«Один человек попал в угол. Вокруг были голые стены,

и он впал в отчаяние. Человек думал, что больше никогда

не увидит ничего другого. Тут он огляделся, поднял с земли

обломок кирпича и стал рисовать им на стенах. Раньше

он не занимался рисованием. Но это так захватило его, что голые стены превратились в полуобнажённые, затем – в полуодетые, а потом – в разодетые.

И он стал жить в другой реальности, а люди приходили смотреть на его мир».

Однажды человека бросили в каменный мешок, в котором он просидел восемнадцать веков. Это не значит, что зима сменила лето, а весна – осень, тысячу восемьсот раз. Это значит лишь то, что для этого человека прошло восемнадцать столетий.

В каменном мешке не было окон, через которые внутрь проникал бы свет, или иных источников освещения. Там царила тьма, и человек не видел даже кончика своего носа.

В каменном мешке было так тихо, что грохот двери, захлопнутой за узником, гулял по стенам эхом ещё четыре года.

Когда человека бросили в каменный мешок, он ринулся обратно, безумно желая рвать ногтями дверь, рвать её зубами, бить ногами, убить её и вырваться на свободу. Но в кромешной темноте налетел на холодную плоть камней. Позже, ощупывая стены своего нового жилища, он так и не нашёл двери, будто её и не было…

Вначале человек кричал от страха и отчаянья, выл от злобы, царапая камни, надеясь, что хоть кто-нибудь ответит на его крики, но отвечала лишь тишина. Успокоившись, человек стал пробираться на ощупь вдоль стен, намереваясь выяснить размеры своей темницы. Каменный мешок был двадцати шагов в ширину и десяти в длину. До потолка человек так и не смог дотянуться, а посему не знал, какова высота каменного мешка. В углу была прорублена выгребная яма, в которую человек чуть не упал. В противоположном углу лежала куча тряпья, заменяющая постель. Больше в каменном мешке ничего не было.

Человек считал, что такая жестокая кара может постичь лишь за самое страшное злодеяние. Но, увы, он не помнил, из-за чего он здесь. Человек вообще смутно помнил свою предыдущую жизнь, до заточения. Самое яркое воспоминание – его ведут после суда в каменный мешок. В полутёмном коридоре трещат смолой факелы. В сердце человека – страх, и полное непонимание ситуации, ужас охватил обручем его мозг. Вот его подводят к двери (лиц охранников он не может разглядеть), открывают дверь (над ней человек видит табличку: «Палата №6»), и каменный мешок поглотил его…

Чтобы скоротать время, человек начал придумывать Преступление, за которое он здесь. И не было более жестоких деяний, чем его: погибали народы, низвергались боги, разворачивались войны и цвели эпидемии. Но истину человек так не помнил…

Примерно через восемьдесят лет своего пребывания в каменном мешке человек познакомился с узником из соседней камеры. За восемьдесят лет человек научился слушать камни и то, что находится по ту от них сторону. Его новый знакомый был афинским философом, чьи идеи не разделяла власть, за что его сюда и бросила. К нему приходили гости, его ученики и вели философские беседы. Человек часто их слушал.

Однажды философ сказал: «Почему я здесь сижу? Потому, что моё тело так устроено, что я могу сидеть здесь или потому, что согласно приговору я должен тут сидеть?» Человек, услышав это, сказал: «Ты сидишь, потому что не стоишь и не лежишь. А сидишь ты здесь, старик, потому, что нигде больше тебя нет!» Человек знал, что камни пронесут его слова, и, умеющий их слушать, – внемлет. Но философ так и не ответил, может не услышал, может не счёл нужным отвечать.

А спустя некоторое время ему принесли чашу с цикутой, и он перестал сидеть в этой тюрьме. Так человек потерял своего собеседника, и на долгие столетия остался в одиночестве, пока не нашёл обломок кирпича.

У него было два занятия в этих стенах – размышлять, за что он здесь, и как отсюда выбраться.

Человек смутно помнил, что раньше, до заточения, он читал книгу «Граф Монте-Кристо». Из всей книги он хорошо помнил лишь то, что этот граф десять лет рыл подкоп из тюрьмы, а попал в соседнюю камеру. Но у него была ложка, чтобы копать, у человека же её не было. Не было у него и молотка для работы по камню, которым персонаж книги С. Кинга «Побег из Шоушенка», пробил за двадцать лет ход из тюрьмы. Подкоп пришлось отбросить, как и другие варианты побега, требующие специальных инструментов. Единственное, что было у человека – это время.

Оставив бесплотные попытки придумать план побега, человек решил ждать – вдруг произойдёт землетрясение, которое разрушит стену и позволит ему сбежать, или его освободят или…

Короче, человек ждал. Однажды в каменный мешок заполз жук. Не имея, возможности увидеть его, человек на ощупь искал его после того, как случайно задел его рукой. Два месяца шла эта погоня. В конце концов человек поймал его, схватив за усики, и, повинуясь внезапному порыву, раздавил его и слизал внутренности насекомого с пальцев. Это было первое мясное блюдо за время его пребывания в каменном мешке. Его кормили раз в день. Никто не приносил еду, она таинственным образом попадала сама в темницу. Человек не слышал ничего ( хотя его слух обострился настолько, что он слышал шевеление пылинок между камнями), ничего не чувствовал (хотя его кожа улавливала малейшее движение), просто он натыкался на свой обычный паёк – кружку ледяной воды и чёрствый, как камень, хлеб. Впрочем, человек не жаловался. Во-первых, жаловаться было некому, а во-вторых, он не видел причин для жалоб. Вода была настолько холодной, что перед тем, как выпить её, он около часа сжимал кружку ладонями и коленями, согревая воду теплом своего тела и дыханием. Но эта вода была вкусней всего, что человек пил когда-либо. Сколько в ней было свежести, чистоты и жизни! Позднее, слушая тихий ропот камней, он узнал, что в толще горы, в которой был прорублен каменный мешок, бежит пресный источник, берущий своё начало, по слухам, в самом Стиксе.

Чёрствость хлеба тоже не сильно беспокоила человека – он просто отмачивал сухари в воде.

Но, съев внутренности жука, человек понял, сколь много он был лишён. Пара граммов слизи кажутся ему экзотическим блюдом, съесть которое – большая удача и редкость. Как никогда прежде ему вновь захотелось на волю – человек ринулся на стену, желая смять её, смести с пути, прорваться… До голых костей содрал он руки, царапая камни, и сломал все зубы, грызя стену, а, лишившись сил, упал на пол и закричал.

Они своего добились! Они заставили его признать, что он пленник! Он жрал мёртвого жука с вожделением, признавая тем самым свою слабость, он капитулировал! Он понял – выхода нет!

От этих мыслей у человека рвалась от боли голова, и вдруг его осенило, он понял, что должен сделать. На кровавых культях, оставшихся от его рук, человек подполз к выгребной яме и, засунув в рот кусок рваного мяса, бывший раньше левым запястьем, опорожнил в зловонную глубину желудок. Отхаркав останки насекомого, человек закричал в темноту: «Я вернул вам ваши дары! Забирайте его себе! Я не буду играть по вашим правилам! Я не проиграл!» После этого человек уснул прямо возле выгребной ямы.

Проснувшись, он почувствовал невероятный голод, словно не ел многие месяцы. Поев, человек пошёл облегчиться, как вдруг его осенило: насекомое могло попасть в каменный мешок лишь через трещину в стене, если его найти и расковырять до подходящих размеров… Пусть на это уйдут столетия, человека не смущало время. Он не ощущал его здесь – иногда ему казалось, что времени вообще не существует, что оно иллюзия, глупость, что приснится ночью, а потом сидит в голове сутками, не давая покоя.

Несмотря на охватившее его волнение, человек всё-таки закончил начатое у выгребной ямы и дрожащими от возбуждения руками принялся ощупывать стены и пол каменного мешка, не пропуская ни один миллиметр поверхности. За века пребывания здесь он успел изучить каждую впадинку, каждый выступ, каждую шероховатость каменной плоти, окружившей его. Ткнув пальцем в стену, человек сразу узнавал, где находится и мог отличить одну точку стены от другой, даже если ними было всего несколько сантиметров расстояния.

Несколько недель человек прощупывал пол, потом принялся за стены. Мысль, что лазейка геройски павшего жука находится под потолком, куда человек не мог дотянуться, пугала, а посему, он быстро отбросил её и не давал ей прорваться в сознание.

Через три месяца поисков человек нашёл дырку в стене, откуда пришло насекомое. Она была примерно на уровне его пупка и находилась в пяти шагах слева от его спального места. То, что лазейка была в два пальца толщиной, человека не смущало – он был терпелив, а время не подгоняло его.

В ту ночь ему приснился сон, впервые за время его заточения.

Человеку снилось, что он идёт по цветущему зелёному лугу. Ровные серые, но отнюдь не дождевые, облака частично скрывали полуденное солнце. Было тепло, а с юга дул шелковистый ветерок, насвистывающий атональный мотив, немного игриво и настойчиво, то, покусывая, то, целуя человека. Там и сям сновали мелкие грызуны. Бесформенными островами на зелёном море луга торчали скопления цветов, вокруг которых роились насекомые. Будто пританцовывая, слабо качали ветками деревья.

Человек оглядел себя. Впервые за тысячу лет он видел своё тело глазами, не на ощупь, пусть и во сне. На нём была чёрная тога и сандали на босу ногу.

Человек двинулся по лугу, направляясь к огромному валуну, жемчужиной застывшему посреди зёлёного океана. Подойдя ближе человек прочёл надпись высеченную на каменном боку:

В СТЕНЕ КАЖДОЙ КРЕПОСТИ

ЕСТЬ КАЛИТКА,

КУДА ВОЙДЁТ ОСЁЛ,

ГРУЖЁННЫЙ ЗОЛОТОМ!

ФИЛИПП МАКЕДОНСКИЙ

Хмыкнув, человек пошёл дальше. Вдруг исчез луг, исчезло небо, исчезли насекомые, исчез валун. Человек стоял на плоской вершине горы, настолько ровной, что казалось, что некий великан огромным ножом срезал верхушку горы, оставив ровный срез в тридцать шагов в диаметре. Во все стороны. Куда хватало глаз шли горные хребты, словно дендриты аксоны гигантских нервных клеток, ветвясь и закручиваясь.

Внезапно человек понял: он стоит на вершине горы, в чреве которой находится его нынешняя обитель. «Почему я вижу сон, в котором я стою на вершине горы, которую я никогда не видел, и в которой пребывает в заточении моё тело? Потому, что я способен видеть подобные сны, или потому, что я сейчас сплю и вижу подобный сон?» - пробормотал человек, вспомнив соседа-философа, выпившего цикуты.

Человек было направился к краю, как вдруг…

- Стой, Козерог! – то был могущественный голос, но в тоже время – женственный и нежный. Человек резко развернулся и в нос ему ударил тот самый запах. Этот запах часто преследовал его, чаще всего – во сне. Человек не мог сказать, что это за запах, он часто его называл «запахом тёмно-светлой музыки». Просто он чувствовал, что именно это определение самое близкое к истине, что правильнее просто невозможно сказать.

Человек стоял, вдыхал этот полузабытый запах, а перед ним стояла она.

Немногим ниже его, облачённая в длинные серебристые, чуть светящиеся, одежды, она смотрела на него своими чёрными глазами, лишённых радужки и белков – просто две капли чёрной смолы на таком же чёрном лице. Будто высекли из чёрного мрамора статую женщины, которой можно было дать равно как тридцать лет, так и шестьдесят, и покрыли сверху одеждой. Из-под капюшона на грудь её падали длинные белые волосы, чуть-чуть загибающиеся на концах. В руках женщина держала длинный жезл, а у её ног лежали четыре пса, внимательно глядящих на человека.

С тех пор, как сгорели дома,

Легко и светло им на свете.

Случается, что иногда

Два Солнца им светят.

Они утоляют женьшенем

Жажду, не ведая сами,

Что любит их Чёрная Женщина

С серебряными волосами.

И эта Земля им завещана

Под рваными небесами,

И любит их Чёрная Женщина

С серебряными волосами.

Когда последняя строчка, сорвалась с губ человека, женщина улыбнулась: «Я знала, что сразу меня узнаешь!»

- Но это твоё обличие я вижу впервые, - человек не спускал напряжённого взгляда с фигуры, стоящей перед ним.

- Так лучше?

С этими словами женщина встряхнула головой, и взметнувшиеся волосы на миг закрыли её лицо. А когда человек увидел его снова, то вскрикнул от неожиданности.

Её кожа стала молочно белой, красивые синие глаза лукаво смотрели на него, тонкие черты лица вновь задели струны его души, о которых он и забыл. Капюшон скрывал голову, но человек знал, что если откинуть его, то его взору предстанут острые эльфийские ушки. Волосы тоже изменились – они стали гуще и приобрели соломенный оттенок. Кое-где из волос были видны серебряные листики, казалось, они растут прямо из волос. При покачивании головой листочки тихонько звенели.

Человек знал её имя. Она себя называла Серебряный лист. Он же дал ей другое, тайное, имя: Асхра, Купающаяся в Крови.

Женщина увидела шок на лице человека и засмеялась. Отсмеявшись, она насмешливо начала говорить, а её голос медленным, но сильным змеем полз по вздувшимся венам гор:

Она родилась и выросла в бескрайних лесах Китана, небольшого мира

напоённого магией. Её клан был одним из 13 правящих, клан Заклинателей. Многие

века изучали эльфы Китана законы сущего, постигали тайны стихий и силы Богов.

Они жили в мире.

Однажды, говоря с молодыми ветрами и слушая их рассказы о дальних краях,

Серебряный лист узнала вот такую историю...

В давние времена, когда многие из известных ныне миров ещё не родились, а

другие, ушедшие в забытьё, ещё были сильны, в те времена родился один маг. Он

был силён и стихии склонялись пред ним, духи подчинялись его слову. И вот,

однажды, изучая силу Тьмы, он соскользнул в неё. Может что-то пошло не так, а

может он возжелал слишком большего знания, сейчас уже неизвестно. Но в той ночи

он стал вампиром... Шло время, а маг не старел. Годы бежали пред ним не касаясь.

Он познал Жажду и заплатил за это знание. Он охотился и странствовал. Он был

одинок... Постепенно жизнь его менялась и вот, многие сонмы столетий спустя,

даже его имя потеряно...

Всё это время девушка, словно наяву видела и самого мага и его путь. Видела

его лицо испещрённое тенями безумия, видела его серые, как хмурое небо глаза...

- Элеазар... - голос её звучал приглушённо.

- Его зовут Элеазар... - повторила Серебряный лист глядя куда-то в даль.

Это имя... Словно она всегда знала его и... искала...

Ветер чуть слышно рассмеялся:

- Если ты знаешь имя потерянное, значит есть на то причина. Значит сердце

твоё помнит...

Ветер улетел, а история осталась, осталось и имя не дающее покоя сердцу

молодой чародейки.

Прошло около года, а Серебряный Лист так и не забыла тех серых глаз

вампира-волшебника. Она была смелой и решительной, и рассказав всё родным просто

ушла из мирных лесов Китана... Отпустили ли её с лёгким сердцем? А кто может

остановить ищущую душу? Так она и покинула свой мир.

Долго, очень долго эльфийка бродила по дорогам иных земель, много чудес

повстречалось ей на пути, но только остывшие следы Элеазара вели её вперёд. Она

повзрослела и, хотя для эльфа нет возраста, мудрость времени коснулась её глаз.

И вот, в одно утро, дорога её оборвалась под стенами Радограда. Величаво

возвышался стольный град, обширные земли его были гостеприимны, но она смотрела

мимо всего этого. Она смотрела на ставший вдруг таким отчётливым след. След

того, за кем много веков шло в даль её сердце.

- Он здесь...

Женщина закончила и вновь улыбнулась.

- Элеазар, Гун, Созерцающий, Козерог… Носящий столько имён, но не сросшийся ни с одним из них, веришь ли ты теперь в эти сказки?

- В них верил Элеазар, я же теперь – не он. То была всего лишь игра, в которую глупый ребёнок чересчур заигрался… Я придумал вампира-алхимика, она – девушку-эльфа с серебряными листами в волосах. Они встретились, полюбили друг друга, а мы, стуча по клавиатурам, следили за ними. Её любил Гун, а потом полюбил и я… Затем она исчезла. О, как я страдал! Места не находил! Даже письмо ей в Томск, где она жила, послал ( я у неё до этого адрес узнал – как чувствовал). Она прислала мне ответ. Я сохранил её письмо, сам не знаю зачем, оно до сих пор лежит у меня в столе. На следующие письма она мне не ответила. Хм, я даже не знаю, как она выглядит, знаю, что ей сейчас должно быть 24-25 лет… Она умерла в моём сердце, и её облик тебе не идёт.

- Ты говоришь: «оно до сих пор лежит у меня в столе». Хотя там, где ты сейчас нет ничего. Зачем говорить о прошлом в настоящем?

- И истинная любовь не умирает… - процитировал человек, хотя и не помнил, где он прочёл эти строки.

- А если так?

И вновь женщина встряхнула волосами, которые мгновенно почернели, а серебряные листья, жалобно звеня, осыпались с головы на землю. Теперь на человека смотрело круглое личико с азиатскими чертами. Большие карие глаза смотрели так, будто на их хозяйку сбросили все грехи мира. Такие глаза бывают у собак – грустные, печальные и с каким-то сочувствием, что ли… Глядя в такие глаза, начинаешь вспоминать всё плохое, что делал в жизни, и становиться явно не по себе. Тяжёлые глаза.

- Да, в игры ты теперь не играешь, а как тебе, Козерог, привет из реальной жизни? – она засмеялась. Человека передёрнуло. Может от отвращения, может от вины, может – от чего-то ещё, а может ему просто стало вдруг холодно.

- Убери! Она – не в счёт! Я не любил её! Никогда! Никогда! Всё в прошлом! Она лишь тень, ветер, пыль! Её никогда и не было! И какая разница, что она меня любила?! А если даже и до сих пор любит, какое мне до этого дело?! – человек кричал, махал руками, брызгал слюной. Псы у ног женщины насторожились, напряглись, но остались на месте.

- Если тебе нет дела, почему ты так кричишь?

- Потому что я не хочу любить её, она – не та, для кого предназначена моя любовь. Не знаю, может, она не достойна моей любви, может, моя любовь не достойна её, это всё равно. Но в ней никогда не было, никогда нет и никогда не будет того, что я мог бы полюбить.

- Но в ней было что-то, достаточное для того, чтобы ты дефлорировал её.

- То была похоть, только похоть… Если б не она, так другая….

- Знаешь, что означает её имя?

_ Да. Невинная. Можно сказать, что я похитил у неё имя. Ха-ха, даже Прометею не снилась такая кража! – Человек засмеялся, но вскоре успокоился и сказал женщине: « Убери ты её! Ей здесь не место!»

- Что тебя гнетёт в ней? И почему ты всё-таки не избегаешь её компании?

- Сам не знаю…. Может то, что она нашла своё место, а я – нет… И потом (человек осёкся, собираясь с мыслями), она меня простила, и это меня сбивает с толку, наверно, это зовётся совестью.. Если бы она меня ненавидела, я бы понял – это естественная реакция, но она… сохранила нашу дружбу.

Хм, мы все – ангелы, даже такая тварь, как ты. И она – ангел милосердия. Она прощает. Пусть ей весь мир отвесит пинка – она простит. Мне это непонятно. И это меня в ней раздражает, эта способность всё и вся прощать… А не избегаю я её, наверно потому, что с ней лучше, чем одному, но не более… Так что изыди!

- Как скажешь. Но, если тебя это утешит, она скоро попадёт в надёжные руки. Хозяина рук будут звать, хотя я ещё не до конца уверена, как-то на «А».И сним она будет счастлива, глупышка. Ей воздастся и за тебя, и за ту жабу, что была после тебя, Козерог.

И вновь перед человеком стояла женщина с чёрной кожей и белыми волосами.

- Первой ты подарил имя, у второй – отнял. Интересно, что ждёт третью.

- Не думаю, что там, где я сейчас, будет третья.

- Как знать… - Женщины прервал грохот, долетевший из-за гор. Подойдя к краю, человек увидел, что по на ближайшую гору закатывает валун огромный мужчина. Валун показался ему знакомым – это был тот самый камень, который лежал на лугу, на боку которого было высечено:

В СТЕНЕ КАЖДОЙ КРЕПОСТИ

ЕСТЬ КАЛИТКА,

КУДА ВОЙДЁТ ОСЁЛ,

ГРУЖЁННЫЙ ЗОЛОТОМ!

Отсюда человек не видел надпись, но знал, что шрамы на каменном боку теперь образуют другое:

ТАК ГОРДО И ТАК ОДИНОКО –

БЫТЬ ПИЯВКОЙ ИЗ НЕРЖАВЕЮЩЕЙ СТАЛИ!

РОЖДЕР ЖЕЛЯЗНЫ

Вначале человек, подумал, что ноги толкающего камень закованы в доспехи, но приглядевшись, он увидел, что ноги сами металлические. Он удивлённо посмотрел на женщину. Та ответила: « Сизив в прошлом году отдавил валуном себе ноги, и Аид разрешил ему протезацию».

- Но он – не я! Хотя и присутствует в моём сне.

- Да, ты, скорее, Тантал. Всё рядом с тобой – протяни руку и возьми, но ничего взять не можешь. А что можешь, то тебе даром не нужно. Почему ты Созерцающий? Ты всегда чуть в стороне, и всё течёт мимо тебя. Хотя…

- Что?

- Возможно, всё будет иным в этот раз. Видишь ли, назревает премьера новой пьесы, в ней тебе отведена главная роль, но тема всё та же.

- Она с хэппи-эндом?

- С каких пор ты веришь в хэппи-энды? Всё зависит только от тебя. Скажу только, пьесу местами пронзают нелепые ситуации, местами – арабские мотивы, а ты там будешь играть «маленькую храбрую африканскую мушку», которая полюбит одного кудрявого, но милого барашка. Барашек будет строптив, но очарователен. На твоём пути возникнет стена повыше той, над которой рвали зады китайцы! Но ты ведь не только Тантал, ты у нас горный козлик к тому же! – Женщина улыбнулась и указала вдаль. Там человек разглядел огромный козлиный силуэт, медленно, но упорно взбирающийся в гору. Под копытами его сыпались камни, но животное, угрюмо мекая, продолжало свой путь. Женщина сказала: Кто знает, дойдёт ли Козерог до вершины в этот раз?» Воцарилось молчанье. Потом человек высказал, то, что почему-то не давало ему покоя последнюю минуту.

- Если бы кто-нибудь записывал описание моего сна, он бы взял «маленькую храбрую африканскую мушку» в кавычки, будто это цитата. Почему?

- Это и есть цитата. Одного SMS, которое к тебе придёт от неё, от Барашка. Ну что ж, занавес поднимается, в зале гаснет свет, представление начинается!

Женщина вдруг оказалась рядом с ним и отвесила ему пощёчину. В тот момент, когда её чёрная ладонь коснулась его щеки, человек с криком проснулся, последнее, что он слышал, победное блеянье козла, одолевшего очередной подъём.

Стряхнув с себя шёлковые лохмотья сна, человек принялся ковырять найденную лазейку. За неимением инструмента, он пользовался собственным пальцем (он вспомнил, как лишил ту, Невинную, именно этим пальцем, которым ковырял теперь себе путь наружу). Много ли, мало ли прошло веков, но дыра медленно росла, и теперь он мог просунуть почти всю ладонь в щель.

А однажды человек выломал, правда случайно, обломок кирпича. В его мозгу что-то лопнуло. Человек забыл, что «рыл» подкоп, схватил кирпич и стал рисовать. Его сознание алчно жрала мысль, что есть возможность изменить его жилище. Провести здесь черту, там нарисовать кривую – внести хаос в эту каменную энтропию

Как бешеный, человек бегал по каменному мешку, тупо оставляя отметины на стенах в виде полосок, крестиков, кружков. Успокоившись, он стал рисовать нечто более осмысленное, хотя никогда не умел это делать. Н рисовал в слепую, на ощупь. Нарисует, проведёт ладонью и почувствует этот новый, микроскопический слой. Не понравится – сотрёт, и по новой.

Так рисовал он много лет, пока не обнаружил, что способен материализовывать свои рисунки. Как-то раз, закончив работу над старинным патефоном, человек протянул руку проверить последние штрихи и… коснулся настоящего патефона. Тот стоял на полу, настоящий, живой, во плоти и пел красивым голосом Светланы Сургановой:

Ко мне ангел седой приходил по утру,

Он был болен, метался в горячем бреду,

Звал меня то ли в Ад, то ли в Рай.

Всё твердил: «Выбирай!»

Он обжёг свои крылья в полёте ко мне,

Схоронил свою душу в священной золе.

Равнодушие встречных глаз

Принимал за отказ…

Он был добрым,

Он плакал, встречаясь со Злом.

Он хотел меня взять

И укутать теплом.

Я ж пред ним не открыла застывшую дверь

Я сказала ему: «Не теперь…»

Говорили потом,

Что он быстро старел,

Чёрным стал, позабыв,

Что когда-то был бел.

Что из дома,

Где жил ангел мой,

Вышел чёрт вчера

Дикий, хромой.

Он исчез, но твердила молва,

Что тащил по земле

Он два белых крыла,

И пред тем, как в ночи пропал –

Обернулся и захохотал!

Человек стал рисовать к нему пластинки, мечтая наполнить пустоту каменного желудка, переваривающего его больше тысячи лет. На пластинках были романсы Вертинского, Стинг, «Наутилус Помпилиус», Моцарт… Человек слушал всё это взахлёб, жадно, пожирая звуки, запихивая их в уши кусками, глотая и почти не жуя…

А потом, много лет спустя, человек решил нарисовать Её. Нет, человек не верил, что Она оживёт, сойдёт, согреет, ибо нарисованное на стене – лишь рисунок на стене. В тот момент, когда он решил начертать Её на стенах своей темницы, вспыхнул свет.

То зажглась свеча, возникшая в углу камеры. Её пламя было столь ярким, что человек (и так не видевший света ярче тьмы более полутора тысяч лет) завыл от страха и боли, проткнувшей его слепые глаза. От шока его кишечник отхаркнул своё содержимое на поло, но узник не заметил этого. Он забился в угол, где и просидел в шоке последующий месяц, пуская слюни и наблюдая цветные пятна, ползущие по стенам и скрывающимися в выгребной яме. По каменному мешку разносился его невнятный шёпот:

Зеленые глюки сползают по стенам,

Медленно-медленно, плавно-плавно

Потом проползают по коридору

И исчезают в ванной, ванной…

А вслед за ними синие глюки

Тоже медленно, тоже плавно

Сначала по стенам, потом в коридор

И исчезают в ванной, ванной…

Плавятся словно небо,

Плавятся словно небо,

Они умирают, все умирают

И исчезают в ванной

Медленно и плавно

Они исчезают все исчезают

Красные глюки сползают по стенам

Медленно-медленно, плавно-плавно

Потом проползают по коридору

И исчезают в ванной, ванной…

Черные глюки сползают по стенам

Медленно-медленно, плавно-плавно

И тоже по стенам, потом в коридор

И исчезают в ванной, ванной

Но вскоре человек привык к свету. Свеча никогда не гасла, и когда человек рискнул посмотреть прямо в огонь, чей-то голос пророкотал внутри него головы: «ТВОРИ!!!». И он стал творить. Медленно, год за годом вычерчивал он каждую деталь, каждый контур. Не знал человек, что должно получиться в итоге. Не мог он даже составить цельной картины того, что он уже нарисовал. Света было мало, чтобы рассмотреть будущие Её контуры (хотя другие рисунки человека были видны очень чётко – он сильно удивился, когда обнаружил, что все его рисунки были в цвете, хотя он всё рисовал только одним куском кирпича), а руки хорошо «видели», но плохо «запоминали» нарисованное. Но работу он продолжал. Обрёл человек смысл жизни, сбежал всё-таки из темницы, забыл, что его свобода измерена двадцатью шагами в ширину, десятью – в длину, да зловонным влагалищем выгребной ямы.

И вот однажды Она была закончена. Человек отошёл от Неё полюбоваться и сказал: « Вот и Ты, моя Изабелла!» После этого он подошёл и поцеловал Её. Вдруг пламя свечи вновь заполнило всю темницу, и снова голос ослепил его: «ОБРЁЛ СУТЬ!»

Когда человек пришёл в себя, он увидел Её. У него мелькнули первые две мысли: «Вот не думал, что Она с пирсингом!» (первая) и (вторая) «Может грудь у Неё чуть меньше, чем… Впрочем, какого чёрта?! Слишком в моей жизни было мало изящества, почему бы и нет?» Его обдало запахом туалетной воды «Clinique Happy», а в уши иголочками врезался Таркан, живущий в маленьком цифровом плеере, висящем на Её шее. Человек смотрел на гостью с удивлением. Никогда не мог он сформулировать даже для себя идеал женской красоты, но никогда он не думал, что Она будет выглядеть так: каштановые кудрявые волосы («Как у барашка прям!» - подумал он и вспомнил свой сон), яркие синие глаза, пирсинг в правой брови (хотя этот вид украшения никогда его не привлекал). Но именно это сочетание и создало то, что стояло перед ним.

- Кто ты? – спросила Она.

- Меня зовут Ц-Ц! (человек вспомнил про «маленькую храбрую африканскую мушку» и, подумав об арабских мотивах, добавил) Гюльчатай!

- Да, меня так зовут…

Они говорили много дней. Она пришла из местечка, о котором человек и не слышал раньше. Он говорил с Ней о своей жизни, слушал Её рассказы и, хотя он нарисовал Её, ему было интересно узнать и о маленьком городке на Волге и о многом другом. И скаждым мгновением он чувствовал всё чётче и чётче пустоту в груди, там, где раньше билось сердце. Ибо теперь сердце человека билось там, под полосатым свитером. Человек понял, что он can love (что так долго отрицалось и им самим и Невинной)… Голос был прав, он обрёл суть – он ПОЛЮБИЛ.

А ночью, когда Она уже спала ( снова став рисунком на стене) он понял, что Пьеса началась, и ничто не остановит её… Он подумал: «Если бы какой-нибудь чудак записал, то что здесь произошло, а кто-нибудь прочёл бы его записки и сказал, что он об этом думает, записал бы это в блокноте и дал прочесть, тогда бы…», но сон убил его и додумать он не успел, лишь музыка, дивная музыка пела в его тлеющем мозгу:

Одинокая птица, ты летишь высоко

В антрацитовом небе безлунных ночей,

Повергая в смятенье бродяг и собак

Красотой и размахом крылатых плечей.

У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,

Тебя манит незримая миру звезда,

А в глазах у тебя неземная печаль.

Ты сильная птица, но мне тебя жаль

Одинокая птица, ты летаешь высоко,

И лишь безумец был способен так влюбиться,

За тобою вслед подняться, чтобы вместе с тобою

Разбиться…

Чёрный ангел печали, давай отдохнём,

Посидим на ветвях, помолчим в тишине.

Что на небе такого, что стоит того,

Чтобы рухнуть на камни тебе или мне?