Ей все еще было холодно, и она не нашла ничего лучше, чем, не снимая большой теплый шарф, сесть на коврик у самой батареи. Пальцы намокли от превратившегося в холодную воду снега, пропитавшего перчатки из синтетической шерсти, и теперь мелкие серые ворсинки прилипли к ладоням, и не хотели отряхиваться.

Макс посмотрел на девушку, ютившуюся в самом углу комнаты, со смешанными чувствами. С одной стороны ему хотелось подойти и обнять ее, убаюкать, как маленького, промокшего под проливным дождем, котенка, так жалок был ее вид. Хотелось стянуть с нее этот огромный и наверняка колючий шарф, почти полностью закрывавший лицо, и целовать, целовать до беспамятства, до боли в губах, до исступления, изнеможения, до того, как наступит, наконец, весна, а вместе с ней выглянет солнце, подбивая на добрые и такие необходимые всем чувства, как вера, надежда и любовь.

А с другой стороны, как бы ему эту вторую сторону вспоминать и не хотелось бы, он знал, что буквально через пять минут приедет его жена, забиравшая детей из школы, и сами дети, такие любящие, такие невинные, такие… неинтересные и кажущиеся ненужными по сравнению с Катей, Катенькой, Катрин - так он называл ее в своих мыслях. Но зато они – его семья. Они – навсегда. Они – реальные, родные, помогающие в беде, разделявшие горе.

А Катрин…

Сердце его подпрыгнуло вверх и забилось быстрее, как только он вновь подумал о ней. Но это только сердце, гормоны, как говорится в умных книгах, а разум… разум говорит совсем иное. То, что она, его Катрин, – всего лишь бабочка. Бабочкам всегда трудно зимой. Они летят на огонь. Они падают жертвами осенних проливных дождей и зимних вьюг. Их очень жаль. Ведь ясно же, что такое чудо может жить лишь в тепличных условиях, в любви, в нежности, в ласке. А летом они расцветают. Они перелетают с цветка на цветок, с одного на другой, и совершенно не задумываются ни о том, что будет с ними завтра, ни о том, что случится через мгновенье, ни о том, что же они будут делать, когда лето закончится.