Ты - мой ангел-хранитель,
Как я - твой,
Даже знает спаситель:
Я с тобой...
Солла
|
Распахнутая дверь впустила в сторожку морозное утро. «Снек», – аккуратными загогулинами вывела Настя и протянула тетрадный листок дедушке. Снег шел всю ночь, прощаясь с осенью, наряжая невесту-тайгу в бальное платье. Суровые исполины-кедры и те оделись в белые фраки. Тайга светилась снежным очарованием. Даже железная дорога - транссибирская магистраль - всегда по-деловому серьезная, казалось, была рада гостю с небес. Вдалеке застучало железное эхо поезда. - Закрой, простудишься, - проворчал дед. Строг был дед Василий, да и за внучку тревожился. Ноги у Насти с рождения не двигались – детский паралич. Родители, жившие в районном центре, долго мучились, а через три года отдали дитя-инвалида в интернат. «Там лучше: профессиональный уход, воспитатели…» Не сразу Василий узнал о поступке дочери – виделись редко, не сложилось… Всю жизнь верой и правдой служил он путевым обходчиком. Дело свое уважал. А пенсия пришла, списали старика как ржавый вагон, - перевели на запасную ветку. Провели ее в сороковые - для подсобных работ, когда рубили тоннель в твердыне Уральских гор. Тяжелые годы: магистраль загружали военными эшелонами, доставка продовольствия из центральной России была затруднена. А после войны о ветке забыли… Но дед не роптал. Недаром «Черствяком» прозвали – не плакал, даже когда жена умерла, Мария. Маша… Остался совсем один - до ближайшей деревни три километра. Когда узнал, что внучка при живых родителях осиротела, первый раз за пятнадцать лет выбрался в район. Приехал к дочери; не совестить - в глаза посмотреть. - Не лезь в нашу семью, - сказала, - ты в своей тайге совсем одичал, жизни не знаешь. Представляешь, сколько денег на одни только лекарства уходит? Как в прорву! А Витька мой второй месяц не просыхает! – заплакала. Дед не спорил: поехал в интернат и забрал внучку. Помучиться, правда, пришлось: пока документы выправил, пока согласие родителей получил. По чиновничьим кабинетам тоже побегал… Но дед Василий – настырный: увез таки Настю в тайгу. Ей тогда уже шесть с половиной было. А говорить не умела. Замкнутая немая девочка сторонилась сурового старика. Но тот был терпелив. В крохотной сторожке лишь с самым необходимым – печью, столом с двумя лавками, да репродукцией Врубеля на белёной стенке - обустроил для Насти настоящий дворец! Сам сделал кроватку с порожком – во французском кино видел, понравилось - да так, чтобы Насте удобно взбираться было, сам смастерил игрушки с запахом кедра, сам сшил беличью шубку на зиму. А еще усовершенствовал инвалидное креслице, чтобы не трясло внучку, и возил Настю в тайгу. Своей величавостью и кажущейся неприступностью тайга пугала девочку. Но шло время, и они привыкли друг к другу. И подружились. Настя училась понимать деревья, различать по голосу лесных птиц, узнавать по следу таежного зверя. Летом собирали костянику, рыжики; осенью – бруснику, грузди, кедровые шишки; зимой подкармливали лосей солью. А весной из сугробов проклевывались новорожденные подснежники… Иногда брал дедушка Настю в обход. По насыпи поднимал коляску, на руках внучку – нелегко взбираться старику. А потом брел вдоль путей, зорким глазом ощупывая шпалы и рельсы, постукивая молоточком. Делал это по привычке – поезда давно не ходили здесь… Настя ехала впереди, озираясь нетерпеливо, торопясь увидеть деревню. Развилка; повернули на главную ветку; спустились в неглубокий овраг; а вот и скала, от которой до деревни рукой подать... Тоннель. Он казался ей чудищем, монстром из страшилок, что рассказывали друг другу ночью интернатские дети. В лунном сумраке видела Настя, как кривятся их бледные лица, превращаясь в злобные неузнаваемые маски. Шепот троллей, тонкие завывания ведьм, гортанный рык драконов неслись из темных углов, оглушая, сковывая девочку. Бежать, спрятаться, раствориться, исчезнуть – лишь бы подальше отсюда! Спасаясь, натягивала на голову одеяло, и спальню оглашал дружный хохот… Тоннель стал для нее драконом. Вот он разинул бездонную пасть и ждет, когда Настя войдет в нее, чтобы сжевать, проглотить, съесть! Каждый раз девочка останавливалась в десятке метров от тоннеля, и ни дедовы уговоры, ни объяснения не могли совладать с притаившимся на дне души страхом. А как ей хотелось в деревню! Посмотреть телят, индюков, а еще там недавно поставили карусель. Но ступить в пасть дракона было невозможно. Постепенно Настя привязывалась к деду. Полюбила его твердый шаг, резкий голос, изъеденное временем лицо, пристальную грусть в глазах. Сердце, привыкшее к равнодушию приторно-добрых воспитателей, живо отозвалось на ненавязчивую заботу нелюдимого старика. Не знала Настя, как это: быть кому-то нужной, не умела приласкаться. Говорить – и того не могла, а иногда так хотелось ответить… Как-то дед с внучкой коротали вечер за книжкой. За окошком скулила вьюга, а в доме уютно пощелкивала печка. Настя любила, когда дедушка читал вслух. Многого еще не понимала, но, забравшись в домик из нагретого одеяла, здорово было слушать, как трескучим голосом деда рычал то Михал Потапыч, то серый волк, то зверь, хранящий аленький цветочек! Лишь черные глазенки сверкали из ватного убежища, по привычке разглядывая картинку, что висела напротив. Дед Василий покосился на внучку: не спит? Нет. В который раз глазеет на «Ангела». - Нравится? – отложил в сторону книгу. – Знаешь, кто это? Настя поджала подбородок: «нет». - Ангел. Ангел-хранитель. - А…ан… - повторила девочка, тыча пальчиком в репродукцию. «Ангел с кадилом и свечой». Акварельные одежды, черные струи волос, тонкая свеча в руке – пламень любви человека к Господу и грустный, точно усталый, взгляд. Такой, как у дедушки… - Красивый? Кивок: «да!» - А знаешь, кто такой ангел-хранитель? Нет? Дед видел: картина влечет к себе девочку. Задумался. Всю жизнь был убежденным коммунистом, членом партии. А жена - верующая. Иконы в доме держать нельзя было, вот Мария картину и приспособила… Все, что осталось от Маши - остальное дочь забрала. А под старость, как жену схоронил, поверил… Не то, чтобы в церковь ходил, нет, молитвы, и той не знал. Но верил по-своему: есть там Кто-то… - Ангел - тот, кто хранит нас, - пояснил. Настя замерла - ждала продолжения. - Вот заболел человек, и доктора помочь не могут, а он, глядишь, выздоровел. Думаешь, сам собой? Нет, брат, ангел пособил. Потому что человек хороший, рано ему помирать. Он еще не все добро, что на роду у него, исполнил. Так-то… - дед вздохнул. Марию вспомнил. Настя растопырила ладошки – замахала ручонками. - Что? Крылья? – догадался дедушка. - Так ведь ангел на небе живет, в раю. Куда ему без крыльев! Он - тот же человек, - дед посмотрел на картину, - добрый только. Умер и стал ангелом. Все там будем, - перекрестился. Настя сморщила личико, что на ее языке означало: «плохо», «плохой». - А плохой человек - прямиком в ад. Ну, да про это я тебе в другой раз расскажу, спи. Поздно.
На следующий день дед Василий обновил раму лаком, достал из сарайки укутанное паутиной стекло, что держал про запас, протер бережно и вставил под него репродукцию.
Отпраздновали Настины восемь лет, и решил дед: пора учиться, к школе готовиться. Боялся Василий теперь одиночества, но знал: иначе нельзя. Это он - отшельник по доброй воле - сам выбрал тайгу, предпочтя ее людям. А девочке нужно к сверстникам, да и здоровье у нее… Не дай Господь, случится с ней что, вокруг на три километра – ни души. Один только почтальон, Николай Архипыч, раз в месяц наведывался. Пенсию привозил по доброте душевной, заодно старинного друга навещал, чтобы не одичал совсем. …Или с ним - Василием что случится - тоже уже не мальчик. Приятеля-то и попросил дед Василий привести из района детские книжки, азбуку – на что пенсии хватит.
- Начнем урок, - надвинул на нос старенькие очки. Больше для важности, зрение у деда было отменное – молодому такое бы! Торжественно окинул взглядом разложенные на столе книжки, тетради, карандаши – все на месте. Настя подперла личико кулачками, закусила от нетерпения губу. Придвинув тетрадь, дед тронул кончик карандаша: наточен ли? и заскрипел по бумаге, высунув от усердия язык. Ни дать, ни взять - старательный школяр-отличник. - Известна тебе эта буква? Настя лукаво прищурилась: ведь знает, что неизвестна, а спрашивает! - То-то! Это «А». Первая буква алфавита. Какие мы слова на букву «А» знаем? Автодрезина, антидетонатор, автомашинист, антифриз… - увлекшись, стал перечислять дедушка. - А… Ан!.. – воскликнула девочка. - Правильно, ангел, - похвалил дедушка. – Теперь попробуй сама. Две палочки косые, перекла-адина… Во-от… Молоде-ец…
Так день за днем учил дедушка Настю писать буквы, складывать их в слова, читать. Про себя… И удивлялся: налету схватывает внучка! Гордился. Общаться стало легче. Если Настя хотела сказать что-то, брала бумагу и писала: «кушать», «спать», «харашо», «красива», «дедушка»… Писала, как слышала. А иногда во время занятий дед улавливал, как выводя: «Мама мыла раму», Настя тихонько повторяла за карандашом: «Ма… мы… ра…», и седые ресницы старика дрожали. Теперь он со страхом вспоминал время, что жил один. Как долго тянулись унылые зимние вечера, когда за окном лишь тайга и вьюга. Думал: хорошо вдвоем! Тихо радовался, видя, как оживала внучка, как оттаивало ее сердчишко. А она забывала прошлое: серые стены интерната, скучающих воспитательниц, тетю с заплаканным лицом, что изредка навещала ее, – воспоминания стирались, вытесняясь тихим счастьем с дедушкой. Настя уже вовсю хозяйничала: готовила, убиралась, шустря по дому, словно не в инвалидном кресле, а ножками. Сердце дедушки щемило от радости… и жалости к внучке. Щемило все чаще. Однажды утром он не встал. Лежал на остывшей за ночь печи, не в силах шевельнуться – тело тянуло, скрючивало. Думал лишь: час-другой, и дом замерзнет. Весна в тайгу не стеснялась опаздывать. И еще: пенсия – через две недели… А ведь Николай Архипыч предлагал ехать в райцентр, обследоваться. Кусал губы от беспомощности. И злости на самого себя. Ведь он, старый дурак, поставил под угрозу не только собственную жизнь – черт с ней. Жизнь внучки! Попытался подняться - вялое, обмякшее тело не слушалось. Как чужое. - Де? – беспокойное личико - Настя переползла с кроватки на кресло. - Ничего, Настюша, сейчас встану, - старик напрягся что было мочи. В глазах потемнело… ангел на стене поплыл… дед погрузился во мрак.
Когда дед Василий очнулся, в доме было тепло. Уютно гудела печка, кто-то заботливо укрыл его одеялом. Пахло бульоном. «Николай!» - отлегло от сердца. Теперь все будет в порядке. «Поеш суп», - с тетрадкой в руках перед ним сидела довольная Настя. - А где Николай Архипыч? – дедушка крякнул, приподнялся на локтях. Слава Богу, отпустило чуток. «Маслиница». Вспомнил: теперь Николай только к масленице обещался. «Балит?» - Настя прижала ладошку к груди. Дед кивнул, прислушиваясь к своему телу. «Отлежусь сегодня, а завтра в деревню», - подумал. Но дедушка больше не подымался. Не помогали и капли, что прописал когда-то доктор из поликлиники. Болело сердце, но больше душа - за Настюшу. Казнил себя… А потом он только бредил. Громко, жутко - все Марию звал. Чувствовало маленькое сердчишко, как страдает большое, и изо всех сил старалось помочь. Настя укутывала дедушку, пыталась кормить, вливала в рот капли, трясла, звала. И молилась. На картину Врубеля, как когда-то ее бабушка: «Ангел-хранитель, родненький, помоги дедушке! Он хороший. Он добрый. Ему рано умирать!» Ангел не слышал. Все также печально смотрел он на девочку, а дедушка… Дедушка умирал.
За окошком припекало солнце, заставляя тихонько плакать сосульки на крыше. Настя отворила дверь и легко скатилась с горки-порожка, что смастерил для нее дедушка. Надо было спешить – весенний день-обманщик недолог. Три километра по рельсам до деревни. Она посмотрела вверх. Крутой подъем насыпи ей не осилить. Придется ехать вдоль ветки. По кочкам и лужам. Но ничего, коляска у Насти что надо - дед поработал! Она торопилась. Ручонки в промокших варежках без устали крутили колеса. Красавец-снег таял, грязными ручьями сбегая по насыпи, превращаясь в серую кашу, затрудняя движение. Думала об одном: успеть! Успеть спасти дедушку. Устала - руки не слушались, но остановиться и передохнуть не смела. Слишком быстро исчезало за кряжем гор красно солнце. Развилка; и тяжелое дыхание паровоза вдали. А с ним - чувство облегчения: рядом люди. Они не знают о Насте, о ее беде. Они в купе, им уютно и тепло, они беседуют с попутчиками, чаевничают. Но они рядом, и лишь за это Настя им благодарна. Поезд промчался мимо, на мгновение осветив окнами дорогу. Тоннель. Сердчишко ринулось вниз. Душой болея за дедушку, забыла о том, что между ним и спасением бездна. Настя смотрела в зияющую черноту тоннеля и видела хищное чрево чудовища. А деревня совсем близко. И в руках у Насти – жизнь дедушки. Вспомнилось вдруг, как читал дед Василий про цветочек аленький. Та Настенька тоже боялась зверя, но победила страх, и оказался зверь царевичем заколдованным… Стиснула зубы, зажмурилась, крутанула колеса: «Будь, что будет!» Еще никогда не была так близко - почувствовала зловоние, стужу. Вот сейчас, сейчас она умрет, он проглотит ее… Но этого не произошло. Стало лишь холодно, как зимой. В первый раз ехала Настя по тоннелю и сама не верила в то, что смогла. Смогла! Какое-то необъяснимое веселье обуяло девочку: теперь ей все по плечу! Дедушка выздоровеет и будет гордиться ею! Что-то блеснуло вдали, точно кусок расплавленного металла. Настя подъехала ближе. Вода! Черная, зловещая, неприступная. Посередине тоннеля зияло озеро. Коварный снег спустился с гор, чтоб умереть в низине. Вода была не властна над поездами – их выручала подруга-насыпь. Но девочке вода отрезала единственный путь к спасению. Настя стояла у края: не проедет, слишком глубоко… Где же ты, ангел? Не хочешь помочь, дай хоть крылья! Перелечу воду – теперь я все смогу! Вдалеке гулко загрохотал поезд: поспешай, Настя! Она не думала - сняла варежки, нащупала карандашик, достала из кармана листок, вывела несколько букв. Прыжок! Упала на насыпь. Далекий гром товарняка заглушил боль. Только бы успеть – следующего поезда она не дождется - слишком страшно! Карабкалась вверх, в кровь обдирая ладошки, злясь на никчемные ноги. Нужно было успеть, необходимо. Ради дедушки. Блеснули в свете фар рельсы. Ради дедушки. Машинист заметил светлое пятно. Слишком поздно. Что было сил, ударил по тормозам. Ради дедушки!..
Ночью к сторожке подъехал ГАЗик. Предчувствие Николая Архипыча не обмануло: нашел Василия на полу, у дверей. Прощупал пульс – живой.
Лежал под капельницей неделю - врачи были бессильны. А на девятый день дед пришел в себя и неожиданно быстро пошел на поправку. Навещал Василия лишь Николай Архипыч. Нашел телефон его дочери, рассказал все, та расплакалась и положила трубку. Не перезвонила. А вот с другом Николай долго не решался заговорить о внучке. И лишь когда Василий встал на ноги, передал ему смятый листок. А еще поведал о том самом сне, что заставил его среди ночи поехать в тайгу. Во сне он видел Настю. Николай ушел. Дрожащими пальцами дедушка развернул листок: «Я твой ангел», - прочел Черствяк. И заплакал. Впервые в жизни. |
Библиотека // Объявления
