Шелестят перебираемые листы бумаг, мелко исписанные, смятые, сваленные друг на друга. Эллис то следит за моими руками, монотонно выполняющими привычную работу, то испытующе вглядывается в моё лицо, мрачное и хмурое, как трагическая маска. Веки давят на глаза, но это не усталость вступает в силу, нет... Нечто иное, много более страшное. Мысли, управляющие самой моей жизнью; спущенные пружины ожиданий, вонзившиеся в тело. Несбывшиеся надежды, мечты, ленивым укором подбадривающие то, что спряталось внутри. Затаившаяся в груди обида и боль, выглядывающая из щёлочек глаз.

- Что же ты сделал... – говорит Эллис своим обычным шипящим шёпотом, придвигаясь поближе, как бывало и раньше в самых трудных наших разговорах. В её тоне нет вопроса, только сознание случившегося, вместе с намёком на сочувствие.

Я продолжаю перекладывать листы, но уже не вижу ничего перед собой... Подавленный стон мучит грудь, в глазах бледная пелена отгораживает от мира. Не существует сейчас ни меня, ни комнаты, ставшей столь отвратительной... Есть только ровный, снисходительный шёпот в ушах, временами переходящий на свист. Она молвит вкрадчиво, проникновенно – так лишь тогда, когда хочет сказать нечто исполненное поистине высшей ценностью.

- Что же ты сделал, с собой... Зачем? Подумай, оглянись, вспомни о том, что давало тебе сил раньше. Как же люди смогут поверить тебе, если ты сам в себя не веришь и никому не даёшь приблизиться? Как же сможешь понять других, если о себе не в силах узнать?... Обида, которую ты поселил в душе, разрушила уголок согласия и поддержки... Фальшивое убеждение тяжестью навалилось на твой мирок, искажая его прекрасные черты. Почему? Почему?...

Восклицания, высокие обороты, слова, сказанные с тоном загадочности древнего оракула... До чего же неприятно внимать им вновь, заглушить поднимающуюся неприязнь и свободный порыв собственного устремления. Эллис продолжает, приводя мне в пример судьбы тех, кто давно ушёл, повествуя об ошибках, промахах, отметённых в сторону мечтаниях и разорванных в клочья грёзах. Но моё сознание закрыто... Я убежал от неё, затворился в темноте мирка, с радостью отца, вновь обретшего детей, прислушиваясь к собственным мыслям.

- Твоё безразличие, твоё безмолвие хуже открытого отчаяния... Жестокосердный! Я бы внимала твоим речам, лишённым надежды, с тайной радостью, сознавая, что вместе со словами постепенно вытравляются из тела тоска и несчастье... Не переживала бы, а верила, зная о лекарстве, несущем исцеление. А теперь скорбное молчание и закрытость, стена недоверия... неужто ко мне? Разве заслуживаю я незнания?

Её голос напряжён до предела... Сбивается на высокие нотки, становится почти плаксивым. Былая нежность и доверие невольно возвращаются, хочется обнять её, успокоить, но нельзя. Приходится, сжав губы, ещё дальше запрятать эмоции, ещё сильнее закутаться в тёплый плащ коварства. Плащ, вечно стерегущий пугливую совесть.

- Знание умножает скорбь... – произношу я негромко. - Помни об этом, Эллис... Есть догадки, которые приползают, осторожно прячась среди невинных полузабытых мыслей, подкрадываются, минуя внутренние преграды... Догадки, способные единым мгновением поломать то, что строил в душе многие месяцы... И пусть ты способен сознать порой их ошибочность, никогда не получится разубедиться дважды без последствий. Останется подозрение, тлеющее и неугасимое, которое всегда будет отравлять дымом реальность.

Она опускает голову на грудь, и её чёрные волосы рассыпаются по плечам. Видно, как тяжело ей собраться для ответа.

- Обернись, и иди навстречу... И тебе протянут руки.

Синее свечение в глазах пульсирует, добавляя таинственности во взор. Проблеск веры, предназначенный для меня, но не находящий почвы...

Слишком много сомнений, чтобы подняться вновь и ступать дальше, не вспоминая о пережитом...