Я провёл там следующий год.

Сначала я всему удивлялся. Тому, что в изоляторе кафельные стены, что все общаются здесь, как нормальные, что все радуются встречам с родителями, которые их сюда запихнули, удивлялся, почему люди диаметрально противоположных взглядов здесь дружат так, как никогда бы не стали дружить в обычной обстановке.

Потом, когда в первый раз меня избили в изоляторе, а кровь непринуждённым движением мокрой тряпки смыли с кафеля, когда я узнал, что в клинике нет ни одного сумасшедшего, а только трудновоспитуемые подростки, когда я узнал, что всё тайное здесь становится явным, у меня не осталось вопросов. Осталось только гнетущее, напряжённое и безнадёжное существование.

Однажды к нам пришёл мальчик - Костик. Мы с ним подружились сразу, потому что слушали одну и ту же музыку. Спрятавшись в дальний угол, мы вполголоса пели песни о том, что из нас с такой силой выдавливали. В этом гнилом, забытом богом месте все жили прошлым или мнимым будущем, рассказывая друг другу байки. А мы просто пели.

А потом Костик стал задерживаться у врача в кабинете, чтобы получить какие-то привилегии. Я набил ему морду, а потом морду набили мне.

Немного нарушая нить повествования, я должен заметить, что врача того, Юрия Семенецкого, через пару лет нашли мёртвым - с его собственным членом, вставленным ему в глотку. Более того, патологоанатом утверждал, что достоинство было у Юрия отгрызено. Впрочем, нетрудно догадаться, что он доигрался с каким-то обиженным жизнью малым. Вроде Костика.

Через год меня забрали.

Я, наверное, был безвольной амёбой, но я любил весь мир. Я порядком располнел от гиподинамии, и пальцы левой руки полностью потеряли чувствительность.

Первое, что я сделал, когда впервые пришёл домой после этого года в кафельном Аду, еще прежде, чем я с наслаждением принял душ, я включил магнитофон. И окровавленные слова внезапно приняли для меня другой смысл, ведь если смотреть на каждое препятствие как на ступеньку к вершине, а на каждую неприятность как на новый опыт, то песни эти - добрые и светлые.

Голос охрипшего и перепившего вокалиста казался мне райской музыкой.

Меня охватило чувство полного умиротворения. Вмиг просиявший и счастливый, я ушёл мыться.

Позже с неимоверным трудом я закончил школу. Поступил в институт и нашёл работу. Я жил среди других людей, и я любил их. Я смотрел на них немного свысока, но всегда улыбаясь, ведь они не знали о жизни и половины того, что знал я.

Тихо скончался мой отец. Я обзавёлся девушкой и переехал вместе с ней в съемную квартиру. Я посещал все рок-концерты, на которые только мог выбраться.

На одном из них завязалась драка. Я любил людей, но я работал кулаками как никогда!.. Улыбаясь. Под утро пришёл домой, изрядно побитый. Девушка психанула, собрала вещи и ушла, сломав при мне свой мобильный телефон. Я же принял душ, позвонил на работу и улёгся спать. Но на следующий день я не смог встать. Что-то повреждено было в ноге... Только через неделю я собрался в клинику, взяв какую-то крепкую палку вместо костыля.

А еще через неделю я сидел в кабинете врача и выслушивал диагноз, согласно которому вряд ли я когда-нибудь буду ходить нормально, уж в ближайшие пару лет точно. Я выслушивал диагноз, в котором через слово были вставлены 'дополнительные расходы' - на шарнир в коленку, на обезболивающее, на что-то еще: Прямо из больницы я позвонил на работу и тоже выслушал что-то вроде диагноза. Меня красиво и очень вежливо уволили.

И вот я встал на пороге клиники. С долгами за съемную квартиру, безработный, одинокий, полноценный инвалид. И я услышал голос. Голос, который монотонно и заученно твердил: 'Я считаю, что все так называемые панки - это плюшевые зайки, которым хочется думать, что их бросила хозяйка. Чистые и белые на деле, они мнят себя грязными и потрёпанными. Они все - глупые люди. Люди, лишенные будущего, уничтожающие его самостоятельно:' Секунду я был готов кинуться на Юрия Семенецкого из центра нервных расстройств, окруженного кучкой слушателей, но потом я взял себя в руки. Неловко спрятав костыль в рукав, я приложил неимоверные усилия, чтобы продефилировать мимо них, не хромая и не запинаясь с прямой спиной и счастливой улыбкой. Во всей своей рокерской одежде. Оратор скользнул по мне безучастным взглядом и продолжил вдалбливать слушателям, что я - настоящий мазохист, потому что мне нравится и хочется, чтобы мир был враждебным. Потому что я просто его так называю.

Сжав зубы в оскале улыбки, я из последних сил зашёл за угол, припал спиной к стене и сполз вниз. Я плюхнулся прямо на мокрый асфальт, палка выпала из рукава.

И вот он я - рыдаю, вытирая слёзы левой рукой, которая не чувствует их влаги, сижу на земле. Человек без будущего по своей собственной вине. Я, который всё время считал, что люди глупее него. И в этот момент мне в голову пришла мысль, что Семенецкий, возможно, прав, а я - нет. Что я не лучше окружающих, что бы я ни делал - отстранялся от них с деланным превосходством или любил их свысока. Вот он я - дурак и инвалид. Смотрите же на меня, я был неправ! И во всем, что со мной происходит, виновата вовсе не девушка, имени которой я не помню, не врач, который даже не помнит о моём существовании, не музыка и не общество. Во всём, что происходит со мной, виноват я, я, только я сам. Жалкий, размазывающий сопли, сидя на земле.

Вечно в поисках того, кто глупее меня, я сам пошёл по миру.

И в этот момент к моим ногам откуда-то сверху падает блестящая монетка, брошенная сердобольным прохожим.

Я закрываю глаза.