Сэм Дорман

Город Солнца

Сам дом был не на много меньше, чем я представлял себе еще в первый раз. Он падал, или даже ниспадал на их семью, заставляя каждого из ее членов нести его собственный и единственный в своем отличи оттенок.

А оттенков было множество.

Некоторые из них обладали такой степенью яркости, что я зажмуривался, пытаясь разглядеть их разницу или разделить на зоны своего внимания.

И все равно это был один дом.

Необъяснимой силой башенной конструкции, он созидал их как единое целое, и части его как единицы. Он играл с ними, то, разрушая их на куски, то, склеивая заново по палитре.

И он был прекрасен.

Потому что это был их дом.

Их.

Пока я не купил его.

И в доме том, в раскрытых глазах ее, я увидел завтра.

И на теле ее я увидел свой дом.

И понял я, где счастье берет свое начало. И принял я, где вечность обретает покой. И между извечной риторикой и предсказуемыми вариациями, между песчаной бурей и погасшим тростником, я не умру, потому что путь мой бескраен, сила моя велика и род мой стар.

И на краю мира Идальго мы стоим еле слышно закусывая губы. Но губы ее красивее моих и мне страшно ощущать ее боль, ибо страдания ее есть тень века моего.

И я брал ее за руку и мы падали. Падали, с головой уходя под тоннели, застревая меж временем и поросшим диким вьюном механическим квантом. Кто осмелится повторить? Кто пойдет за мной следом?

Ты, мальчик нелепо рифмующий свои желания?

Или ты пес, в мерцающей тоске ожидающий вечного Линча?

Кто?

И там, на изломе меня и завтра есть только мы, нас, и ничего больше.

И свитые длани похожи на крылья.

И дыхание веет далеким берегом.

И кажется, дай мне руку и мы полетим.

И где ты прикоснешься рукой - прольется море.

И где прольются губы твои – будет сад.

И в саду том будет стол и кресло.

И обвит он будет лозой виноградной, той, что чище ветра утреннего.

И будет ночь и будет утро.

И весна сменит зиму.

И будет ты и я.

……………………………………………………………………………………….

А потом пришла она. Я ждал этого вечно, но никогда и не думал, что “этого” - есть так долго. Я был уверен. Я был убежден, что вот-вот, и из-за угла модной эклектической конструкции она выйдет в своей извечно белой фате и фельдикосовой кепке.

И я ждал ее там.

Ждал до вчера.

Вчера увидел другую.

Лучше.

Куда лучше.

В точности мой размер.

Даже лучше.

…………………………………………………………………………………….....

Мари встала не в настроении. Отблески и отголоски вчерашнего счастья требовали немедленной пролонгации, но кухня была далеко, надежда на остатки мала, да и сам путь не легок. Девушка сделала несколько шатких, неуверенных шагов к холодильнику, но, вдруг вспомнив, что забыла что-то очень важное, вернулась обратно в спальню.

А в комнате “для сна и не только” ее ждал я.

- Почти забыла, - она подошла ко мне и присела на край кровати.

Она врет. Она всегда врет и никогда ничего не забывает.

- Слушаю.

- У тебя во вторник есть время свободное?

- Вторник? – переспросил я, - тобиш сегодня? Не знаю. А что? Есть предложения?

Она посмотрела мне в глаза, и я отчетливо увидел весь третий параграф утреннего меню.

- Мари, мы ведь только…

Но договорить мне не дали. Она глубоко вздохнула утренний антураж, прижала меня к себе и новый ангел получил свои крылья.

- Все давай, - толчки в бок, как впрочем, и в иные части моего молодого тела делятся в свою очередь на несколько подгрупп:

1. Толчки с оттяжкой (вне временные толкучки располагающие к немедленному продлению рода с последующим полосканием ротовой полости).

2. Без оттяжные толчки (прямая прогрессия эскалации насилия и пропаганды вреда курения).

3. Просто толчки (про эти ничего не знаю, поскольку сам человек сложный и люди меня окружают непростые).

- Чего давать Мари? Все уже выдано.

В ответ раздался короткий шлепок, и губы плавно распахнулись.

……………………………………………………………………………………….

На студии было миллион народу.

Задымленная приемная свидетельствовала о стабильном росте развития среднего бизнеса. Нахмурившись, я прошел в свой кабинет, разложил бумаги, сел в кресло и нажав на кнопку селектора дал начальника.

- Почему кофе не несут?

- Чего? – раздался в ответ миловидный женский голос, - Макс ты в порядке? Ты же не пьешь кофе.

(Есть такое дело).

- Все равно. Предложить хотя бы могла бы. Жалко тебе что ли?

Последовала небольшая пауза. Затем голос зазвучал неуверенно:

- Макс, хочешь кофе?

- Нет, – коротко ответил я и нажав отбой увеличил утреннею девальвацию на три десятых процента.

Зазвонил телефон и полился заунывный глас:

- На некогда оживленной поляне царило тихое, безлюдное уныние. Вывернутые на изнанку животные вперемешку с фрагментами человеческих тел. Запекшаяся кровь на деревьях. Разорванные автомобили.

- Стой, - не выдержал я, - ты куда! Какие животные с фрагментами? Черепков, ты чего? Позитив то где? Реклама сока ананасового.

- Макс, не прерывай меня. И то утро обещало бойню…

Я не стал слушать и отключился.

Постучали в дверь.

- Зачем стучать? К чему такие нежности? Вышибайте сразу и все тут.

Дверь распахнулась и вошла Алена.

- На Макс, - томно прошептала она с порога поднимая юбку, обнажая

красивые бедра, - возьми мое тело, потому что душа моя тебе не нужна.

- Алена, - сглатывая слюну прошептал я, - сейчас придет Мари и возьмет нас обоих.

Девушка на секунду задумалась.

- Обещаешь? – наконец выдохнула она.

- Да, - не задумываясь ответил я, - тебе травмы легкой, а мне средней степени тяжести.

- Жлоб! – выкрикнула она и вышла хлопнув дверью.

- Знаю. – Хотел, было прокричать я ей в след, но передумал.

Через какое-то время мне надоело сидеть в этом кресле, я плюнул на все и вышел в город.

Мне было жутко одиноко в том городе.

Одиночество накрывало меня волнами по аорте и скатывалось каплями по воде. Вода выкатывались по хайвэю на юг, и остановить эту миграцию не мог даже великий светоч. Никто не решался сделать это со мной.

Никто тчк

Потому что, уходя от зла не видно страха за туманом боли.

И за радостью тепла не виден свет.

Вот.

В памяти моей отложилась тень поколений в образе знаний и бытовой хирургии; некие видения явственных материй, некая лож идущего к северу.

А на последней из них виден свет.

И не он знает где идем мы к обратному, потому что назад есть слабость, и слабость мою никто не увидит.

Никто

И я летел.

……………………………………………………………………………………….

С Мари я договорился встретится в восемь, было восемь двадцать и был это не самый хороший знак.

В “Литаре” стояли дым и люди.

Людей было несусветное количество, по капризу творца загадочно не переходящие в качество. Но меня там знали, и столик для нас всегда здесь был.

На короткой дистанции мне почти, что и не нужна режимная двойка, но только с ходу определить точное расстояние до кольца практически невозможно. Она сидел в самом дальнем углу зала, нахмурив брови и притупив взор. При моем появлении она сделала легкую мину, но я благоразумно не наступил на нее, дотронулся до ее плеча и плечи ее ответили мне тем же.

- Ну, как? - осторожно выступил я, - все пьешь?

Она странно посмотрел через меня, и неожиданно попросила:

- Пойдем домой.

Я бросил деньги и мы вышли. Мы дошли до стоянки. Я открыл ей дверь. Она села. Я обошел машину, открыл свою и сел тоже. Посмотрел на нее. Она сидела в несколько замысловатой и, по-моему, двусмысленной позе.

- А…, - но мне снова не дали договорить.

И ночь опустилась на тело мое, и накрыло нас маской утренней. И день перешел в ночь и поднял имя свое. И по краю неба я пришел в город ангелов. И никто не ждал меня там.

И она не ждала.

И верил я, что сила имеет слово. И принял я - совесть имеет конец.

И что терять мне кроме ладана моего?

…………………………………………………………………………………….

В основе любого конформизма лежит страсть. Даже не желание. Страсть.

Я – не конформист. Мари тоже. Свин? По мне, самый что ни на есть ярко выраженный. Где основа правильных взаимоотношений? В чем суть того чтобы быть счастливым? Если верить словарю Ожегова то счастье - есть чувство полного, наивысшего, удовлетворения. Но это если верить. А кто поверит мне? Иногда, впрочем наверное как и всем, мне кажется, что вместе с утренней булкой из лавки напротив я несу домой всю мудрость человечества, все ответы на извечные вопросы, купленные именно мной и именно на мои заскорузлые копейки. Эгоцентризм скрещенный по тазобедренной части с бытовыми трудностями способен породить нечто куда более значимое, нежели модный прошловековой феминизм, и мотивация к возникновению целеустремленности и мещанскому достатку зачастую куда проще, банальнее и понятней нежели все те догмы и модели общественного сознания, что с детских лет обвешивают нас точно новогодних елок. Есть в междоусобье своя особенная стать. Некая…

………………………………………………………………………………………

- И чего будем делать?

- Ты о чем?

- Не притворяйся. Ты знаешь.

В любой точке моего тела есть рецепторы способные чувствовать любую тревогу, любое изменение ее сознания. Когда мы с ней познакомились, она была полностью законченная индивидуальность. Я – не пришей мопеду уши. Сегодня почти статус-кво. Только мопед мой она продала, уши почистила, а шить не любила. Огибая неинтересные подробности становления четкой иерархической системы распределения прав и обязанностей в нашем союзе, могу сказать – в доме я главный. Или почти. Что в принципе одно и тоже.

- В среду придет мастер и нужно пятьсот долларов.

- Скажи, только спокойно, а иных мастеров в этой дивной округе не нашлось?

- Макс, ты зачем провоцируешь?

- Да нет. Поверь, у меня и мысли такой не было. Но фондовые рынки в панике: - курс инфляции внешнего вектора превышает девять процентов, а ты поддаешься на давление со стороны человеческого фактора и своими действиями затрудняешь набор скорости выхода из сложной экономической ситуации. Пятьсот баксов? Да он хоть раз пятьсот грина видел? Куча денег! Если разменять по однодолларовой купюре и пустить в ручеек, получиться серьезный финансовый поток, скажу я тебе.

- Макс, завязывай. Доставай кошелек и гони деньги.

Я же говорил – в доме я хозяин.

В этот момент зазвонил телефон. Мари сняла трубку. Неожиданно лицо ее стало изменяться, и не в лучшую сторону. Нижняя губа чуть больше дозволенного отошла от верхней, на что верхняя предательски дернулась и застыла в непривычном оскале. Глаза хаотично выискивали точку опоры, но безуспешно и только безлико бегали по среде. Наконец она наткнулась на меня, но посмотреть выше дозволенного не смогла, и лишь тихонько опустилась на пол.

- На, - она протянула мне трубку, - это тебя.

Но я и так все уже понял.

……………………………………………………………………………………….

Изредка штудируя прошлое, я с удивлением прошлое в нем и нахожу. В век абсолютной власти, проживая в тонкой скорлупе иллюзорной свободы, я с упоением сопоставляю радости свои и блаженство человече, а, находя общее – радуюсь точно прибытию. Вера, от наемника пришедшая и зверя породившая не знает судьбы иной кроме как знакомой, и огромные катки времени, равняющие всех и вся, невзирая на погребальные слезы и надгробные анафемы, сминая свежее мое, розовато желтое мясо, не споткнутся о твердый костный хребет, вдоволь напитанный архи вредным фосфором.

В раннем детстве меня освежевали, а тушу со стекающими ручейками пурпурной жижи вывесили вверх ногами, на показ, на всеобщее обозрение, в бесконечно длинные мясные ряды мне подобных. Слева от меня висел безликий контур не примечательной формации и обычных для своего возраста габаритов. Справа, тоже что-то вроде того. И так мы висели и текли, лились и реяли. Нечасто, легкий ветерок мелькал между шеренгами, раскачивая закоченелые туши, поднимая то выше, то ниже некоторые из нас. Счастливые, избранные тела, окутанные неизвестным досель ощущением элитарной свободы, сменив привычный аромат свежевыжатой утробы, на пронзительный гул рассеченного воздуха, опрометчиво вздымались вверх безо всякой оглядки на угол отрыва и сектора возвращения, и если бы у них были лица, то наверняка они бы светились от счастья. Но лиц не было, счастья как такого тоже, а были ряды, туши, вонь и мухи. Миллионы, миллиарды, мизерных, мерзких мух.

………………………………………………………………………………………

Длинные череды однотипных автомобилей на кладбище создавали темную петлю туго сомкнувшеюся на моем молодом горле. Каждый считал своим долгом подойти и сказать тоже самое, что уже тысячи раз сказали до него и еще не раз скажут после. Через какое-то время надежда познать оригинальность на этом поприще отошла на второй план, уступив место обязательной эпитафии.

- Давай Макс, - тыкали меня со всех сторон, - скажи. Ты должен.

Да, я и вправду был ему должен. Погладив Мари по руке, я прошел к могиле, встал у его головы, и опустил свою.

- Чего сказать? Его нет, и больше не будет. Все.

Со всех сторон полились недовольные шепоты и стеклись воедино в дельте Аксеньева:

- Зачем ты так Макс, - тихо сказал он, - Папа тебя очень любил.

Я поднял голову, пытаясь понять что мне делать. Пробежал по лицам всех присутствующих здесь близких мне по духу и неимоверно далеких по степени восприятия случившегося людей.

- Я иду домой. Кто хочет, может придти ко мне. Пойдем Мари.

И мы ушли.

………………………………………………………………………………………

Дома я заварил нам кофе, включил музыку и разбил всю посуду. Мари молча сидела в углу не мешая и не участвуя. Когда бить стало нечего, я сел рядом с ней и незаметно уснул.

Ночью мне снилась вся та дешевая хрень, что издавна преследует всех потерявших. Вина. Желание вернуть. И еще целая куча всяких фобий то накатывающаяся, то уходящая. От одной из них и я проснулся.Мари лежала рядом. Совсем рядом. Было жарко и во сне она скинул себя все. Осторожно, не вскрывая ее сон, я повернулся к ней на локте и вдохнул ее запах. Запах бережно, также, не желая ее тревоги, потянулся с тела, и аккуратно коснулся моего рассудка. Окутал его тонко плевой вечного счастья, и я снова упал на фасад стеклянного пантеона.

……………………………………………………………………………………….

На утро (Утро выдалось на редкость блеклым, и сквозь сизое от безвременной россы окно проглядывала унылая улица)

- Хочешь, останься дома.

Я с трудом огляделся.

- От него хоть что ни будь осталось?

- Все хорошо Макс. Все хорошо.

Лежать и бездействовать, еще страшнее чем …

- Да нет, я уже встаю.

- Поехать с тобой?

- Как хочешь.

Но глупая машина не хотела заводиться.

Мы пошли пешком.

Сначала дорога шла через парк. Огромные, старые до беспамятства деревья складывались пред нам в учтивой грации и отрешенном безразличии. Через одно. Или одно за другим. Земляная тропинка была вся засыпана белой субстанцией, и если бы не короткие майки встречных прохожих, можно было подумать что на дворе январь.

Но это точно был пепел, а не снег.

Это факт.

И я это знал.

За забором парка располагался город. Боюсь ошибиться, но по-моему…нет не помню.

Мне вдруг стало жутко страшно туда входить, но Мари видимо почувствовав мою боязнь, только крепче взяла меня за руку и решительно повела к калитке.

- Подожди, - попросил я ее, - давай еще пройдем вдоль ограды. Только ты и я. Мы вместе. Я сумею показать тебе то, что ты не видела здесь раньше. Поверь, у меня получится. Просто поверь.

Она недоверчиво посмотрела на меня, и кивнула.

Но в этот момент зазвонил мобильный. Это была мама:

- Вчера не хотела тебя трогать, но сегодня скажи, что за цирк ты устроил на кладбище? У тебя что вообще сердца нет? У тебя…

Я не стал ни слушать ни отключаться. Я поднял в воздух телефон, микрофоном к ветру и побежал. Побежал, как птица перед взлетом широко раскидывая руки. Я хотел, нет я мечтал о том, чтобы этот маленький умный кусочек пластмассы почуял своими датчиками то что я могу ощущать своей кожей, и тогда может быть он путем своих беспроводных трансформаций сумеет объяснить маме то что ни я, ни отец так и не смогли сделать. Встреченный мной ветер понял все с лету. Он подхватил меня за руки, перебросил через свое плече, и я в миг оказался на его холке. Мы уже почти было оторвались от земли, но в последний миг я вспомнил о Мари. Моей маленькой Мари. Той самой, что осталась одна далеко внизу. Ни говоря ни слова я спрыгнул на землю, отряхнул брюки и захлопнув телефон подошел к ней. Она улыбнулась, дала мне пощечину, и заплакав пошла домой.

……………………………………………………………………………………….

Я хотел, было догнать ее, но иногда лучше недолго побыть одной.

……………………………………………………………………………………….

На студию идти не хотелось, и я побрел в “Линч”.

……………………………………………………………………………………….

А в “Линче” было зашибись.

Здесь время остановилось. Здесь всегда заветная полночь. На ходу кивая всяким разным личностям я с ходу определял кто с кем, зачем и главное почему. Возле стильно потрескавшейся барной стойки я увидел одну свою старую и уже изрядно поддавшую знакомую.

- Макс, - прорычала она, смазывая свой голос блесками диадемы светской львицы, - закажи мне два коктейля и у тебя будет лучший миньет в твоей жизни.

- Миньет, - переспросил я, - за два коктейля?

Девушка кивнула.

- Замазано, - решил я и на правах временного арендатора положил ей руку на грудь. Грудь всколыхнулась в предвкушении большего, но торопиться нам было некуда, да и грудь без хозяйки мне была не нужна.

Два коктейля были слизаны ей со скоростью Николаевского экспресса с пьяным машинистом у руля. Оксана задумчиво посмотрела на меня крепко на первом взводе взглядом и изрекла:

- Ко мне.

Не получив должного ответа девушка попыталась сфокусировать свой взгляд и собрать мысли, а сделав это поспешила добавить:

- Домой.

………………………………………………………………………………………

Дома никого не было.

- Макс, сам знаешь, что где. Я на секу…, - девушка икнула, - …нду.

А я, правда, знал, где здесь и что лежит. В свое время, еще до Мари, мы с ней довольно весело провели пару недель и что характерно она действительно делала лучший миньет в этом городе. Кстати, кроме того она могла соорудить еще и кое-что сверху. Я повалил в стакан пару кубиков льда и плеснул сверху заветной темой. Тема плавно обтекла острые углы, заняв свое исконное место.

- Ну вот, - Оксана вышла голая из ванны. Капельки воды оставшиеся на ее теле подстегивали и без того взволнованное воображение, - я вся твоя.

И снова икнула побудив в моей душе легкое беспокойство.

- Слушай, я боюсь вступать с тобой в оральные отношения. Вдруг ты икнешь и зубы сомкнуться?

Девушка замолчала.

- Ну и что? - наконец выдавила она, - Что ты предлагаешь? Быть должной я не люблю.

Я секунду смотрел ей в глаза пытаясь решить стоит она того или нет.

- Я вот что думаю, позвоним Мари, и она тебя протрезвит.

Девушка хищно облизнулась.

- Звони.

………………………………………………………………………………………

Мари приехала почти сразу. С порога бросив на меня гневный взгляд, на ходу сбрасывая с себя одежду, она мягко прошла через комнату к Оксане и через короткое мгновенье по полу закружился клубок женских тел. Их страсть, их заряд правды и желания, был столь явен и ощутим, что помешать здесь бы не решился даже великий Гетер. Огромный, ярко красный ковер лежащий в центре колоссального синего зала был словно создан ареной для этого боя, и рефери им здесь был не нужен.

Рефери нет.

А вот еще один нападающий…

Я медленно, не отрывая взгляда, разделся и прилег на край, ожидая, когда девушки заметят мое появление.

Ждал я не долго.

Мари, на секунду оторвавшись от губ Оксаны, повернула ко мне свою голову, и в глазах ее я увидел манящую своей безрассудностью бездну, губы ее приоткрылись, и из тела выплеснул вампирий зов. Оксана протяжно хлопнула, будто скрестила, ладони, и света стало значительно меньше, стены поменяли свой окрас, и глаза зажглись новым пламенем.

- Поцелуй меня, - прошептала Мари. Вторая девушка, хитро улыбнувшись, опустилась меж ее ног, я поддался вперед и обхватил ее губы своими. Но она выпуталась и подняла на меня свои иссини черные глаза:

- Дай мне. Я хочу…

И я знал чего она хочет.

И Анубис был благосклонен в ту ночь.

В ту ночь,

Мы все родились заново.

……………………………………………………………………………………….

Под утро мы с Мари ушли, оставив Оксану одну свернувшейся на ковре в комочек изнеможения. Я поднял руку и сразу остановилось такси. Я открыл заднею дверь этой желтой машины, она села первой, я следом. Мокрый от прошедшего дождя асфальт, покрывавший большую часть улицы, в первых лучах разбуженного солнца перекатывал по себе всю палитру утренней свежести. Огромный, непривычно пустой мегаполис, медленно выстраивался в органическую конструкцию, и нам посчастливилось быть свидетелями этого ренессанса. Мари молча смотрела в окно, потом повернулась ко мне и положив на мое плече свою голову тихо прошептала:

- Я люблю тебя.

Я наклонился поцеловать ее губы, но она отвернулась. Я почти было обиделся, но потом все понял и улыбнулся ей в ответ.

- Я знаю.

Только водитель молчал.

Ему просто не кому было признаваться в любви.

И это было грустно.

Да.

Это было так.

………………………………………………………………………………………

В конце каждого лет, мы, как впрочем, и все цивилизованные люди, едем отдыхать. Мы отпускаем своих подчиненных на вольные поля и равнины, а сами двигаемся в поднебесной.

Этот год не стал исключением.

Я заказал билеты на первый же рейс в страну, где количество ежегодных осадков не превышает общечеловеческих норм, и температура воздуха не падает за грани разумного.

Мари собрала вещи и через непродолжительный отрезок времени мы могли созерцать свои отражения в бесконечно чистой воде мирового океана.

Бунгало, что я снял для нас, заходило своими сваями далеко в воду и временами казалось, что живем мы в закаменелом пауке, который точно голова Горгоны из сумки Персея в наказание за грехи свои лишен права бессрочного хода. Это настораживало.

Я поспешил поделиться своими беспокойствами с Мари, на что она попросила меня не дурковать, и я успокоился.

Хотя иногда, когда она спала, я все же подходил к этой теме сзади и давал ей небольшого пинка, дабы разбудить ее чувства и удостовериться в правильности наложения заклятия. Но тщетно. Тема была мертвая и ничего здесь больше не попишешь.

А однажды утором я решил снять корабль. Я так и сказал:

- Пойду снимать корабль.

Она сонно почесала волосы на затылке и изрекла:

- За сколько?

- Не знаю. Понимаешь, я плохо знаком с местным порядком цен, но все эти филистерские нормы не так важны по сравнению тем с неумолимым влечением моего естества относительно водной глади. Кто, как не моя женщина, должна понимать это лучше чем кто бы то ни было другой?

Мари наново, хотя уже более осознанно, почесала затылок.

- Женщина говоришь? Так вот, твоя женщина выдает тебе тысячу долларов и ни центом больше. Возьми в сумке и потрать с умом. – Закончила она и снова уснула.

Ладно.

Выйдя из бунгало, я снял кроссовки, подошел к воде и зашел по щиколотку в вечно зеленую диффузию. Где-то далеко, по другую сторону моего данного мира, находится Марианская впадина, и это здорово, что хоть кто-то да глубже чем все остальное. По краям этой гигантской ямы струится вода и вместе они перекатывают по себе чье-то последнее время, чье-то последний вздох, чью-то последнюю веру, и неожиданно я почувствовал на себе чье-то внимательный взгляд. Завернувшись в тонкую, голубую, плетеную шаль, Мари стояла на открытой террасе выходящей далеко в океан и внимательно наблюдала за моими действиями, чуть наклонив свою еще сонную голову вбок. Ее белесые волосы, раскачиваемые утренним бризом, колыхались в унисон с моими желаниями, и крохотные атомы ветра доносили их до нее, невзирая на встречное и попутное сопротивление различных слоев атмосферы и нарастающий вулканаобразный рев. Она улыбнулась, я улыбнулся ей в ответ, и океан вздыбился, скрывая нас с ней от линии горизонта.

- Я пойду с тобой, - крикнула она, пересиливая ветер, - где здесь та бухта торгующая кораблями?

Мы сели в открытый джип и тронулись по песку вдоль побережья.

Гавань стояла на западе, в трех сухопутных милях от нашего дома, и мне показалось правильным сублимировать столь разные степени измерения таким просты и приятным способом. Когда же, наконец, мы приехали, то оказалось, что все яхты уже зафрахтованы, и мы можем только тихо покурить бамбук на берегу и поесть переспелые бананы на рынке. Мари расстроилась, но я, пообещав ей сады эдемские, и, выдав местному Куку двести долларов сверху, в течение получаса нашел вполне приличное судно с экзотическим названием “Апорт” и относительно трезвой командой. Хотя если честно, это не самое романтическое название слегка испортило мое настроение, на что Мари сказала, что апорт, куда лучше, чем галоп и не согласиться с этим было бы, по меньшей мере, глупо.

Белоснежная яхта врезалась в волны.

Она вспарывала им бока, потроша и вскрывая все подлинное и влекущее, таящееся в их недрах; чайки бредили, кружась в изумрудных брызгах, пытаясь заглушить наши выдумки своими тенями; и океан рокотал, извергая пену под нашим кильватером. Мари стояла у левого борта, и, прищурившись, наблюдала за проявляющемся в божественном мареве горизонтом, пустым небом и неимоверной мощью великого Посейдона. Я какое-то время, безмолвно наблюдал за ней, потом плеснул две разные темы в две схожие емкости, и, придерживаясь одной рукой за швельтрос, тихо подошел к ней сзади. В этот момент шхуну дернуло, и я не удержав свой стакан, плеснул на нее двенадцатилетней выдержкой. Она вскрикнула и резко, чуть не упав за борт, повернулась.

- Ты нарочно? Скажи, ты хоть что ни будь по человечески делать умеешь?

- Я же не специально. Ты же видела, корабль сам дернулся. Чего ты? Смотри, твой мартини не разлился. Видишь, это хороший знак.

Она пристально посмотрел на меня, так, точно мы не прожил с ней все это время под одним пледом, и если бы она была вульгарным матросом, то в этот миг точно сплюнула бы за борт, почесала бы репу и дала мне бы в тыкву.

- Не смотри на меня так, - искренне попросил я, - ты же знаешь, я нервничаю, когда ты это делаешь. И еще когда плачешь. Это ведь твой конек: рыбалка и фехтование.

Я, как и она, стоял у самого края палубы, и, наверное, никто не хотел, чтобы это произошло; но она все же толкнула, и я все-таки упал. Упал внезапно. Упал резко. Неожиданно.

И вода приняла меня.

Еще уходя под первый теплый слой, я уже слышал слова любви и сожаления, вот только содеянного было не воротить, и я послушно окутывал себя водной пылью. Мне вдруг стало дико интересно, есть ли на большой глубине предметы идентичные по своим параметрам земным зеркалам. И вообще приводят ли рыбы себя в порядок? По какому критерию одни рыбы жрут других? По красоте телосложения? Или по графическому очертанию? А может быть основа рыбьего геноцида берет свое начало в арийской философии? Но рыбий мир куда древнее нашего и значит, я иду неверной дорогой, и путь разгадки ведет в тупик. А может быть ее нет? Нет логики в поведении сплюснутых и сжатых? И как в продлении сиих размышлений я вдруг стал мерзнуть, задыхаться и отчаиваться…

……………………………………………………………………………………….

Я очнулся в светлой палате миссионерского госпиталя основанного на пожертвования со стороны трудящихся банановой индустрии. Медсестры, явно как и медбратья, все как один были загорелые до безобразия, и цвет их кожи контрастируя с больничными стенами, выстраивал в моем помутнелом сознании картины связанные с диким и безудержным шаманским соитием в ночь перед рождеством, в ночь после него, да и во все остальные ночи тоже.

Я настолько увлекся анализом этого предмета, что чуть не забыл принять дневную норму прописанного финозипама, а, приняв его - чуть не свихнулся.

К приходу Мари уже вся больница отговаривала меня от возложенной на меня сверху высокой миссией, суть которой заключалась в крещении туземцев путем коллективного и безоговорочного прослушивания церковно-хорального песнопения в моем исполнении. Глупые аборигены не могли понять терзаний души моей, и на непонятном для белого уха диалекте пытались заставить меня замолчать. Мари поступила проще, четче, и куда эффективней; она дала главврачу деньг, мне новокаина, таксисту подзатыльник и проснулся я уже в бунгало.

- Ну чего с тобой твориться? - спросила она аккуратно прикладываясь рядом, - что не так?

- Я очень люблю тебя.

Мари тяжело вздохнула.

- Я знаю. Но если это и вправду так, скажи, что же происходит?

- Между нами?

- Между кем хочешь. Нами, тобой. Но тобой и тобой в первую очередь.

- Да ничего вроде. Разве я сильно изменился?

Она снова вздохнула.

- Не хочешь говорить?

- Ты понимаешь, - я повернулся к ней лицом и губы ее оказались вровень с глазами моими, - я всю думаю: зачем мы живем? Не мы с тобой в частности, а вообще мы, человеки.

Она чуть отодвинулась, и посмотрела на меня, пытаясь понять, шучу ли я или снова говорю серьезно.

- Зачем ты делаешь это?

- Я делаю? Поверь, что вот как раз я то, и ничего не делаю. А вот он сделал. Он взял и умер, как последний трус. Как последний гад убег в тот свет в конце тоннеля. А вдруг там нет света?! Вдруг там ни хрена нет! Мари, ни хрена, кроме жалких и убогих мутантов прибывающих в вечно окрыленном настроении и приподнятом состоянии. А он свалил к ним, и я не успел ему ничего сказать.

Она вроде бы замолчала, но потом, видимо пересилив чего-то внутри, набралась смелости и подняла глаза.

- Ты и при жизни не спешил с ним дискутировать.

- Диску чего? Ты чего говоришь то? Ты хоть сама понимаешь, что ты говоришь? Да как же я мог разговаривать с трупом? Поверь, он умер еще за долго до того, как все решили поиграть с ним в песочницу. Хренов врун! “Красота спасет”, “Береги платье”, “Не приложив труда”, “Пока смерть не разлучит”!!! Да ты оглянись вокруг Мари! Где это все?! Все эти псевдо интеллигентско-сопливые изречения! И он верил в них как дурак! Как последний дурак! И меня заставил в это поверить! И я верю в этот глупый набор старомодных логик, как такой же дурак, как последний мальчишка верю Мари! Верю! Потому что мне больше не во что верить. Господи помоги мне и сохрани его душу. Мне больше не во что верить. Не во что…

……………………………………………………………………………………….

В самолете пахло дезинфекцией, и радости моей по этому поводу не было придела. Мне показался жутко символичным акт физического уничтожения местных микроорганизмов в преддверии встречи с новыми, досель неизведанными, маленькими обитателями большого жизненного круга. Так или иначе, но домой мы летели глубоко очищенные в душевном и телесном смыслах этого временами прекрасного слова. Потому как очищение, дает в свою очередь право, вновь испытать те самые ощущения, что в силу привычки потеряли свою первозданную притягательность и девственную чистоту помыслов. Точно как исповедь, рыбалка, или фехтование.

В момент отрыва железной особы от бетонной пастилы у Мари заложило уши. Я так разнервничался, что потребовал немедленно вернуть эту хренотень на землю и во избежание душевного срыва и психологического дискомфорта выдать мне компас, рацию и правую часть штурвала второго пилота. Но милая стюардесса, сверкнув неплохой работой стоматолога средней руки, попросила меня сесть на место, принесла Мари воды, и той вдруг стало значительно легче.

Разочарованный отсутствием, какого либо действа во время нахождения за пределом человеческого взгляда я решил начать воспитывать в себе стойкость духа путем отказа от принятия алкогольных напитков орально, внутривенно и внутримышечно. Получилось не все. И через какое-то время, я увитый стеблем дикой пшеницы собранной бог знает сколько лет назад, решил развестись с Мари из-за ее гадкого характера, прямолинейности суждений и грубых высказываний в адрес моих принципиальных жизненных позиций. Мари, внимательно выслушав мои обвинения и их резюме, немного подумав, ответила коротким, но в тоже время веским отказом, нахмурилась, почесала левую бровь, и разводится я передумал.

- Слушай, - выждав небольшую паузу сказал я, - а у меня ведь еще неделя отпуска. Не рвануть ли нам куда ни будь еще? А? Что скажешь? Деньги у нас остались. Силы тоже. А? Ну что ты скажешь?

Она отвернулась от иллюминатора, внимательно посмотрела на меня и спросила:

- И куда мы едем на этот раз?

- В Камбоджи, - не раздумывая ответил я, - там хорошо и там мы еще небыли.

- В Новой Гвинеи мы тоже небыли. Почему бы не съездить туда?

- Да ты что! Они же там людей хавают! Только не говори, что это было давно. Поверь, где раз там и два. Помнишь этого типа, что ударил мне машину во дворе? Сосед?

- Да, очень милый парень. Но он жутко переживал из-за случившегося и больше не врезался в тебя.

- Ага! Вот видишь, больше не врезался. Так значит, он все же может это сделать, и просто не пользуется своим правом больше или пока. Но в нашем случае его раздолье выбора ограничивается ударом по моей машине, а в случае с гвинейцами по моей печени. Свобода в неумелых руках - штука очень опасная. Подумай, есть огромная пропасть между жестяной и черепно-мозговой травмами. Необъятная пропасть различия культуры быта и этнографии. А жители Камбоджи? Милейший народ. Ты хоть раз слышала, чтобы они кого-то слопали? А? И не услышишь никогда. Потому что это высоко культурная нация, воспетая еще самим … я…, я не очень помню, как его зовут, но вот им как раз точно воспетая.

Мари посмотрела на меня, и на мгновенье стало не ясно хочет ли она ударить или поцеловать мое обветренное ураганами знаний лицо.

……………………………………………………………………………………….

Кто придет за мной следом?

Кто будет намного сильнее?

Хоть кто ни будь пойдет еще дальше?

Хоть кто да ни будь?

Добежав до дрожащей полосы тумана, я устало опустился на мокрую от дождя землю.

Зачем я здесь?

Почему?

Последние всполохи чуть заметно встревожили бирюзовую твердь, и из-за кромки ночи проглянуло утро. Мелкая прибрежная вода, еле слышно касалась моих ног, и мне снова захотелось туда, где у подножия венцов ютятся ангелы.

К их огню.

Их Теплу.

И их Свету.

……………………………………………………………………………………….

Прежде всего, и для тех, кто не знает, нужно отметить, что Камбоджа, это очаровательное королевство в Индокитае, с населением в одиннадцать с половиной миллионов жителей, которые по совместительству являются кхмерами и тямами. Исповедуя буддизм тхераведы, они разговаривают на кхмерском языке, носят смешные панамки, расплачиваются риелеми и чувствуют себя при этом полноценными хозяевами своей индокитайской жизни.

Прилетев в Пномпеню, мы остановились в отеле “Sunway”, что находится в колониальном центре, рядом с Ват Пномом и Национальной Библиотекой.

В этой чудеснейшей гостинице на сто сорок номеров предоставлялся полный спектр услуг в области раскудрявливания отдыхающих на бабули: ресторан, бар, оздоровительный салон спа, паровая ванна, сауна, салон красоты, магазин сувениров и даже газетный киоск! В киоске том продавались удивительнейшие газеты, все как на зло на кхмерском языке. С такой несправедливостью я лично мириться не собирался и незамедлительно предложил своему новому другу Пхьену, инвестироваться на паях в создание масс-медия холдинга по производству, издательству и последующей реализации газет и журналов на революционном языке тямов. Но рикша Пхьен не понял моих благих побуждений относительно местной свободы волеизъявления, и продолжал сосредоточенно сопеть в такт морскому ветру “Акану” пришедшему с далеких тайских брегов. Одурманенная новыми, экзотическими ароматами Мари все же не могла уснуть в этой унизительной с ее точки зрения конструкции, и мы, завершив седьмой цикл вокруг клумбового путешествия, поднялись в номер.

Прямо с порога Мари ринулась в душ.

Я решил оглядеться.

К моему глубочайшему изумлению в самом центре номера стоял пульт с неимоверным количеством цветных кнопок. Под каждой из кнопок стояла грозная надпись на, как уже не трудно догадаться, вездесущем кхмерском языке.

И это был уже реально перебор.

В знак протеста и поддержку истинной красоты действия я начал незамедлительную акцию по перестановке кнопок местами. Некоторые, особо наглые из них, прелогали максимум своих пластиковых усилий в нежелании покидать историческую родину и начать добровольную миграцию. При одной из таких жарких схваток неожиданно включился телевизор. Диктор, на уже сроднившемся слоге, с русским субтитрами по нижней границе экрана вещал о восстании диких племен в провинциях Мондолькири и Ратанакири, чем вызвал неподдельный интерес всего моего неимоверно выносливого организма. Я решил во чтобы то ни стало пробраться к повстанцам и занять сторону одного из воинствующих племен. Вот только какого именно я не знал, а действовать на абум в таких ситуациях, просто преступно. Не зная как поступить и кому отдать все свои недюжие силы, я в порыве отчаянья принялся метаться по комнате, словно тигр в клетке, и рычать, будто тот же тигр, но уже находящийся в стадии крайнего сексуального возбуждения. Неожиданно дверь в номер открылась, и на пороге возник полуголый туземец, с вольготно перекинутым через плече полотенцем.

- Секс массажа для господина, - голосом закоренелого евнуха известил он.

Это, плюс кхмерский, плюс дикие, воинствующие племена провинций Мондолькири и Ратанакири, да газетный киоск в лобби, на особый лад сублимировали мое еще не полностью восстановленное сознание и одним рывком вынесли его в новую плоскость. Я как раз собирался вломить этому типу по самое некуда, как из ванной появилась распаренная, обнаженная, точнее едва прикрытая полотенцем, Мари, и, увидев незнакомый голый торс, в миг пошла пятнами и румянцем. Но она не растерялась, ибо мою Мари, не взять одним голым торсом:

- Или он остается и присоединяется, или пусть валит отсюда, пока еще может сам это делать, - почему-то именно мне сообщила она.

- Секс массажа для господина, - учуяв неладное, и интуитивно правильно улыбаясь Мари, повторил автохтон.

- Господина? – переспросила она и вопросительно уставила на меня свой взор.

- Ты что шутишь? Это что за намеки?

- Намеки? – переспросила она, - А где ты увидел намеки? По-моему, сейчас перед нами стоит вовсе не намек, а прямое доказательство того, что длительные авиаперелеты весьма пагубно сказываются на твоей психике. И давно ты это практикуешь?

Это было уже хамство, причем самое что ни наесть ярко выраженное.

- Значит так, сейчас ты Мари извинишься, этот кекс получит в голову, а я примкну к племени Ратанакири. И поверь, что никто и ничто на белом свете, не изменит данное мной предвидение.

Мари молча, не перебивая, выслушала эту триаду, медленно подняла руки вверх, и бархатное полотенце плавно скатилось вниз, обнажая упругий, загорелый и манящий остов. Как в тумане, я протянул остолбеневшему наглецу доллар, подтолкнул его в спину, и, захлопнув дверь, дважды повернул в замке ключ.

Словно принцесса Нага, дочь царя повелителя всех змей, она изогнулась, и я вошел в ее царство тепла и плоти. Капельки пота выступила на ее губах, и она приблизила их ко мне, дабы я мог разделить с ней эту соль. И на вершине терпения я познал все величие Ангкорской эры, где она рисовала свой танец, складывая его из отточенных телодвижений, плавных жестов рук и полускрытых взглядов.

И по древней грамоте пали мы вошли в сады лотоса.

И бог Явы тому свидетель,

Нам здесь больше нечего делать.

……………………………………………………………………………………….

Мы встали рано, и ночь еще не успевшая скатать свой последний, шелковый шар, неспешно развела в стороны полюса бледно голубых линий завтра. Может быть веками, хранившееся под грузом сна, вереницы событий, полились обдуваемые еле слышным шелестом перелистываемых страниц книги причастия. Мари чуть-чуть поежилась, прижалась ближе ко мне, и я вывел нас на дорогу, ведущую в город. Мы шли медленно, стараясь не пропустить ни одной подробности, ни единой мелочи, ни малейшего уголка, где бы могло скрываться начало цепочки переменчивых обстоятельств. В городе солнца, лампы блекнут, и сравнение слова подобно вечности. Много раз подряд нас то открывало, то прятало от сложенных воедино линий наших фантомов, но мы лишь крепче прижимались друг к другу, согревая тела той обратной энергией ускользающей ночи. Прямоток желаний моих перекинутый через ее плече, наливал все тело мое новым, немного пугающим и вместе с тем чарующим своим хмелящим ароматом чистоты и покоя запахом. Тем самым, что ждет каждого осмелившегося выступить в этот путь тревоги и отречения.

Тот путь, что ведет на границу нас и меня.

Где будет только он, я, и она.

И будет так.

……………………………………………………………………………………….

А дома все было по старому.

За время нашего отсутствия компания заработала немного денег, чем меня искренни порадовала и частично успокоила. С момента возвращения и посей день, меня не покидало чувство чего-то, или недоделанного или недосказанного, или не до снятого. Но как я не пытался, я все равно никак не мог понять чего именно. До кучи у меня еще начался глюк, в виде видения маленького нигерийского мальчика, стоящего под знойным солнцем саванны и протягивающего мне свои голодные, черные, худенькие ручонки. Позади ребенка раскрылся дивный оазис, но глупенький мальчуган, то ли не видя, то ли не желая замечать этого, только безмолвно стоял, вытянув ко мне свои руки ладонями вверх.

По началу малый был довольно безобиден и приходил в строго отведенное для подобных финтов время. Он был так мил, что я даже позволил ему какое-то время пожить под моим столом в рабочей зоне. Но шкет, даром что был иностранец, оказался обычной средне русской свиньей, и в течение кратчайшего отрезка времени переселился непосредственно за сам стол, причинив тем самым существенное неудобство его историческому хозяину. Стесняясь рассказать всем и даже Мари об этом инциденте, я решил самолично принять меры и отправиться к известному африканскому типу и предсказателю, в данный временной отрезок проживающему где-то не по-далеку. Но сволочной оракул предложил мне купить у него три грамма гашиша, уверяя, что после этого мальчик в саване дематериализуется навеки, уступив место вечному блаженству и астральному благоденствию. Вобщем, несолоно хлебавши, я вновь остался один на один с этой малолетней мечтой начинающего этнографа. Решив про себя просто не реагировать на его выпады, я частично успокоился, и, купив сосуд заветной темы, вернулся на студию.

В кабинете было не убрано, и я уже совсем было решил утроить сотрудникам Хиросиму, когда в дальнем конце коридора заметил девушку. Даже скорее не девушку, а ее потрясающей красоты ноги, еле прикрытые полупрозрачной льняной серой юбкой. Эта юбка настолько взбудоражила мое сознание, что все горести и тревоги последних дней отошли незаметно на второй план, уступив место реакционному воздействию гормонов на подсознательную пустошь. Девушка разговаривала с Серегой из пост-продакшена, мило ему улыбалась, и он змий славно улыбался ей в ответ. Я решил не артачиться, и, не мудрствуя лукаво идти на прямик к заповедной мишени.

- Извините, - начал я несколько потеснив Серого торсом в направлении его кабинета, - вы знаете, я мог бы наверное часами рассуждать о красоте ваших мыслей и ронять слюни от вашей великосветской осанки. Но поверьте, все это была бы одна глупая бесконечная лож, и вместо этого я предлагаю вам чувства, быть может и не долгие, но полные многоликой интриги и загадочных переплетений моментов и факторов.

По-видимому, моя речь произвела впечатление, и девушка приятно рассмеялась.

- И где же мы начнем их переплетать?

На секунду, мне показалось, что я ее знаю, будто бы я уже был знаком с этой девушкой, еще минуту назад так мило беседующую с тунеядцем Серегой.

- А, - не вовремя очнулся он, - вообще-то…

- Вообще-то, - перебил его я, - ваш рабочий день сударь, еще безбожно далек от завершения. Посему предлагаю вам вспомнить об этом и направить всю свою свободную энергию на решение тех возложенных на вас задач и вопросов связанных с обогащением и обустройством быта вашего непосредственного начальника.

Завернув такую глянцевитую реплику, я про себя порадовался и улыбнулся.

Видимо девушка уже была на моей волне, поскольку губы ее так же красиво, как и смех, поднялись вверх, оставляя догмы, опасения и тревоги далеко внизу. Она приобняла мой локоть, наклонила свою голову, и, шепнув так ожидаемое мне на ухо, прошла в мой кабинет, плавно покачивая своими сногсшибательными бедрами.

- Серега, тяжелый труд на мою пользу – облагораживает, - выговорил я, и, развернув его голову в сторону стабильности и достатка, быстро прошел в свой кабинет.

Она сидела на моем столе, широко раздвинув ноги и откинув голову назад. Она словно приглашала меня пройти по ее дороге пристрастия, к зениту наслаждения, и сам путь обещал быть неимоверно приятным. Я приглушил свет, тихо подошел вплотную, и, склонившись над ней, глубоко вдохнул ее желание. Запах ее свежего тела прокрался в мой разум и почти сразу обрел там точки опоры. Я втянул его еще глубже, и она застонала мне в ответ. Медленно, я провел рукой по внутренней стороне ее бедер, и кожа ее зазвучала со мной в одном ритме. Приподняв верх, подол платья, я потянул на себя красные нити, и они впились в ее кожу, стягивая вместе боль, удовольствие и желание, бесконечно падать в эту наполненную влагой сферу. Девушка подняла голову, по лицу ее бежали разряды электрического начала. Правой рукой она потянула меня к себе, левой уступая дорогу желанью.

- Я люблю тебя Мари, - прошептал я, - люблю, и всегда буду любить. Будет бог мне свидетель.

- Я знаю, - тяжело ответила она, и я взлетел к краю хрустального мира, оставляя внизу все то, что веками сковывало мне подобных.

- Я знаю.

……………………………………………………………………………………….

Сколько страха и отчаянья ждет нас впереди?

Сколько?

Она подошла ко мне, еле слышно склонив свою голову, и подула. Разрывая мясо и растягивая сухожилья, не роняя при этом и капли боли, крылья вылезли за моей спиной, и я вздрогнул, впервые по новому, ощутив силу восходящего ветра. Его величие и его гордость. Его грани и его безрассудство.

Она встала у линии края, пропуская под собой время сна и ошибок, и шепнула мне – падай; крылья дернули меня вверх, и восставший поток закружил нас.

И никто не решиться точно, подсчитать наши промахи, и никто не поверит в то, что любовь наша сильней любых упреков.

Ведь другое, …я … позабыл.

Для меня уже все неважно. Второстепенно. Бессмысленно.

Только она.

Я.

И с недавних пор, еще нечетко сформированный в моем сознании, но уже внятно занявший посреди моего существования свое место, некто.

Кто он?

Откуда счастье его и близко ли оно с моим?

Будет ли он верить в то, что семья моя веками вкладывала в свою кровь, и будет ли кровь наша схожа?

Мари просила меня не бояться и верить. Но я не верю и боюсь.

Ужас кроет меня по гортани, просовывая сквозь меня свой язык, и я глохну, старею и падаю.

А он?

Будет ли он падать? Будет ли он похож на меня? Будет ли он бояться? Или же страх не ведом таким как он, и он будет волшебным войном без страсти и обвинения?

Не знаю.

И пока только живот его мамы отчаянно расцветает, и она чувствует себя сказочным гротом.

А иногда, когда она крепко спит, я прикладываю к нему свои губы и шепчу мелкотравчатому то, что я выучил за свою не очень длинную и временами не умную жизнь. Мне так хочется помочь ему обойти все те углы, что с утробных лет не давали мне пройти и дня без царапины, и я не верю, что есть кто-то сильнее нас с ним и моих знаний.

Не верю.

Не верю.

Нет.

…………………………………………………………………………………….....

Родильный дом с виду похож на рулетку: входишь нищим – выходишь голодранцем, и на оборот. В любом случае ты попал. Весь вопрос в точности попадания и непосредственного расстояния до исконной цели.

- Люди, - наконец сказал я, - еще минута, и я сделаю это вместо нее.

Люди знающие меня разволновались, не знающие задумались. А один особо отчаянный и умный тип, решил, видимо взять меня на испуг, и потребовал немедленного доказательства моих слов и подтверждения серьезности этих намерений. Даже не зная кто он, но, принимая во внимание всю остроту ситуации, я ударил его в верхнюю кубатуру черепа, начав тем самым знаменитую групповую драку двенадцатой клиники. Драка, словно великая волна цунами, всколыхнула больницу, и оттеснив лучших из нас на лестницу, выплеснула свои страсти в травму и проктологию. Несчастные жертвы черных входов и светлых увечий, так раздухарились, что, позабыв все невзгоды и отчаянья последних дней, как подорванные били друг дружку по телам, головам и иным отраслям своих (Special for Nastia) нездоровых органик. Завотделениями, как простые санитары, позабыв о чинах, дипломах и клятвах, хватали что ни попадя под руки, и били, били своих больных, вымещая на них всю горечь разочарования в выборе профессии и отсутствия жизненной мотивации. Санитары же и седелки, в свою очередь, обладающие проф-инструментами и выработанными годами навыками, пользовались ими безостановочно и бесстрашно, веселясь при этом от души. Я лично был свидетелем того, как уже достаточно пожилая сестра-бабулька, вломила выздоравливающему уткой в промежутки, заливаясь при этом смехом двадцатилетней девственницы. Неожиданно, мне снова привиделся нигерийский мальчик в саванне, и я, охваченный внезапным порывом, схватил близлежащего больного за ноги и метнул в самую гущу волнений. Но волнения не прекратились. Напротив, они словно подпитанные вновь прибывшей энергетикой, двинулись в сторону гинекологии и женской хирургии. Но там их уже ждали. Безумные, одичалые женщины, выместили на нападающих всю боль простоя и бесправия, накопившеюся за время пребывания в этом чудо-граде. Будто дикие амазонки, они метали в нападающих пустыми шприцами и полными капсулами. Ярость их была неописуема, сила неимоверна. Гипсы, как фантики, окутывали мужчин, и даже бесстрашные санитары спаслись бегством.

И вдруг посредине всеобщей бучи и столпотворения, рассекая или скорее, разрубая его пополам, возник коридор, и из дальнего угла его заструился свет. Даже и не свет. Сияние.

Свечение.

Жизнь.

Новая и самая дорогая.

Важная.

Наиважнейшая.

Моя.

………………………………………………………………………………………

Помню:

…к пяти утра,

В этом доме,

Всех уже тянуло по молочной пыльце.

Мысли мои разбежались кто куда, и я совсем уже было хотел последовать их примеру, когда вдалеке, в самой гнетущей и болезненной схожести с баром, я заметил девушку. Было ей лет двадцать пять, но претендовала она на большее, и отказать ей в этом здесь никто не решался. Ноги ее, оттянутые черным желанием, и затянутые в тугую вселенную вожделения, в паре с телом красоты водопада, вывели меня из легкосплавного ступора, мягко и приветливо подтолкнув к ее линии.

- Мы уйдем отсюда? – без нажима выступил я.

Медленно, по-кошачьи, она оглядела меня снизу вверх и улыбнулась.

- Есть варианты?

- Найдем.

Мы вышли, сели в мою машину и двинулись к морю.

Ветер.

Влага.

В преддверии.

Жизнь прекрасна, если не искать обратное.

Заспанный, еле заметный влажный туман, стягивал побережье и наше утро, и только лоскут наших желаний красным мерцанием своего горизонта, не давал уйти в сторону от искрящейся вдалеке кромки вселенной. Позади наших опасений и тревог, город тонул в восходящем пришествии, и мы знали что вернемся, не зная лишь точного времени.

С тех его пор прошло предостаточно.

Уже нет той машины. Есть лучше.

Нет тех друзей. Есть она.

Ну а утренняя свежесть оказалась совсем не долгая, хотя странно, но страхи мои перешли в радость.

То был тяжелый путь.

Почти сутки ушло у нас на дорогу туда. Чуть быстрее я шел обратно. Снова и снова, в том пути, открывал для себя я старые заблуждения. Шаг за шагом они виделись мне в ином новом и манящем созвездии. Горсть за горстью они рыхлились под моими ботинками и вот здесь, средь зенитных лучей и ладоней сына, мне вдруг все стало предельно ясно. Стало видно. Осязаемо.

Пустой материк в перочинном мире и туманная влага скользящая к краю хрустального купола.

Это ли был сон?

За ним – ветер.

И зеленые листья вновь оросят грань первозданной сферы.

Оголяя ветвь.

Изменяя завтра.

Это ли любовь?

Или это только ее начало?

И когда холка ветра щекочет мое сокровенное, разгоняя покой, уступая место другому разуму, мы ли не есть все?

Закрой глаза и раскинь руку.

На стеклянной крыше в изумрудном камзоле, с феонитовой орхидей в пурпурном бархате.

Падай я позади.

Падай.

----------------------------------------------------------------------------------------------------На полосе горизонта багряным рубцом проступало солнце. Много обещающе Макс потянулся, но встать так и не смог. Из недр небесно-голубого цвета кроватки, стоящей напротив, и девушки, под одеялом обосновавшейся рядом, доносилась уже привычная полифония утренних сопений, сменяющая друг друга в новорожденном ритуале на стойкость и выдержку. Максим улыбнулся, закрыл глаза и снова вернул голову на подушку. Полупрозрачная пелена предрассветной неясности, влажной шалью окутывала их город, погружая его и его желания в мягкий и лоснящейся своей ленью утренний полудрем. Внизу, всего на четверть ниже и левее, на уже покоящейся под ними вертикали отчаянья и разлуки, чья-то надежда с упорством безрассветного висельника продолжала отчаянно карабкаться по ней вверх. Но это уж чужая жизнь и чужие ошибки. И в полумгле вечного странствия, среди затертых временем снов и расплесканной параллели осколков пути млечного, кто-то вновь медленно разгибался, двигаясь, вдаль, вперед, вслед за призраками упавшего трона, в надежде, что хоть там где рассвет догоняет опавший клевер, найдется место для усталого чародея. Не зная, что за пустым облако придет дождь. А за кривой радуги, возьмет начало радуга другая.

Но это уже чужая или чуждая им история.

Их история взяла начало новое.

И да будет так.

_________________________________________________________________