Ах, Луиза, Луиза!

Каждое утро пьет апельсиновый сок (полезно); прихрамывает на правую ногу (старые травмы); ночами воет, прикусывая подушку, и потому свой orange juice приправляет гидрокодоном.

Ах, Луиза!

Из седых своих прядей собирает строгий пучок; обедает ровно в два; вертикальных морщинок у губ упорно не замечает. Не смотрит телевизор; не покупает теплых круассанов; хранит ветхие вчетверо сложенные листочки афиш во втором ящике стола.

Танцует. Редко. Не для себя. Дает уроки хореографии для юных мадемуазель. (таких маленьких и быстрых, одетых в очаровательные белые пачки, тонконогих-веснушчатых жеребят) Часто злится на них, кричит, наказывает и доводит до слез.

Домой возвращается поздно (скоро праздник, готовит выступление) и всегда не в духе; пересекается с соседями (румяны, улыбчивы, хотя апельсинового сока не пьют; держат трех собак, пять кошек и канарейку), обязательно с соседями ругается, собак их не-на-ви-дит, называет их грязными шумными тварями (втайне мечтает, что бы её кто-нибудь также любил).

Иногда приглашает учениц на чай с сахарозаменителем (её квартира наполняется запахом меда, топотом ножек и: "Да, мадемуазель Шагрэн; Нет, мадемуазель Шагрэн; Спасибо большое, мадемуазель Шагрэн" ); показывает им афиши, учит элегантно пользоваться столовыми приборами.

О, Луиза!

Не хранит ничьих фотографий; никому не пишет писем; всех своих любовников помнит, но не вспоминает. Втайне от всех пишет стихи; отсылает их в ежемесячный литературный журнал. Стихи пахнут "Шанелью", повествует о розах, мужчине по имени Карл и далеком неизвестном городе М., где ночи, холод и кони в упряжке особенно печально смотрят. (втайне даже от себя самой пишет роман, возможно поэму, возможно цикл коротких рассказов о васильках, ссадинах на коленках, коралловых губках и девочке Кати с её рассеянным взглядом и неполными двенадцатью, которые давно уже превратились в замужние двадцать пять). Грустит. Часто грустит, сидя у окна.

Видимо, ждет кого-то.