне расскажешь?

- Я-то, конечно, могу… - замялся мой голос – Только в чужой рассказ, даже поведанный тебе твоим голосом, ты не сможешь поверить до конца. Ведь память – это бесконечно личная штука. Ты безупречно научился забывать, закрывать двери и запирать клетки, из-за чего всякий раз, когда пытаешься вернуться, не можешь вспомнить код замка.

Он прав, этот невозможный "я” на том конце телефонной линии, и поэтому я молчу, словно нашкодивший школьник.

- Может быть, попробуешь еще раз? – мой голос из трубки разрывает нависшую паузу – Прямо сейчас, не отрывая ухо от трубки.

- Ты считаешь, это имеет смысл? – нерешительно спрашиваю я – Ведь уже было столько попыток.

- Ну и что? – получаю в ответ – Ведь за еще одну попытку тебя никто не осудит и даже если она не удастся, то ты просто останешься с тем, что у тебя было до нее.

- Хорошо, - произношу я - только ты не отключайся, ладно? Мне еще есть о чем тебя расспросить.

Я закрываю глаза и ощущаю, как меня полощет воронка прожитого времени, вращает по своим коридорам, бросает в лицо моментальными снимками мимолетных образов.

И неожиданно все это мельтешащее безумие начинает складываться в яркие и четкие картины. Я вспоминаю. Ту, которой обязан ежефевральскими подарками, которую не видел почти целую вечность, которая похожа на легкое облачко тумана. Ту, которая наполняла всю мою жизнь.

Крым. Ласточкино гнездо. Ты ложишься на парапет, за которым обрыв, улыбаешься и просишь себя сфотографировать, а я ругаюсь и требую немедленно слезть оттуда, потому что это очень опасно.

Минск. Троицкое предместье. Первый день нового года. Какой-то случайный прохожий неожиданно останавливает нас, представляется корреспондентом "Вечернего Минска” и просит разрешения сфотографировать самую красивую пару столицы Белоруссии. А мы, гости этого города, лишь счастливо и немного смущенно улыбаемся в ответ.

Питер. Невский. Ливень. Мы, промокшие до нитки, забрались в витрину какого-то магазина, прижались друг к другу и молча, зачарованные стихией, смотрим на низвергающиеся с небес потоки воды.

Копенгаген. Тиволи. Страна аттракционов. Всех мастей, размеров и разновидностей. Но какой же пароксизм счастья отразился на наших лицах, когда здесь обнаружилось нечто похожее на с детства знакомую "цепочную карусель”. Таким же было удовольствие сцепиться в полете и глядеть друг другу в глаза, не обращая внимания на вопящих про технику безопасности датчан.

Лондон. Боро. Побывав здесь, невозможно не полюбить пиво, особенно если попадаешь в компанию хмельных британцев. Мы едва оттуда выбрались, а после плыли по Темзе мимо новой мэрии, дамб, доков и так хотелось, чтобы этот пароходик никогда не причалил.

Москва. Зима. Кольцевая. Мы едем домой со спектакля, на который были приглашены участвовавшим в постановке приятелем. Чуть метет, завтра рабочий день и очень хочется вернуться поскорее. Я перестраиваюсь в третий ряд и вдруг обнаруживаю, что впереди, на расстоянии, которое меряется выражением "не увернуться”, стоит "шестерка”. Позже выяснится, что у нее отвалилось колесо, а водитель, не включив аварийку, побежал его догонять. Но это позже, а пока секунды неумолимо растягиваются, я выворачиваю руль вправо до упора, но.. От удара машина взлетает в воздух, для того чтобы через пару секунд рухнуть крышей вниз.

В момент удара ты успеваешь проснуться. На то, чтобы вскрикнуть, тебе уже не хватает времени.

Тишина. Темнота. И вой сирен. Только вой сирен, вой сирен

войсиренвойсиренвойсиренсиренсиренсирен.

Это не сирены, это короткие гудки в телефонной трубке.

Абонент отключился.

Но я вспомнил. Смог приподнять многотонную надгробную плиту боли и горечи и извлек из-под нее все то светлое, что происходило "до того, как” и к чему было страшно прикоснуться. Память порой играет злые игры, оставляя наиболее яркими лишь последние кадры долгого фильма с двумя актерами в главных ролях, но это не значит, что фильм состоял лишь из этого.

Осталось только одно. Я знаю и помню, но необходимо проговорить и даже увидеть. Я поворачиваюсь к окну, но за ним, вместо привычной зимней тоскливости вижу себя.

Вижу, как я покупаю иссиня-белый конверт из плотной бумаги, вкладываю в него синий прямоугольник, надежно запечатываю его и кладу туда, где обязательно смогу его завтра найти. После чего изо всех сил забываю о предыдущей процедуре.

Для того, чтобы, найдя его на следующий день вновь удивиться.

Тому. Что.

Она присылает мне синие валентинки.