Эта история почти реальна, ровно настолько, насколько может быть реально нашедшее запечатление на бумаге.

Давным-давно в одном далёком-далёком подъезде тихо и ненавязчиво валялся клочок бумаги, исписанный вдоль и поперёк мелким, но вполне разборчивым почерком. Выведенные тёмно-синей, близкой к фиолетовому шариковой ручкой строки покрывали предательски деформировавшуюся от капель слёз, ещё совсем недавно горячих и несущих то ли боль, то ли просто смену событий и смысла жизни, но писались они явно не дрожащей рукой.

Записка не пахла отчаянием, казалось, написанная чем-то высшим, но в то же время чуть ли не бездушным; она не кричала о себе всем и каждому, как предсмертный очерк 15-летнего самоубийцы, но и не прятала глаза за каминным экраном, как черновики великих гениев. Она просто была... лежала и смотрела на тающие на лету хлопья последнего снега, ни о чём не мечтая и ничего не дожидаясь.

Она просто была...

Но просто в этом мире ничего не бывает, иначе он не был бы таков, каков он есть - алогичен и спонтанен, записку нашли.

Её поднял, подчиняясь бессмертному проведению, обычный, если вычесть волю случая и личность, давно забитую современной жизнью в глубине подсознания, детище захваченной цивилизацией планеты.

Назовём его во имя частности условности или просто ради неписанных законов жанра театра с гордым именем Жизнь по Шекспиру Владимиром. Почему бы и нет?

Итак, некто Вова неожиданно для, похоже, только себя заметил на полу чем-то манящий души и взоры клочок некогда белой бумаги. Практически не отдавая себе отчёта в своих действиях, наш герой поступил так же, как поступил бы на его месте решительно любой другой представитель homo sapiens - после скорее формального, чем литературного минутного размышления, скорее приступа торможения, нежели колебания, Вовчик, воровато оглядываясь, поднял записку, запихнул в задний карман и пошёл дальше, по направлению к своей пустующей квартире.

Бумажка жгла душу через джинсовую ткань, но он изо всех сил старался подниматься вверх по лестнице как ни в чём не бывало, как будто боялся - то ли слежки, то ли совести.

Понятно, что ни того, ни другого не было и в помине...

Но вот секунда настала - вполне среднестатистическое создание стихии, некогда бывшей природой, проходящее у нас под кличкой Вовчик, развернул написанный не очень аккуратно, но в то же время рукой вменяемого человека лист бумаги, и перевернул его в поисках начала записи. Оно нашлось сразу - на обороте над текстом сравнительно крупными буквами был выведен заголовок, и наш герой не сразу понял, что он написан не иначе как кровью, как банально это не звучало бы. Но на тот момент этот факт не имел ни малейшего значения - случай не тот, настроение не то.

Время застыло, и Вова погрузился в чтение. Я же могу сделать лишь одно, единственное в данной ситуации логичное - привести записку, в точности до запятой.

Но эта зима напоминала конец света, более того, она им и была, концом бытия, концом надежды и попытки верить... Окровавленной плетью последнего инквизитора в душе нежного садомазохиста полночной тиши бездушной веры перечёркивала понятия и жизнь, в корне подрубая веру в смерть и надежду на суть. Холодным, болезненным дуновением оно разносило в мельчайшие клочья даже породившую, в конце концов, себя стихию - время, растягивая медленно и противно венами сквозь ногти через уши каждую секунду, всё больше размазывая и втаптывая в грязь без того потрёпанную душу.

Мысли, эти последние отголоски некогда живого существа замедлялись, медленно, но верно стремясь к развязке.

Было больно, очень больно...

Боль не доставляла удовольствия. Даже смерть не принесла б его...

Как может приносить удовольствие то, во что не веришь?

А ведь когда-то я дышала не ради заложенного инстинктивного стремления сохранить свою вшивую шкуру... А ведь когда-то я жила ради режущей боли, ради мысли, что придёт день, и она пропадёт...

Зима. Зима пришла неожиданно, как приходит конец затянутого фильма - он кончается, когда начинаешь думать, что он уже никогда не кончится.

Но всё конечно под светом Солнца.

Кроме этой секунды...

Есть ли смерть после смерти?

Когда-то... когда-то я ещё верила лишь в то, что способна ни во что не верить... А был ли смысл? Был ли смысл надеяться на алогичность своих суждений?

На то, что я не такая, как все...

Когда-то я сомневалась. Когда это было, полторы секунды назад или три с половиной вечности?.. Какая разница. Время умерло... самой болезненной смертью. Я поверила, наконец, в реальность его существования.

А теперь я знаю. Я знаю о мире всё. Я вижу его как цифры на приклеенных к заспиртованной распотрошенной лягушке бумажках, смысл, идеи, правила игры...

Я не понимаю одного - не понимаю себя. Попытки своего клочка боли и смерти, некогда бывшего высшим разумом, не подчиняться устоявшимся законам интуиции и совпадений.

Она видела.

А секунду назад была осень...

Снова совпадение. Как тупо, как забавно, как безумно больно.

Я не понимаю, как, столько тысяч лет прожив под этим Солнцем, избегая откровения его света, можно достигнуть такого перелома...

Не хотелось от жизни больше ничего... не в этом ли благо?

Почему же так больно... я ловлю боль душой, и уже в скорее замедленной съёмкой и скоростью передачи данных агонии анализирую ощущения - мне не хочется, чтобы боль прекращалась. Но она не несёт ни удовольствия, ни надежды. Но я не хочу, чтобы она продолжалась. Поверив, я потеряла смысл желания.

А суть уметь?

Посмотрите - мир. Мир сосредоточен в одной точке, в одном создании полупаронормальности среды.

Точка. Зависшая в нейтральной зоне между мирами. Координата. Точка пересечения взглядов.

Я не могла жить без тебя.

Такое было... веришь, было.

Не далее как секунду назад. Или чуть-чуть побольше... я потеряла чувство времени, оно стёрлось дуновением вечности, разнесшей мою самооценку с минус двух до плюс бесконечности, размолов душу в пыль.

Зима.

Я молчала, и думала, и разум, рассчитывая на огромных скоростях по простейшим алгоритмам, генерировал для меня ответ - из догадок сложилась вечность и суть жизни.

А она думала, что...

Мои глаза открыты, но я не вижу реальности - в глазах зависла картинка секундной давности. Я знаю, что ничего не поменялось за этот миг, но знаю, что изображение не обновлялось...

Все системные ресурсы ушли на осознание так явно затронутой вечности.

Почему-то мне кажется, что я вижу всё со стороны, хотя и не вижу себя... Образы потеряли смысл одновременно со временем.

Слегка наклонённая голова, жест, может быть, выражающий надменность взгляда, но не несущий ничего кроме той нежности, от которой было так больно.

Бесконечность пышных вьющихся волос, в художественном шухере свисающих во всех возможных направлениях, почти зелёные глаза, лишённые высшего разума, которого я там никогда и не искала.

Всё в этом образе привычно, но не даёт покоя; всё родное до боли...

О, опять эта боль. Или уже другая?

А она верила...

Последний отголосок последней ноты последнего звука последнего слова глубокого, бесконечно нежного голоса сверкает, расползаясь и задевая остатки нервов сознания в голове. Это было две с половиной секунды назад - секунда, чтобы сползти на пол по стенке, и полторы, чтобы осознать вечность.

Я её тоже любила...

"Бред" - сказали губы Вовчика, пока записка, скомканная в маленький тугой шарик, летела в противоположную стенку.

"Смерть..." -сказало в то же мгновение его сердце. Не то чтобы оно понимало больше, оно просто не боялось признать очевидное.