В шелесте листвы едва заметный,
словно пламя гаснущей свечи,
странный голосок из гущи веток
вдруг позвал: “Ищи меня! Ищи!”
Речь была тиха неимоверно.
Нетерпенье чувствовалось в ней.
Так кинжалы острые, наверно,
тёмной ночью у лихих людей,
посреди разгула непогоды,
ждут добычу, спрятавшись в плащи,
так валун разящий миг свободы
ждёт в плену раскрученной пращи.
Кто-то там, в чащобе шелестящей
за зелёно-бурой пеленой
притаился, грозный и не спящий,
напряженный чуткою струной.
Окружённый зовом, как в загоне,
погружённый в непонятный страх,
он вдруг ясно, очень ясно понял:
зов звучал …, но не в его ушах.
Трепеща, освободиться тужась,
словно мышка в лапах у совы,
голос проникал к нему,– о, ужас!–
прямо внутрь – под череп головы!?