В жизни столько жизней, сколько раз мы любили. Л. Толстой
|
< без названия > Здравствуй! Почта, наконец, наладила свою работу. Но, пожалуйста, не радуйся этому письму. Я не оправдаю твоих надежд. У меня для тебя плохая новость. Джен серьезна больна. Думаю, ей осталось не более двух месяцев. Да, это ужасно… И очень горько осознавать это, но другого выбора у нее нет. Быть мечтателем слишком тяжелый труд, нести свет сквозь тьму, улыбкой отвечать на зло – еще сложнее, а ты ведь знаешь, какая она беззащитная и ранимая. Она устала бороться и приняла решение уступить мне свое место. Я обязана ей всем и за все благодарна. Как же больно расставаться с ней, но еще больнее видеть ее мучения, когда она осознает несовершенства мира и понимает, что помочь не в состоянии. Нет, не подумай, что она, эгоистка, взяла и бросила тебя. Нет, нет, и еще раз нет. Самое сложное для нее – это расстаться с тобой. Она, правда, не признается в этом, но я-то вижу, как в ней просыпается желание жить при одном лишь упоминании твоего имени, загорается огонек в глазах, появляется румянец на ее бледном лице, а потом… потом все исчезает, взгляд становится равнодушным, Джен вновь погружается в состояние глубокой задумчивости, становится раздражительной, злится за это сама на себя, быстро собирается и уходит в неизвестном направлении, взяв с собой только зонтик. Я хожу по дому в полной растерянности и жду, чего, сама не знаю. Через какое-то время она возвращается, успокоенная, и я вижу перед собой ту самую веселую, жизнерадостную Джен, какой она была до недавнего времени… Я начинаю ругать ее, что нельзя же так делать, я же волнуюсь, она лишь улыбается. А потом, с присущей ей кошачьей грациозностью, вмиг оказывается рядом со мной на кушетке около окна. Мы смотрим на улицу, идет дождь, как будто невзначай она заводит разговор о том, что было бы неплохо написать тебе письмо, я, безусловно, соглашаюсь, тут Джен, усыпив мою бдительность, ошарашивает меня новостью, что именно я должна это сделать. Я прихожу в неописуемый восторг, но соглашаюсь (возможно ли было когда-нибудь ей отказать). И еще она попросила меня от ее имени попросить у тебя прощения за все. Этого я, конечно, делать не стану. Расскажу о другом… Джен очень любит тебя, больше всего на свете, ты для нее дороже воздуха, которым она дышит. Просыпаясь, она просит рассвет, чтобы тот подарил тебе добрый, солнечный день, ложась спать, долго-долго любуется на звезды и ждет, что одна из них упадет, тогда она сможет загадать желание. И это желание – о тебе. « О, моя светлая грусть», - любит она повторять, вспоминая о тебе. Вряд ли я могу описать то, что творится в ее душе. И нужны ли слова, если вы и так понимаете, друг друга, чувствуете на расстоянии, если ты – это она, а она – это ты. Джен, понимая это, просила передать тебе, что несмотря ни на что, ты должен жить, увидеть все изменения мира, развить свой талант. Тогда будет счастлива и спокойна. А еще она просила, чтобы ты непременно полюбил дождь и осень так же, как и ее. Джен почему-то уверена, что после смерти превратиться в ветер, осенний, холодный, но в то же время прозрачный, легкий и озорной. Мысли ее о тебе до последнего удара сердца, до последнего вздоха. Да, она умрет, но с тобой будет вечно, только не забывай о ней, ибо мы живем, пока нас помнят. … Еще целых два месяца…шестьдесят дней…она будет жить и наслаждаться осенью, ее красотой, запахом. Только, пожалуйста, не ищи с ней встречи, для нее будет лучше не видеть тебя. Мари. Р.S. И это все так, о, моя светлая грусть, так. Прости меня и прощай. Помни, что я любила тебя, хотя, нет, любить тебя я буду вечность. Джен.
Postscriptum:немного печали и романтики в осенний вечер
|